Горний путь - Владимир Набоков

«Вдохновенье — это сладострастье…»

Вдохновенье — это сладострастье     человеческого «я»:жарко возрастающее счастье, —     миг небытия.

Сладострастье — это вдохновенье     тела, чуткого, как дух:ты прозрел, ты вспыхнул на мгновенье, —     в трепете потух.

Но когда услада грозовая     пронеслась, и ты затих, —в тайнике возникла жизнь живая:     сердце или стих…

«Обезьяну в сарафане…»

Обезьяну в сарафанекак-то ряженый привел;вперевалку подбежала,мягко вспрыгнула на стол.

Села (бисерные глазки,гнусно выпученный рот…) —с человеческой ужимкойкнигу чудище берет,

книгу песен, книгу неги…А она-то лапой хвать! —вмиг обнюхала страницыи давай их вырывать!

Пальцы рыжие топырит;молчаливо, с быстротойделовитою, кромсаетсердце книги золотой…

«Карлик безрукий во фраке…»

Карлик безрукий во фраке,глупый, неловкий пингвин,помнишь сиянье во мраке,синие выступы льдин?

Помнишь зарницы ночные,кольца и складки огня?Помнишь туманы седыедлинного, длинного дня?

Грустная птица, смешная,глядя на нас, на людей,плачешь ли ты, вспоминаяласковых черных моржей?

Помнишь ли птицу-подругу,встречи на высшей скале,вьюгу, волшебную вьюгу,снежные вихри во мгле…

Ах, эти встречи! А ныне:душный, искусственный грот,имя твое по-латыни,пятиалтынный за вход…

Итальянке

К тебе, в минувшее, к иной, чудесной доле,душа моя плывет в зазубристой гондоле;     осталось горе за кормой.Я рад, что до конца молчали мы упрямо,что в пышный, страшный сад не вышли мы из храма     любви глубокой и немой:на каменных устах прекрасного былогоулыбкою горит несказанное слово,     невоплощенная мечта, —как световой двойник стоцветной, вечной зыби,дрожащий, над водой, на внутреннем изгибе     венецианского моста…

На Голгофе

Восходит благовоние сыроесо дна долин, и в небе, над холмом,на трех крестах во мгле белеют трое…Там женщина, в унынии немом,на среднюю, на черную вершинуглядит, глядит… Провидеть ей дано,что в горький час ее земному сынувсего живей воспомнилось одно…

Да, — с умиленьем сладостным и острым(колени сжав, лицо склонив во мглу…),он вспомнил домик в переулке пестром,и голубей, и стружки на полу.

«Блаженство мое, облака и блестящие воды…»

Блаженство мое, облака и блестящие водыи все, что пригоршнями Бог мне дает!Волнуясь, душа погружается в душу природы,и розою рдеет, и птицей поет!

Купаюсь я в красках и звуках земли многоликой,все яркое, стройное жадно любя.Впитал я сиянье, омылся в лазури великой,и вот, сладость мира, я славлю тебя!

Я чувствую брызги и музыку влаги студеной,когда я под звездами в поле стою,и в капле медвяной, в росинке прозрачно-зеленойя Бога, и мир, и себя узнаю.

Заря ли, смеясь, восстает из смятенья цветного,я к голой груди прижимаю ее…Я — в яблоке пьяная моль, и мне рая иногоне надо, не надо, блаженство мое!

«Я без слез не могу…»

Я без слез не могутебя видеть, весна.Вот стою на лугу,да и плачу навзрыд.

А ты ходишь кругом,зеленея, шурша…Ах, откуда она,эта жгучая грусть!

Я и сам не пойму,только знаю одно:если б иволга вдругзазвенела в лесу,

если б вдруг мне в глазамокрый ландыш блеснул —в этот миг, на лугу,я бы умер, весна…

Домой

На мызу, милые! Ямщиквожжою овода прогонит,и — с Богом! Жаворонок тонетв звенящем небе, и велик,и свеж, и светел мир, омытыйнедавним ливнем: благодать,благоуханье. Что гадать?Все ясно, ясно; мне открытывсе тайны счастья, вот оно:сырой дороги блеск лиловый,по сторонам то куст ольховый,то ива, бледное пятноусадьбы дальней, рощи, нивы,среди колосьев васильки,зеленый склон, изгиб ленивыйзнакомой тинистой реки.Скорее, милые! Рокочетмост под копытами. Скорей!И сердце бьется, сердце хочетвзлететь и перегнать коней.О, звуки, полные былого!Мои деревья, ветер мой,и слезы чудные, и словонепостижимое: домой!

Березы

Стволы сквозь легкое зеленое сияньебелеют, тонкие, и воздух освеженгрозой промчавшейся. Чуть слышный перезвондробится надо мной, чуть слышное журчанье,и по невидимым качается волнам.Трава вся и теневых лиловых паутинах,вся в ослепительных извилинах, а там,меж светлых облаков, роскошно лебединых,струится радуга и смутно с высотымне улыбается, в лазури нежной тая,такая нежная, невинная, святая,что умиленные склоняются листы,роняя длинные сверкающие слезы, —и это жизнь моя, и это край родной,родная красота… и льется надо мнойсиянье легкое, зеленое, — березы…

Поэты

Что ж! В годы грохота и смрада,еще иссякнуть не успев,журчит, о бледная отрада,наш замирающий напев…И, слабый, ласковый, ненужный,он веет тонкою тоской,как трепет бабочки жемчужнойв окне трескучей мастерской.

Так беспощаден гул окрестный,людей так грубы города,нам так невесело и тесно, —что мы уходим навсегда…И, горько сжав сухие губы,глядим мы, падшие цари,как черные дымятся трубысредь перьев розовой зари.

Biology[9]

Муза меня не винит: в науке о трепетах жизнивсе — красота. Искромсав осторожно липовый листик,винт золотой верчу, пока не наметятся яснов круглом белом просвете святые зеленые соты;или же сердцем живым распятой лягушки любуюсь:сладостно рдеет оно, будто спелая, липкая вишня.Режу, дроблю, вникаю, вижу сокрытые мышцы,ветви несметных жил, и, что вижу, мелками цветнымичетко черчу на доске.                          Сверкают стекла, невнятнопахнет эфиром и прелью в комнате длинной и светлой.Радостен тонкий труд, и радостно думать, что домаждет меня томик стихов и музой набитая трубка.

В. Ш.

Если ветер судьбы, ради шутки,дохнув, забросит меняв тот город, желанный и жуткий,где ты вянешь день ото дня,

и если на улице яркойиль в гостях, у новых друзей,иль там, у дворца, под аркой,средь лунных круглых теней,

мы встретимся вновь, — о, Боже,как мы будем плакать тогдао том, что мы стали несхожиза эти глухие года;

о юности, в юность влюбленной,о великой ее мечте,о том, что дома на Мильоннойна вид уж совсем не те.

Художник-нищий

Нередко на углу, под серою стеной,видал я нищего: безногий и больной,он в красках выражал свой замысел нехитрый.Газетный лоскуток служил ему палитрой,его дрожащая багровая рукаписала тщательно цветы и облакана плитах каменных. Вот кончил. Робким взглядомпрохожего зовет, сутулится, а рядоммечтает о гроше зияющий картуз.

И вспомнил я свой дар, ненужных светлых муз,недолговечные созвучья и виденья, —когда на улице, средь гула и движеньябесчувственных колес, не встретил я вчеракалеки моего… Да что! Как из ведрабездонного, лил дождь, и каменные плитыблестели холодно, и краски были смыты…

Облака