Сумасшедшее семя - Энтони Берджесс

— Пожалуй, лучше пойду домой, — сказал Тристрам.

— Так и сделайте, — сказал Адэр. — Наверно, чем-то заболели. Подхватили что-нибудь.

Тристрам встал и поплелся докладывать Уилтширу. Батчер выиграл и триумфально выхлебал похлебку.

— Обжорство, — толерантно сказал Хаскелл-Спротт. — Вот как это называется.

Глава 4

— Но как это могло произойти? — кричал Тристрам. — Как? Как? Как? — Два шага до окна, два шага обратно до стены, руки взволнованно сцеплены за спиной.

— Нигде нет стопроцентной гарантии, — сказала мирно сидевшая Беатрис-Джоанна. — Может быть, акт саботажа на Контрацептивных Заводах.

— Бред. Полный и абсолютный распроклятый бред. Что за фривольное замечание, — кричал Тристрам, повернувшись к ней. — Типично для всего твоего поведения.

— Ты точно уверен, — спросила Беатрис-Джоанна, — что действительно принял таблетки в том достопамятном случае?

— Конечно, уверен. Никогда не подумал бы так рисковать.

— Ну, разумеется, нет. — Она покачала головой, нараспев повторив: — Не рискуй, прими таблетку. — И улыбнулась ему. — Хороший вышел бы лозунг, правда? Впрочем, у нас, естественно, больше нет лозунгов, которые учили бы добру. У нас теперь большая дубинка.

— Это полностью за пределами моего понимания, — сказал Тристрам. — Разве что… — Он навис над ней. — Но ведь ты так бы не сделала, правда? Ты для этого не такая испорченная, дурная, грешная. — Августинские слова. Он схватил ее за руку. — Кто-то другой? Скажи правду. Обещаю, не стану сердиться, — сердито сказал он.

— Ох, не будь дураком, — очень спокойно сказала она. — Даже если бы я захотела тебе изменить, с кем я могла бы тебе изменить? Мы никуда не ходим, никого не знаем. И, — с жаром сказала она, — я решительно возражаю против таких твоих слов. Против подобной мысли. Я была тебе верна с самого дня нашей свадьбы, причем все это время получала огромную кучу всяческих благодарностей и признательности за свою верность.

— Я должен был принять таблетки, — сказал Тристрам, хорошенько припоминая. — Помню, когда это было. Это было в тот день, когда бедный маленький Роджер…

— Да, да, да.

— Я только пообедал, и, если правильно помню, именно ты предложила…

— Ох, нет, Тристрам. Не я. Определенно не я.

— Отчетливо помню, как вытащил с потолка аптечку, и…

— Ты выпивал, Тристрам. От тебя жутко несло алком. — Тристрам на миг повесил голову. — Ты уверен, что принял нужные таблетки? Я за тобой не следила. Ты ведь всегда лучше знаешь, да, милый? — Саркастически сверкнули ее настоящие зубы. — Как бы там ни было, дело сделано. Может, тебя внезапно обуяла жажда отцовства.

— Откуда у тебя это выражение? — рявкнул он. — Кто сказал тебе эти слова?

— Ты, — со вздохом сказала она. — Ты порой это выражение употребляешь. — Он вытаращил на нее глаза. — В тебе, должно быть, немалая куча ереси, — добавила она. — В подсознании, в любом случае. Знаешь, ты говоришь во сне всякие вещи. Будишь меня своим храпом, а потом, убедившись в наличии слушателя, говоришь. Ты такой же дурной в своем роде, как я.

— Хорошо. — Он рассеянно оглянулся, где сесть. Беатрис-Джоанна с рокотом выдвинула из стены еще один стул. — Спасибо, — раздраженно сказал он. — Как бы это ни произошло, ты должна была от этого избавиться. Ты должна была что-то принять. Зачем ждать, пока будешь вынуждена идти в Центральный Абортарий. Это стыдно. Почти так же дурно, как нарушение закона. Беспечность, — проворчал он. — Никакого самоконтроля.

— Ох, не знаю. — Она чересчур хладнокровно ко всему этому относилась. — Может, дела не так плохи, как ты считаешь. Я хочу сказать, люди заводили детей больше нормы, и с ними ничего особенного не случалось. Я имею право на ребенка, — чуть теплее сказала она. — Государство убило Роджера. Государство позволило ему умереть.

— Ах, вздор. Все, что было, прошло. Ты, похоже, по глупости не понимаешь, что положение вещей изменилось. Положение вещей изменилось, — подчеркнул он, при каждом слове постукивая кулаком по ее колену. — Времена просьб прошли. Больше Государство не просит. Государство приказывает, Государство принуждает. Понимаешь ли ты, что в Китае по-настоящему убили людей за нарушение законов об ограничении рождаемости? Казнили. Повесили, расстреляли, я точно не знаю. Так сказано в письме, полученном мною от Эммы.

— Тут не Китай, — сказала она. — Мы здесь больше цивилизованы.

— Ах, отъявленный чертов бред. То же самое будет везде. Родителей одного моего ученика забрала Популяционная Полиция, это ты понимаешь? Вчера вечером. И, насколько я знаю, у них даже еще нет ребенка. Она просто беременна, насколько мне известно. Помилуй Дог, женщина, скоро будут ходить кругом с мышкой в клетке, брать анализ мочи на беременность.

— А как его делают? — с интересом спросила она.

— Ты неисправима, вот что. — Он снова встал. Беатрис-Джоанна со скрипом качнулась на стуле к стене, чтобы дать ему место пройти. — Спасибо. Послушай, — сказал он, — ты только представь, в каком мы положении. Если кто-нибудь обнаружит нашу беспечность, даже если результат сей беспечности не зайдет дальше, если кто-нибудь обнаружит…

— Как может кто-нибудь что-нибудь обнаружить?

— Ох, не знаю. Кто-нибудь может услышать, что тебе по утрам дурно, вот как, — деликатно сказал он. — Миссис Петтит по соседству. Знаешь, кругом шпионы. Где полиция, там всегда шпионы. Называются стукачами. Или ты что-то кому-нибудь скажешь… случайно, я имею в виду. Вполне могу тебе сообщить, мне не нравится положение дел в школе. Этот поросенок Уилтшир продолжает прослушивать мои уроки. Слушай, — сказал он, — я сейчас ухожу. Пойду к фармацевту. Принесу каких-нибудь таблеток с хинином. И касторки.

— Мне это не нравится. Не выношу вкус того и другого. Обожди чуточку, а? Просто чуточку обожди. Может, все будет в полном порядке.

— Опять то же самое. Разреши мне попробовать вбить в твою тупую башку, — сказал Тристрам, — что мы живем в опасные времена. У Популяционной Полиции большая власть. Они могут быть очень-очень нехорошими.

— Я не думаю, будто они хоть когда-нибудь причинят мне какой-нибудь вред, — благодушно сказала она.

— Почему? Почему?

— Просто чувство такое, и все. — Осторожнее, осторожнее. — Просто какая-то интуиция на этот счет, вот и все. — А потом: — Ох! — с силой крикнула она, — меня тошнит до смерти от всего этого дела. Если Бог сотворил нас такими, какие мы есть, к чему беспокоиться насчет того, что велит нам делать Государство? Бог сильней и мудрей Государства, не так ли?

— Бога нет. — Тристрам с любопытством взглянул на нее. — Откуда ты набралась таких мыслей? Кто с тобой разговаривал?

— Никто со мной не разговаривал. Я никого не вижу, только когда выхожу за пайком. А когда разговариваю, то разговариваю сама с собой. Или с морем. Я с морем иногда разговариваю.

— Что же это такое? Что творится на самом деле? Ты хорошо себя чувствуешь?

— Только все время голодная, — сказала Беатрис-Джоанна. — Я очень хорошо себя чувствую. По-настоящему хорошо.

Тристрам подошел к окну и уставился вверх на клочок неба, который проглядывал меж башнями без крыш.

— Я иногда думаю, — сказал он, — может, Бог, в конце концов, есть. Где-то там, — задумчиво про-бормотал’он, — наблюдает за всем. Иногда думаю. Только, — сказал он, поворачиваясь в легком приступе внезапной паники, — никому не повторяй эти мои слова. Я не говорю, что Бог есть. Просто сказал, иногда думаю, вот и все.

— Ты не слишком мне веришь, да?

— Я никому не верю. Извини, я должен быть честен с тобой. Я просто не осмеливаюсь вообще никому доверять. Кажется, и самому себе не могу доверять, правда? — А потом он ушел перламутровым утром покупать в одной государственной аптеке хинин, в другой — касторовое масло. В первой громко потолковал про малярию, упомянул даже о познавательном путешествии на Амазонку, в другой убедительно симулировал вид страдающего запором.

Глава 5

Если не Бог, должен быть какой-то, как минимум, моделирующий демиург. Так позже думал Тристрам, когда было свободное время и склонность к раздумьям. На следующий день (хотя на самом деле это понятие лишь календарь признавал; система рабочих смен рассекала природное время, как воздушный лайнер в кругосветном полете), на следующий день Тристрам узнал, что за ним следят. Аккуратное черное пятнышко в толпах позади, всегда на определенной дистанции, увиденное целиком, — когда Тристрам сворачивал на Рострон-Плейс, — оказалось миловидным человечком с усами, со сверкавшим на солнце яйцом Поппола на кокарде фуражки, с тремя блестящими звездочками на каждой эполете. На Тристрама нахлынуло вязкое ощущение ночного кошмара — ослабевшие члены, неглубокое дыхание, безнадежность. Но как только грузовик с тягачом, нагруженный оборудованием для Министерства Синтетического Продовольствия робко сунулся с Рострон-Плейс на Адкинс-стрит, у Тристрама хватило сил и воли к жизни нырнуть за него, так что множество тонн красных труб и котлов загородили его от преследователя. Не то чтобы дело хоть как-то менялось, это он сознавал, чувствуя безнадежность, признавая собственную глупость; если он им действительно нужен, они его достанут. Воспользовавшись секундой, свернул налево, на Хананья-стрит. Там, вдоль нижних этажей Реппел-Билдинг, тянулся «Метрополь», любимое пристанище высших чинов, не место для ничтожного школьного учителя, не уверенного в своем положении. Отстучав несколько шагов, он вошел, с танкерами и тошрунами в левом брючном кармане.