Новая земля (Новь) - Кнут Гамсун

Она засмѣялась, да, она смѣялась очень часто надъ его шутками. Этотъ смѣхъ, этотъ свѣжій ротъ, ямочка на одной щекѣ, ея дѣтскія манеры, все больше повышали его настроеніе; онъ почти влюбился даже въ ея носъ нѣсколько неправильный въ профиль и нѣсколько крупный. Греческіе и римскіе носы не всегда самые красивые; никогда; все, впрочемъ, зависитъ отъ лица; привилегированныхъ носовъ нѣтъ.

Онъ говорилъ о всевозможныхъ вещахъ, и время шло незамѣтно; онъ не напрасно былъ поэтомъ, доказавъ, что можетъ заинтересовать ту, къ которой обращается, какъ человѣкъ съ тонкимъ вкусомъ, талантъ, съ изысканными словами.

Агата внимательно слушала его, онъ старался еще больше разсмѣшить ее и снова вернулся къ музыкѣ, къ оперѣ, которой не переносилъ. Такъ, напримѣръ, каждый разъ, какъ онъ бываетъ въ оперѣ, его мѣсто приходится за спиной дамы съ сильно обозначенными краями корсета. И онъ приговоренъ смотрѣть на эту спину въ продолженіе трехъ, четырехъ антрактовъ. А потомъ сама опера; духовые инструменты какъ разъ надъ ухомъ и пѣвцы, старающіеся изо всѣхъ силъ перекричать ихъ. Сначала выходитъ одинъ, кривляется, дѣлаетъ какіе-то особенные жесты и поетъ; потомъ является второй, тоже не хочетъ стоять на одномъ мѣстѣ и продѣлываетъ то же самое, наконецъ, третій, четвертый, мужчины и женщины, длинныя процессіи, цѣлыя арміи, и всѣ они поютъ и вопросы и отвѣты, и машутъ руками, и закатываютъ глаза въ тактъ! Да развѣ это не правда? Плачутъ подъ музыку, рыдаютъ подъ музыку, скрежещутъ зубами, чихаютъ и падаютъ въ обморокъ подъ музыку, а дирижеръ всѣмъ этимъ управляетъ палочкой изъ слоновой кости. Хе-хе, да, вы смѣетесь, но вѣдь это такъ. Потомъ дирижеръ вдругъ со страхомъ замираетъ въ этомъ адскомъ шумѣ, который онъ самъ же поднялъ, и машетъ, машетъ палочкой въ знакъ того, что сейчасъ начнется что-то другое. Потомъ является хоръ. Хорошо, ну да хоръ еще туда сюда, онъ не надрываетъ такъ сердца. Но какъ разъ среди хора является личность, которая всему мѣшаетъ, — этотъ принцъ; у него соло, а когда у принца соло, тогда хоръ долженъ изъ приличія молчать, не правда ли? Ну вотъ, представьте себѣ этого болѣе или менѣе толстаго человѣка, онъ является и среди хора начинаетъ кричать и выть. Можно отъ этого съ ума сойти, и хочется ему крикнуть, чтобъ онъ пересталъ, что онъ мѣшаетъ тѣмъ, которые хотѣли намъ немного попѣть — хору…

Иргенсъ былъ доволенъ этой шуткой: онъ достигъ, чего хотѣлъ. Агата смѣялась, не переставая, и радовалась разговору, который онъ велъ для нея. Какъ онъ все это дѣлалъ хорошо, умѣлъ всему придать краски и жизнь.

Наконецъ, они попали на выставку, осмотрѣли то, что нужно было осмотрѣть, и говорили о картинахъ. Агата спрашивала и получала отвѣты, — Иргенсъ зналъ обо всемъ и разсказывалъ даже анекдоты о выставившихъ картины художникахъ. И здѣсь, наверху, они также натыкались на любопытныхъ, поворачивавшихъ головы и смотрѣвшихъ имъ вслѣдъ: но Иргенсъ не смотрѣлъ ни направо ни налѣво, ему было совершенно безразлично, что онъ возбуждаетъ вниманіе. Онъ поклонился только нѣсколько разъ.

Когда они, наконецъ, черезъ часъ рѣшились оставить выставку, изъ-за угла показалась лысая голова съ сѣдой бородой и слѣдила за ними глубокими, жгучими глазами, пока они не скрылись изъ виду…

Внизу, на улицѣ, Иргенсъ сказалъ.

"Я не знаю… Вѣдь вамъ еще не нужно итти домой?"

"Вотъ именно, нужно", отвѣчала она.

Онъ началъ усиленно просить остаться еще немного, но Агата поблагодарила, улыбаясь, и стояла на своемъ, что ей нужно домой. Ничего не помогало, ее нельзя было поколебать, и онъ долженъ былъ уступить. Но не правда ли, какъ нибудь позже они могутъ это повторить. Вѣдь были еще музеи и галлереи, которыхъ она не видѣла, онъ счелъ бы за счастье быть ея проводникомъ. На это она снова засмѣялась и поблагодарила.

"Я смотрю на вашу походку", сказалъ онъ, "это самое совершенное, что я когда-либо видѣлъ".

Теперь она покраснѣла и быстро взглянула на него.

"Но вы, вѣдь, говорите это не серьезно", сказала она улыбаясь. "Я вѣдь всю жизнь провела въ лѣсу".

"Да, можете не вѣрить мнѣ, если хотите, но… вы вся какая-то особенная, фрекэнъ Линумъ, чарующе особенная. — Я ищу опредѣленія, которое могло бы васъ охарактеризовать, — знаете, что вы мнѣ напоминаете? Я весь день носился съ этимъ представленіемъ. Вы напоминаете мнѣ первую пѣсню птички, первую теплую окраску весны. Вы знаете эту дрожь, пронизывающую васъ насквозь, когда снѣгъ исчезаетъ, и вы снова видите солнце и перелетныхъ птицъ. Но въ васъ есть еще нѣчто… Господи, помоги мнѣ, мнѣ не хватаетъ словъ, несмотря на то, что, вѣдь, я поэтъ".

"Нѣтъ, ничего подобнаго я еще никогда не слышала!" воскликнула она и засмѣялась. "И я должна быть похожа на всѣ эти явленія? — Ну я очень бы этого хотѣла, это такъ красиво. Но развѣ это все подходитъ ко мнѣ?"

"Это должно быть красивымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ точнымъ опредѣленіемъ", продолжалъ онъ, занятый своими мыслями. "Вы спустились къ намъ въ городъ изъ вашихъ синихъ горъ, вы солнечная улыбка, поэтому-то и опредѣленіе должно напоминать что-то дикое, ароматъ дикаго. Нѣтъ, впрочемъ, я не знаю".

Они пришли. Оба остановились и протянули другъ другу руки.

"Тысячу разъ спасибо", сказала она. "Вы не хотите зайти? Олэ, вѣроятно, дома".

"Ахъ, нѣтъ… но послушайте, фрекэнъ, я съ удовольствіемъ вернусь какъ можно скорѣй, чтобъ потащить васъ въ какой-нибудь музей: вы разрѣшаете?"

"Да, отвѣчала она: "это очень любезно съ вашей стороны. — Но я прежде должна… Да, безконечное спасибо за компанію".

Она вошла въ домъ.

ГЛАВА III

Иргенсъ пошелъ вверхъ по улицѣ. Куда бы ему теперь отправиться? Во всякомъ случаѣ, онъ успѣетъ еще попасть въ Тиволи, на это было еще достаточно времени, да, было еще даже слишкомъ рано, ему надо теперь убитъ цѣлый часъ. Онъ ощупалъ свои карманы, тамъ былъ конвертъ и деньги; значитъ онъ можетъ пойти въ Грандъ.

Но какъ разъ, когда онъ входилъ въ дверь, его окликнулъ журналистъ Грегерсенъ, литераторъ изъ "Новостей". Иргенсъ относился совершенно безразлично къ этому человѣку; онъ не хотѣлъ вести съ нимъ дружбу только для того, чтобы его имя отъ времени до времени упоминалось въ газетной замѣткѣ. Насчетъ Паульсберга два дня подъ-рядъ были замѣтки о его поѣздкѣ въ Хенефосъ; въ одной говорилось, что онъ туда поѣхалъ, а въ другой что онъ вернулся. Грегерсенъ со свойственной ему доброжелательностью составилъ двѣ замѣчательныя маленькія замѣтки объ этомъ путешествіи. И какъ можетъ человѣкъ заниматься такой дѣятельностью? Это значитъ, что у него еще много неистраченныхъ силъ, которыя онъ обнаружитъ въ одинъ прекрасный день, — хорошо, для каждаго дня достаточно своей заботы и какое ему дѣло до другого? Иргенсъ встрѣтился съ нимъ безъ всякаго удовольствія.

Онъ неохотно подошелъ къ столу журналиста, Мильде тоже сидѣлъ тамъ. Мильде, адвокатъ Гранде и сѣдой учитель. Они ждали Паульсберга. Они опять говорили о положеніи страны; послѣднее заставляло призадумываться, съ тѣхъ поръ какъ нѣсколько человѣкъ изъ Стортинга обнаружили симптомы колебанія. "Да, вотъ теперь мы увидимъ" сказалъ Мильде, "Можно ли оставаться дольше здѣсь, въ странѣ".

Фру Гранде не было.

Журналистъ разсказывалъ, что теперь совершенно серьезно поговариваютъ о голодѣ въ Россіи; этого нельзя дальше скрывать, хотя русская пресса и возражаетъ корреспондентамъ Times'а, но слухъ держится упорно.

"Я получилъ письмо отъ Ойэнъ", сказалъ Мильде, "онъ, вѣроятно, скоро вернется; онъ чувствуетъ себя тамъ, въ лѣсу, не совсѣмъ хорошо".

Все это было совершенно безразлично для Иргенса. Онъ рѣшилъ уйти какъ можно скорѣе. Одинъ Гольдевинъ ничего не говорилъ, а смотрѣлъ своими темными глазами то на того, то на другого. Когда его представили Иргенсу, онъ пробормоталъ нѣсколько общихъ фразъ, снова сѣлъ и молчалъ…

"Ты уже уходишь?"

"Да, я долженъ зайти домой, чтобы переодѣться, я собираюсь въ Тиволи. До свиданья".

Иргенсъ ушелъ.

"Вотъ вамъ извѣстный Иргенсъ", сказалъ адвокатъ, обращаясь къ Гольдевину.

"Ахъ, да", сказалъ онъ, улыбаясь: "я вижу здѣсь столько знаменитостей, что совершенно теряюсь. Сегодня я былъ на выставкѣ картинъ… Мнѣ кажется, въ общемъ, что наши поэты становятся очень утонченными; я видѣлъ нѣсколькихъ, они такіе кроткіе и прилизанные, они уже больше не мечутся, закусивъ удила".

"Нѣтъ, къ чему, вѣдь это теперь не въ модѣ".

"Ахъ да, очень можетъ быть".

И Гольдевинъ снова замолчалъ.

"Мы теперь не живемъ въ періодъ огня и меча, мой милый", сказалъ журналистъ черезъ столъ и равнодушно зѣвнулъ… Да гдѣ же Паульсбергъ, чортъ возьми!"

Когда, наконецъ, пришелъ Паульсбергъ, ему поспѣшно дали мѣсто, журналистъ подсѣлъ къ нему какъ можно ближе, чтобы слышать его мнѣніе о положеніи страны. — Что думать и что дѣлать?

Паульсбергъ, скрытный и скупой на слова, какъ всегда, далъ полуотвѣтъ, отрывокъ мнѣнія. Что дѣлать? Гмъ, да нужно стараться жить, даже если нѣсколько геніевъ изъ Стортинга отступятъ. Впрочемъ, онъ скоро напечатаетъ статью; тогда видно будетъ, поможетъ ли она хоть сколько-нибудь? Онъ нанесетъ Стортингу маленькій ударъ.