Огненная река - О Чонхи

— Что это с вами? Вы с ума сошли?

Я рассердился, поэтому хотел бросить его и уйти. А мужчина бессильно опустился на тротуар и зарыдал.

Я поднял его, взял за руку и повёл к причалу. Из-за густого тумана было трудно увидеть даже то, что находилось рядом.

— Так, теперь вам куда?

Когда мужчина немного успокоился, я сказал ему, что собираюсь с ним распрощаться. Протянув руку, он показал, чтобы я подал ему палку. Я подал ему то, что осталось от нее. Потом, увидев на его лице отчаяние, спросил:

— Зачем вы так сделали? Это же вас не касается.

— А у вас разве не бывает так? Когда вдруг появляется желание кого-нибудь убить? Если я слишком резко выразился, то скажу по-другому — у меня бывают такие моменты, когда я хочу разнести всё вокруг в щепки!

Он кричал.

Как нет? Как не бывает? У меня тоже так бывало. По ночам, когда свет мешал спать, с покрасневшими глазами я выходил на улицу. В душевой на теннисном корте, грязном, как свинарник, молодые люди принимали душ. У меня тоже так бывало каждый раз, когда я видел их крепкие зубы, оскаленные в улыбке, их мокрые лица, высовывающиеся в высокое окно, когда слышал их смех. Я торопливо обходил это место, потому что во мне вскипала ненависть, причина которой была мне не понятна.

— Вы же понимаете, что я не могу сделать ни шага без палки. Раз уж так вышло, мне придётся попросить вас проводить меня.

«Ох, что же это такое…», — подумал я, прищёлкнув языком. У меня было желание заехать ему кулаком в лицо. А он вцепился в меня. Чего же ожидать от этого бедняги? Я почувствовал жестокое желание подразнить его. Это было одним из способов убийства. Я отошёл. Мужчина не отпускал меня.

— Сонсэн[6], пожалуйста, не дразните меня. Проводите меня только до моего дома, больше я вас ни о чём не прошу.

— Где же мы сейчас находимся?

Я рассердился. Мужчина на некоторое время склонил голову и прислушался.

— Мы на набережной. После того, как мы отошли от причала, мы двигались вдоль него.

Было слышно, как у ног волны бьются о парапет. Я не знал, который час, поскольку оставил часы в гостинице.

— Нет, давайте распрощаемся. Меня ждёт жена.

Я снял руку мужчины со своего рукава и пошёл прочь, ощущая себя предателем. Он мне надоел. Сзади раздался плач слепого. Я ускорил шаг. Плач постепенно отдалялся. Но сколько бы я ни шёл, дыхание мужчины и его детские всхлипывания преследовали меня и звенели в ушах. Я повернулся и побежал назад.

Но его уже не было. В поисках его я внимательно осмотрел весь причал с одного конца до другого, но не нашёл ни его следов, ни сломанной палки. Я наклонился, чтобы различить хоть какие-то посторонние звуки в шуме плещущихся у ног волн, но ничего не услышал кроме прибоя. Вытерев липкие руки о штаны, я расстегнул ширинку и помочился в море. Я медленно вылил всё до последней капли и покинул причал.

Когда я вернулся, пошатываясь, притворяясь пьяным, жена уже спала. Некоторое время я колебался, не включить ли свет, достал из кармана лекарства, положил их на кровать около подушки и лёг рядом с женой. Та спала, повернувшись маленьким, как у ребёнка, затылком. При слабом свете с улицы её волосы казались поседевшими, на лбу образовались глубокие морщины. Должно быть, ей снился какой-то тяжёлый сон, и от этого она выглядела старой.

Я снова поднялся, раздвинул шторы и посмотрел в окно. Но моря не было видно, только собравшийся морской туман тёрся о стекло. Мне привиделось, что в этом тумане мужчина, которого я бросил, стал огромным крабом и медленно ползёт ко мне, неестественно широко расставив руки и ноги.

Скука и тишина

Как обычно я открыл глаза, когда услышал, как осторожно поворачивается ключ в замке входной двери. Но я не шевелился, смотрел на привычную картину: по оконной раме, как ползучий стебель вьюнка, быстро поднимался солнечный луч. Я не шевелился и ждал осторожных шагов по полу и звука открываемого крана. Каждое утро в восемь часов приходит домработница и открывает дверь ключом, который есть у нас обоих. Она готовит завтрак, убирает квартиру, делает кимчи[7], стирает бельё, а часов в одиннадцать, когда заканчивает все дела, спешит к себе домой.

Напоследок она поднимается со стулом на плоскую крышу, ищет место в тени, а потом, тяжело вздыхая, смотрит на меня.

— Дедушка, надо поставить тент. Невозможно выйти на крышу, пока не зайдёт солнце. И от дождя также негде спрятаться.

Так оно и есть. На крыше нет ни одной тени, кроме наших собственных, истоптанных ногами.

Тень от дымовой трубы съедена солнцем, лучи которого отскакивают от поверхности крыши, как от зеркала. Эта тень едва заметна до тех пор, пока она не опустится на лестницу многоэтажного дома.

Домработница сняла полотенце с головы, шумно встряхнула его и вытерла пот, выступивший на лбу. Я без сил опустился на стул, поставленный вплотную к дымовой трубе. Труба тоже раскалилась.

— Ох, какая изнуряющая жара!

Она опять шумно встряхнула полотенцем. И без её слов я чувствовал, как от только что развешенного белья поднимается пар.

— Конечно, так ведь лето сейчас.

Она подошла ко мне почти вплотную. Поскольку я сидел, а она стояла, прежде всего я обратил внимание на движения её круглого живота под тонкой одеждой, а не на мимику лица.

Было видно, что она так быстро не уйдёт. Она морщила раскалённое лицо цвета помидора, стараясь найти первую фразу. Её живот ритмично двигался возле моих плеч, то поднимаясь, то опускаясь.

— Ты, наверное, вспотела, поэтому прими холодный душ и пообедай со мной, прежде чем уйти. Скоро время обеда, в конце концов, пообедать-то надо.

Волнуясь, она крутила полотенце, в руках.

— Спасибо, но мне некогда. Дедушка, сегодня последний день месяца. Вы обещали, что обязательно заплатите, надеюсь, вы не забыли?

Я так и думал. Сегодня я обещал отдать жалованье, которое задержал почти на полмесяца.

Я молча сунул руку в волосы и соскрёб оттуда большой кусок перхоти. Липкий жир и кровь испачкали пальцы.

— Мне неудобно постоянно напоминать о таких вещах. Но прошло уже столько дней. У меня положение…

Я прервал её речь, замахав рукой.

— Сегодня или завтра моя дочь обязательно принесёт деньги. Ты же видишь, я не могу в таком состоянии выйти из дома.

Правой рукой я поднял левую, бессильно лежавшую на подлокотнике стула. Она вздрогнула и отвернулась, будто перед ней была искусственная рука. Я торопливо продолжал:

— Я же не нарочно, мне самому хочется отдать тебе деньги, но я живу на жалкие проценты, у меня нет ни одной лишней воны.

— Полмесяца назад вы сказали, что сможете мне заплатить, как только придёт ваша дочь. Разве она еще не приходила?

— Нет.

— В общем, мне нужны деньги сегодня. Больше я никак не могу ждать.

— Если бы они у меня были, я бы…

— Знаю. У меня от ваших рассказов в ушах уже образовались пробки! Вы уже говорили, что проценты по личному вкладу снизили с четырех до двух десятых, не так ли?

— Послушай, на этой неделе я обязательно отдам.

— Как бы вы ни жаловались на тяжёлую жизнь, я знаю, что она вполне обеспечена, вы защищены от невзгод, как косточка персика. А я не могу в своём положении работать бесплатно.

Она сказала это решительно, чуть ли не с угрозой. Но лицо её кривилось от разочарования, казалось, она вот-вот заплачет.

— Если ты не занята, давай пообедаем вместе.

Я сделал вид, будто чувствую вину, и попытался успокоить её.

— Нет, мне надо идти.

— Ты что, и днём работаешь на чужих?

— А как же! Я крепкая и могу много работать.

Я посмотрел на её полную талию. В моей жизни было много женщин, которых я обнимал, когда мы с компанией ездили по южным районам и продавали морепродукты. Где бы я ни был, в глухих безлюдных местах женщины ложились и с готовностью поднимали свои юбки. Они подкладывали под голову пучок морской капусты или мешок японских анчоусов, и от них постоянно пахло морем. И в тумане раздавались гулкие печальные сигналы маяков.

Видимо, она почувствовала мой пристальный взгляд и отодвинулась.

— Теперь мне действительно пора идти.

Я больше не уговаривал её остаться. Стуча пальцами по перилам крыши, она сказала, что завтра пойдёт работать в чей-то дом, где будет большое застолье, поэтому не сможет прийти ко мне.

— А послезавтра ты придёшь? Тогда я обязательно улажу эту проблему.

Я прокричал это ей в спину, вместо слов «не уходи». Она удивилась, но лишь сделала вид, что хочет обернуться, и пошла прочь.

Когда она ушла, на меня напала тревога. Я встал со стула и начал ходить вдоль перил то вперед, то назад.

Она шла по прямой асфальтированной дороге между многоквартирных домов. Каждый раз, когда пылающая дорога попадала в поле моего зрения, я видел, как медленно и тяжело она передвигает своё тело, как будто несёт мешок с углем, весом в тысячу кын[8].