У града Китежа(Хроника села Заречицы) - Боровик Василий Николаевич

Инотарьев не заботился угодить вкусам стариков соседей. В то же лето Илье куплен был тарантас, выездная сбруя, разукрашенная пластинками польского серебра. Изменяя бытовой уклад Лыковщины, Иван Федорович не останавливался ни перед какими затратами.

В городских модах Илья ни от кого не отставал: на зиму у него были выездные санки — корзинка, и куда ехали окружные богачи, там появлялся и молодой Инотарьев.

К Таисии уже присватывались женихи. Сидела она как-то на беседе. К ней подошел Матвей Бессменов и стал уговаривать:

— Пойди, Таисия, за меня замуж… Кажись, пора бы тебе.

— Полно-ка, — смутилась она. — Мне только еще семнадцатый год.

— А сташь ли со мной гулять? Я тогда буду ждать… не стану жениться.

— Што ж, гулять стану.

Илью Инотарьева еще до призыва на военную службу считали будущим зятем Хомутовского кузнеца Асафа Ивановича Иконникова. Его дочь — Зинаиду — называли самой красивой девушкой Лыковщины. Высокая ростом, на ходу легкая, с ямочками на щеках, острая умом, и к тому же с завидным приданым, она рано стала привлекать к себе внимание модников.

Илья прослужил в гвардии три года. Он во многом походил на отца — со всеми был вежлив, табак не курил, вина не пил. «Из молодцов молодец, — говорили про него, — ему только и служить в гвардии».

Не успел гвардеец осмотреться в родном доме, а Зинаида уже звала его гулять в Хомутово.

В одно из воскресений Илья попросил у отца лошадь съездить на беседу. Запряг он серого в дедушкины сани и поехал. Весь вечер он говорил Зинаиде о замужестве. Вернулся поздно, часа в два ночи, а утром сказал отцу:

— Тятенька, у меня есть невеста, и она сказала: «Коли станешь жениться, я за тебя пойду».

— А кто?

— Зинаида Асафьевна.

Иван Федорович видел избранницу Ильи — она не раз гостила в Заречице, приходила в дом Инотарьевых. Знал и ее вдовствующего отца.

— Дитятко, девка-то всем бы хороша, да ведь они — кулугуры, с миром-то не едят, не ладно будет!

— Нет, тятенька, она идет с тем, што будет есть со всей нашей семьей.

— Коли экое дело, что ж… Думаешь жениться, бери — девка и мне по мысли. Родитель ее сызмальства труженик, житья они хорошего… Я бы…

— Посватай, тятенька… мы с ней уговорились.

— Илья, я больно к таким староверам не смею ехать-то. Асаф-то Иванович хотя мне знаком, а вот уж сватать-то не знаю как!

— Полно-ко, тятенька, они, кажись, люди простые.

— Знаю… Да вот вера-то у них строгая очень.

— Ну так что ж? Нам ведь ничего не надо — ни пива, ни вина.

Вскоре после этого разговора Инотарьев запряг как-то лошадь. Надели лучший хомут с серебряным набором, санки взяли дедушкины, ореховые. Иван Федорович надел лисью шубу, Илья — выездной тулуп, крытый сукном. Отец причесался, — кстати, бороды он не брил.

Всю дорогу Илья молчал, представляя себе их приезд и радость Зинаиды. «Отец поначалу заговорит с Асафом Ивановичем о кузнице, потом, набравшись духу, скажет, зачем приехали». За время дороги Илья многое передумал, но советовать отцу ничего не смел.

Наконец добрались до дома Иконникова. Вошли в избу и остановились у порога.

— Добро, гости, пожаловать. Милости просим, раздевайтесь.

Как только вошли Инотарьевы, Зинаида спряталась за перегородку. Илья быстро сбросил с себя тулуп, повесил его у двери на гвоздь и прошел к Зинаиде.

— Ты, поди, не скажешь «нет»? — шепнул Илья. — Видишь, все идет хорошо. — Он смелее взял Зинаиду за руку и потянул к себе.

Она испуганно отстранила его.

— Знаешь ли, о чем я думала все это время?

Но о чем думала Зинаида, она не сказала, — заговорил ее отец, и она насторожилась.

— Как уж это ты, Иван Федорович, и не знаю — пожаловал ко мне, да так вот неожиданно?

— Значит, к тебе, Асаф Иванович, дорога прямее всех… У меня, видишь ли, сын жених, а у тебя невеста… Так они, видно, без нас договорились.

— Зинаида мне рассказала… Уважаю тебя, Иван Федорович, за твой ум, а вот о сыне-то твоем я мало слышал. Знал хорошо твоего батюшку, покойного Федор Федоровича. Говорил кто-то мне, что и у тебя сынок умный и то, што парень по всем статьям. Да и ты, наверно, нашу Зинаиду если и не знаешь, так слышал про нее. И еще я тебе скажу, любезный Иван Федорыч, женихи нашей невесте находятся и по нашей бы вере, да што-то она не хочет, говорит: «Мне Инотарьев жених». Я бы припугнул: как, мол, супротив моей воли, — но она у меня с характером: «Никого, говорит, не надо, только за него пойду». Да и сам-то, я вижу, детина он складный, выше, чай, всех наших жителей будет, весь в Федор Федорыча. Не знаю, как характером… Так уж нам, Иван Федорыч, коли экое дело, бог бы их и благословил. Только я все вот о вере-то нашей, вы ведь церковники…

— Вот что, Асаф Иваныч, я хотя церковник, но мало с церковью имею дружбы. У меня с церковью дела больше насчет аренды леса, рыбных монастырских вод, но и своей верой я не торгую.

— Это-то, конечно, так… Да ведь в одной-то чаше с миром мы не едим.

— Ну, тут уж, Асаф Иваныч, ты спрашивай у дочери, а я тебе одно скажу: ежели идти ко мне, надо со мной и со всеми нашими есть из одной чашки.

— Да у нас насчет этого был разговор. Я ей баил, а она мне отвечает: «Весь грех на себя принимаю».

— А мне к попам ехать необязательно, коли так, — сказал Инотарьев, — принуждать не стану. Пускай сам перед богом и попом отвечает.

Зинаида с Ильей во время родительского разговора сидели за перегородкой, у печи, и не слышали, на чем же порешили отцы.

— Так, буде, ее надо спросить, как она в этом деле? — решил Асаф Иванович и позвал: — Зинаида!..

Она будто не понимала, чего от нее хотят, не слышала, на чем остановились родители, и вдруг ей стало страшно. Асаф Иванович, глядя на нее в упор, долго молчал. После некоторого раздумья провел рукой по черной бороде, медленно раскачиваясь за столом, спросил:

— Зинаида, идешь ли за сына-то Ивана Федорыча?

— Больше ни за кого, батюшка, — опустив глаза, ответила дочь, — и есть стану с семьей.

Асаф Иванович тяжело поднялся с лавки, в намерении дочери он почувствовал незаслуженно наносимую ему обиду.

— Ну, своевольная дочь, коли берешь на себя волю и грех, — сказал Асаф Иванович, — не держу… Только надо бы позвать твою крёсну, что еще она скажет.

Страх сковал Зинаиду. Она стояла у перегородки в нерешимости. Илья держал ее за руку, но она высвободила руку и упорхнула за теткой. Долго тянулось время в ожидании крестной. Наконец и она пришла.

Это была сестра матери Зинаиды. Низко поклонившись Ивану Федоровичу, тетка приблизилась к столу, за которым сидели Асаф Иванович с Инотарьевым. Она уже знала, что Зинаида собирается пойти за заречинского жениха, поэтому дальнейший разговор происходил только о вере.

Тетка — женщина бывалая. Она ездила и в Москву на знаменитое Рогожское кладбище и с тех пор не могла забыть виденного, отчего резко пошатнулось ее строгое отношение к старообрядческим обычаям. Было это под какой-то большой праздник. Шла она через Рогожскую заставу в Москве. И ее обогнал поп, ехавший в том же направлении на кладбище. Увидя столь легкомысленного служителя церкви, она решила — поп единоверческий, а он оказался раскольнический, который при ней служил всенощную. «Вот какая в Москве-то свобода, — всегда ворчала она, — по городу едет старообрядческий поп, как российский, в рясе, шляпе и с распущенными космами». Порицали и все остальное: поют и то торопятся. Рогожские дьячки, грязные похабники, сквернословцы, водку пьют, табачище курят и, пьяными, надгробные молитвы читают. «И слышь, — тетка потом говорила, — по нашей местности не потерпели бы этого даже никонианцы». А дьячок рогожский, так тот совсем расстроил тетку, сказав, что приезжий поп и жену-то не берет в Москву из-за того, что московские бабы стоят дешевле. Все это в последнее время сделало тетку насчет своей веры сговорчивее.

— Ну што ж, Асаф Иваныч, коли невеста волю на себя берет, ничего не сделать, — сказала она.