Человечина - Сергей Агафонов

— Жила я у Фатимы в Ропше на хлебах. Пропали овцы, и я пошла их искать. Вдруг такой ветер подул с полей турнепса, что не приведи Господь. Оглянулась я — вижу стоят по кромке поля столбиками старички в белом. Они и дуют. Они и руками машут. Мол, к нам иди. Не хотела я, но пошла. Про овец забыла. Про Фатиму забыла. Про мужа ее и его суковатую палку тоже забыла. Подошла к ближнему старичку. Тот своим товарищам знак подал. Они вокруг меня столпились — хоровод повели, и дуют мне под ноги дуют. Я подниматься начала. Страх меня взял. Вспомнила я — старики эти есть полевые. Полевые, мне еще бабка моего мужа-покойника сказывала, поля сторожат — потраву не допускают. Но я то не на потраву шла, а наоборот. Полевым все одно. Упертые они. Высоко меня своим дутьем полевые подняли. На высоту высокого дуба. Я уже знаю, что разбегутся в сторону полевые, а я упаду и шею себе сломаю или до смерти разобьюсь. Что мне тогда? Продадут меня тогда в город. Будут в коляске катать — милостыню собирать заставлять. А мертвую заставят детей-неслушников по чуланам и чердакам пугать, чтобы те в интернет-кафе или в спортивную секцию какую ходили, а не тараканов и моль на булавки накалывали. Тут спасение мне вышло. Откуда ни возьмись турист в пробковом шлеме, в шортах и с сачком. Идет свистит, а в лайковой перчатке смуглая рука. Полевики, его завидев, так и прыснули. Я, натурально, в турнепс полетела. Но Господь уберег. Турист меня в сачок поймал. Теперь я у него на почетном месте в формалине плаваю на серванте в гостиной…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,

Цуна не остановилась на достигнутом, да и дети ее не отставали и были вполне сексуально активны, что вселяло надежду на истинную трансформацию мира у всех существующих.

На берегу Прорванихи, где встало лагерем семейство богов, все было неплохо — тенистые деревья, тихий плеск речных волн и все такое, но к вечеру смолк веселый птичий гам и появились комары. Они были столь свирепы, что Цуна не выдержала и стала искать спасенья в объятиях собственных сыновей.

От Бога мух толку оказалось мало. Все его кровавое тело покрывали животрепещущей одеждой мириады мух, которые не допустили Цуну под свой покров, вероятно, из-за банальной ревности.

Зверь был слишком мал, чтобы спрятать у себя на груди мать от кровососущих гадов. Сам то он был покрыт густой непроницаемой для комаров шерстью. Зверь честно помогал Цуне отмахиваться от насекомых, но этого было явно недостаточно.

Проблема разрешилась обращением к Игруну. Цуна просто последовала примеру собственной дочери, которая просто вошла в облачное тело своего храпящего брата и обрела там состояние покоя. Немного поблуждав в лабиринтах естества своего сына, мать отыскала Золотую бабу и сплелась с нею в одно. Даром такие вещи не проходят. В небе зажглись первые звезды, а перед Богом мух и Зверем предстал их не то брат, не то племянник — Знич.

Знич был парень-огонь и комаров не боялся. Он выскочил с гармошкой, в плисовых штанах, в красной кумачовой рубахе, смазанных сапогах и залихватски заломленном картузе. Лицом Знич был черен и усат. Сзади у него был хвост, которым он бил по земле. Несмотря на хвост, Знич тут же принялся плясать, подыгрывая себе на гармошке, время от времени выкрикивая: Я пляшу, пляшу, пляшу — Огнь жизни разношу По мирам холодным На белок голодным! Где явлюся я Загорается заря Жизни белковой — Самой здоровой! Я пою, пою, пою! Я горю, горю, горю! То там, то сям, конечно, Но в сущности я вечный! Здесь заждались меня. Ну-ка дайте мне коня! Поскачу бедовый Сеять мир белковый!

— А коня то, братка-племяшка, нету… — остановили пляску Знича его старшие родственники, — Световид свел…

— Ишь, пострел, вперед меня поспел! — рассмеялся Знич и вновь растянул меха гармони, — А подайте мне, братки-дядьки, тогда человечинки! Проголодался с дороги я дюже!

— Нет человечинки, Знич. Всю мерзоты поели, пока тут к творению готовились — не углядели. Они, мерзоты, страсть какие баловные… — скуксились старшие родственники от того, что нечем им угостить новорожденного.

— Так, ведь здесь без мерзотов нельзя! — воскликнул Знич, — От них и шерсть, и молоко, и мясо, и яйца и керосин. А без керосину по себе знаю никак нельзя — вошь заест! Ну, хучь, отправили кого за человечинкой, аль нет?

— Отправили, братишка, отправили. Наяп полетел.

— Добре… А вы чего такие кислые? Не рады, что ли, вновь приобретенному сродственнику?

— Мы то рады, да мать все ж таки жалко…

— Че ее жалеть! Ей Роаль на роду написал — чад в муках рожать. Вон тебя какого родила — всего в мухах! А ты, браток, чего то нет… Мож ты нам и не родня вовсе?

— Родня он. Я сам видал его появление на свет. Но одно дело родить в муках, а другое в комарах. Скажи, брат!

— Муррр — мяу…

— Дык, мы их сей секунд разгоним! — обрадовался Знич и обратился в костер, а старшие родственники накидали в него еловых веток. Дым поднялся до самого неба и комаров не стало. Цуна и Золотая Баба из Игруна вышли и вся семья, кроме Знича, что костром горит и Игруна, что сном своим потоп сторожит, уселась вечерять, чем Роаль послал — салом, вареными яйцами, хлебом, луком, да керосином с амфетамином.

— Едят… — повел рылом Кугуша.

— И мы едим. — откликнулся Маверик.

— Они еду едят. А мы…

— Ладно, не нуди. Итак на душе тошно…

— Это тебе то?

— Мне! Мне! Что я не…, не…, не…

— Ну, кто ты не…? Не знаешь?

— Я — Маверик!

— Паук ты, и боле ничего! Жри вон, что дают…

— Сам паук. Сам жри, Кугуша типичный…

— Я просто понюхал.

— И я понюхал.

— А муху доесть надо…

— Кто ж спорит…

И пауки стали доедать муху, ибо от веку так установил Роаль, чтоб паукам была повинность — мух есть, а мухам пауками поедаемыми быть. Быть по сему до скончания времен. А как углядите, что муха с пауками польку, а ли падеспань пляшет и коктейлем угощается, так и знайте пора чемоданы складывать: теплое белье, посуду, документы — мало ли что в бомбоубежище сгодится. Главное, приметить перемену в ходе бытия надо вовремя, а то обнаружишь себя не в том агрегатном состоянии, в котором приемлемо существовать, про «жить» умолчим ради душевного равновесия…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

Наяп шел по лесу. Он давно уже долетел до окраины Обезьяньих гор на тряпичном мяче Роаля и теперь благодарил Всевеликого за этот подарок. Наяп размотал тряпки. Из одной части их сделал себе вещевой мешок, куда складывал попадавшиеся по пути съедобные корешки, плоды и травы. Из другой их части соорудил себе нечто вроде плащ-палатки на случай ночлега под открытым небом или ненастья. Пока Наяп шел без дороги, продираясь сквозь чащу, состоявшую из гигантских подсолнухов, елей и помидорных деревьев. Последние были знамениты отнюдь не своими плодами, а соком, напоминавшим по вкусу русскую водку. Но Наяпу было не до этого. Нельзя так долго идти без дороги. Можно и впрямь заблудиться и не найти человечины… Наконец, показалась тропа. Наяп остановился, присел на корточки и облегчился. Потом пошел дальше.