Печать ангела - Нэнси Хьюстон

– Маленький спит, – говорит Саффи консьержке, словно оправдываясь, что не может предъявить ребенка. Она едва не добавляет: “Он жив”, – но мадемуазель Бланш уже пятится, приложив палец к губам.

– А-а! Простите, он отдыхает! Надеюсь, я не разбудила его звонком…

И спешит ретироваться. Успокоенная. Действительно, очень славная женщина.

Здесь, собственно, воспоминание Саффи обрывается. Она не помнит, что делали они потом с соседками и со всей детворой, удалось ли им самим сдвинуть балку так, чтобы дом не рухнул окончательно, или приехала “скорая помощь”, автокран, пожарная машина… Ее воспоминание обрывается здесь, но в память врезалось еще одно: сирень в цвету, сирень и ветер, потому что этот апрельский день был ясный и ветреный и возле дома фрау Зильбер кусты сирени трех цветов, белые, лиловые и густо-фиолетовые, качались на ветру. И так хорошо на этом ветру дышалось, и запах сирени щекотал ноздри Саффи – смотрите, сирени ничего не сделалось, она красивая, она беззаботная, как будто мир только что сотворен, как будто Боженька под вечер взглянул, довольный, на Свое творение и ушел спать – отвернувшись от дома, где Лотта под балкой потеряла сознание от боли, Mensch argere dich nicht, стоит ли переживать, это ведь только игра, посмеемся и начнем новый кон, а если проиграешь, все равно смейся, потому что главное – не оказаться плохим игроком…

Саффи укладывает Эмиля в кроватку, у него есть своя отдельная комната, детская для маленького французского мальчика, обои с самолетиками, плюшевые зверушки на этажерках, комод, где все аккуратно разложено (в верхнем ящике пижамки, в среднем пеленки, в нижнем распашонки), кроватка с сеткой и стол для пеленания, а на нем бутылочка с водой, детский крем, присыпка для нежной детской попки, маленький гребешок и шелковистая щеточка для шелковистых детских волосиков… Она накрывает его теплым одеяльцем (только до подбородка, не с головкой!) и заводит музыкальную шкатулку, бабушкин подарок, которая играет “Лебединое озеро” Чайковского.

Музыкальные инструменты такие же глупые, как птицы, думает Саффи. Они не умеют молчать. Кусты сирени никогда не перестанут раскачиваться на ветру, ветер – дуть, небо – безмятежно голубеть, а птицы и флейты – петь…

Лотта умерла. Им так и не удалось ни сдвинуть балку, ни вызвать “скорую” и аварийную службу, она так и лежит там, уже мертвая, мертвая, а у фрау Зильбер нет других детей, и она сидит на крыльце, уткнувшись лбом в колени, обхватив ноги руками, и тихонько качается, как ветки сирени на ветру, без конца, без остановки. Когда наступает вечер, мама Саффи берет за руку маму Лотты, которая теперь ничья мама, и уводит ее в их дом: их дом в тот день еще цел. Она сварила молочный суп с картошкой, но ничья мама отказалась есть, села в уголке у погасшей печки, в той же позе, уткнувшись лбом в колени, обхватив ноги руками, и качается, качается…

Саффи, ее братья, сестры и мама, сидя вокруг стола с молитвенно сложенными ладонями и опущенными глазами, от всего сердца благодарят Боженьку за Его благодеяния. Жизнь для них в этот вечер – несказанное блаженство, потому что никто из них не Лотта: их языки могут распробовать суп, их прижатые друг к другу ладони теплы, а не холодны, шесть их голосов хором повторяют слова молитвы. Каждое мгновение этого вечера являет им Божью милость – ведь ничья мама все качается в углу, напоминая, что никто из них не Лотта, нет, каждый остался собой, живым и полным жизни, и руки и ноги на месте, и зубы во рту тоже, и живот, в котором теплеет от горячей вкусной еды.

“Лебединое озеро” оборвалось на полуфразе. Эмиль дышит часто и ровно.

Но как же мы ухитрились нажить столько врагов? Почему они преследуют нас здесь, у нас дома, жгут и убивают, что мы им сделали?

Саффи не знает, кого об этом спросить.

Она забирается к маме на колени, жмется к ней, мама-гора, мама-лес, мама-океан, мама-небо, мама-Вселенная, Саффи в кольце рук Вселенной, как тогда, когда она была маленькая, почему нельзя остаться маленькой навсегда – “Правда, что это нечистый хочет нас убить?” Так говорят соседки, враг – der Teufel, у него огненные глаза и зубы как остроконечные пули, рев его машин поднимается из земных недр, он летит неведомо откуда и ненавидит нас лютой ненавистью, он хочет стереть нас с лица земли, уничтожить наши города и заводы, наши поля и железные дороги, каждую ночь, почти каждую, кружит он над нами и повсюду сеет смерть, дрожат стены, дребезжат стекла, лопаются лампочки, а над головой завывает, и громыхает, и рыщет, то удаляясь, то приближаясь вновь: близко – далеко – близко – далеко…

Саффи трогает пальцем щечку спящего Эмиля. Она и сейчас не в ладах с близью и далью: предмет или человек на расстоянии нескольких метров вдруг кажется ей неестественно близким, огромным и расплывчатым, а, например, ствол дерева совсем радом начинает уменьшаться, и каждая чешуйка его коры проступает с нестерпимой отчетливостью.

По ночам дети просыпаются от воя сирены и один за другим прибегают в мамину кровать, где с ней спит маленький Петер. Однажды ночью, после жужжанья, грохота и свиста, ставших привычными, раздается – вернее, отдается во всем теле, а не только в ушах – взрыв.

И сразу – тишина.

Дети засыпают вповалку на большой кровати.

Мама встает, другие мамы тоже, в тапочках и халатах с опаской выглядывают наружу – кто? чей дом на этот раз? сколько погибших? – но нет. Это самолет нечистого горит посреди ближайшего поля.

Саффи задергивает тюлевые занавески на окне, выходит из комнаты спящего сына, притворяет за собой дверь.

Неподвижно стоит в коридоре, опустив руки.

В то утро она проснулась рано, – наверно, ее разбудил первый крик петуха с соседней фермы; она открывает глаза, братья и сестры вокруг нее еще спят, а мама, не сняв халата, прикорнула на коврике у кровати, без простыни, без одеяла, под головой старый валик вместо подушки, малыш притулился у груди. Наклонившись к ней, Саффи видит, что она улыбается во сне.

Волна неизъяснимой радости захлестывает Саффи. Одна на целом свете! Она одна не спит, она и солнце, что сияет снаружи, она и сердце, что стучит внутри. Она выпутывается из клубка тел, осторожно отодвигая руку брата, ногу сестренки, это похоже на игру в микадо – не спеши, главное ловкость рук, ну-ка сдвинь эту палочку, не тронув ту! – кто здорово играл в микадо, так это Лотта, потому что у нее были длинные острые ногти, очень удобно, может быть, если Боженька отрастил бы ногти, Ему удалось бы сдвинуть балку, когда обвалился потолок в Лоттином доме, но не надо…

Саффи неподвижно стоит в коридоре. Завтра вернется Рафаэль. Завтра около полудня.

Саффи схватила платье со спинки стула, сунула ноги в старые сандалии – и вот она уже на улице. Никто ее не видит. Впервые весь мир принадлежит ей одной. Она пускается бежать, так приятно чувствовать движение своих ног, сердца, всего тела, она прыгает на одной ножке, потом на другой, играет в воображаемые классики, пытается пройтись колесом, падает, как всегда, и громко хохочет, смеется над собой, ей незнакомо слово “свобода”, но это свобода играет сейчас в ее крови.

Все еще спят, спят дома, спят даже коровы на лугу, все лежат головами в одну сторону, больным коровам теперь приходится умирать, потому что папа в Леверкузене, но он скоро вернется, война кончится, и жизнь пойдет как раньше…

А вот и упавший самолет, он еще дымится, это просто гора обгоревших искореженных железяк, – Саффи бежит дальше, снова слышит петуха, пробегает мимо фермы и упирается в сарай.

В коридоре стоит Саффи, скрестив руки на груди, ее пальцы вцепились в плечи. Она смотрит в пустоту.

Дверь сарая открывается. Медленно, со скрипом, будто в страшном сне или в рассказах о привидениях. Застыв как вкопанная, Саффи смотрит на дверь: за ней никого нет, она открывается сама собой! Нет, кто-то есть… только не кто-то, а что-то, это что-то шевелится, оно все черное с красным… Молнией, судорогой пронзает Саффи догадка: это и есть der Teufel, нечистый, и он же – der schwarzen Mann, страшный черный человек из считалки, который приходит ночью, забирает маленьких детей и убивает их, Wer hat Angst vorm schwarzen Mann? Кто боится черного человека? На нем форма нечистого, форма цвета хаки, только грязная, изорванная и вся в крови, это он хотел убить их прошлой ночью, его самолет разбился и загорелся, но он в огне не горит, он никогда не умирает, он ждал в сарае всю ночь, зная, что она придет сюда утром, и вот он ползет к ней как уж, кожа у него черная-пречерная, огромные красные губы, свисающий красный язык, он тянет к ней руку и смотрит белыми выпученными глазами, теперь Саффи слышит его голос, повторяющий опять и опять одно и то же слово, “Water”<Воды (англ.). >, – твердит он. “Water! Water!” – это его колдовское заклинание, в этом слове смерть для ее народа, “Please, little girl! Please, get me some water!”<Пожалуйста, девочка! Пожалуйста, принеси мне воды! (англ.).> – хрипит он, в поту, в крови, протягивая к ней руку, – и Саффи, без единого слова, без единого крика, без единой мысли – сама холодная и невидимая, как мысль, – летит куда-то…