В поисках Одри - Софи Кинселла

– Нет! – Линус как будто в шоке. Как будто удивлен, пристыжен, поражен. Даже как будто в ужасе. Как будто не ожидал, что я такое скажу. (Видите, я все это поняла по одному слову.) – Ты вообще не как моя бабушка, – добавляет он и хихикает, словно над шуткой, ясной только узкому кругу. – Ты бы поняла, если бы ее увидела.

Голос у него мелодичный. Не то что у Фрэнка, который почти всегда разговаривает как отбойный молоток. Линус снова смеется, и я испытываю огромное облегчение. Если смеется, значит, я ему не противна, верно?

– Я, наверное, больше не буду приходить, пока Фрэнку снова не разрешат играть.

– Угу.

– Твоя мама считает, что я дурно влияю.

– Она считает, что всё дурно влияет, – отвечаю я, закатив глаза, хотя он и не видит.

– А ты когда-нибудь выходишь?

На этот раз он договорил, но все равно повисло напряжение. По крайней мере, вокруг меня. Выходишь? Мне хочется свернуться калачиком и закрыть глаза.

– Вообще-то, нет.

– Ясно.

– Хотя надо пойти в «Старбакс».

– Круто. Когда?

– Но я не пойду, – произношу я неожиданно резко. – Просто… Не могу.

Опять наступает тишина. Я еще больше вжимаюсь в диван, подальше от него. Мне снова кажется, что его вопросы кружат в воздухе, как в той программе: Почему? Как так? Что происходит?

– Мне надо сходить, типа терапия такая, – отчаянно и поспешно добавляю я. – Надо по чуть-чуть. Но «Старбакс» – это не чуть-чуть. Это очень много. И я никак не могу. Вот и не пойду.

Каждый раз, рассказывая что-то о себе, я жду, что Линус уйдет. Но он все еще здесь.

– Это как аллергия, – восторженно говорит он, – как будто у тебя аллергия на «Старбакс».

– Наверное. – Я уже начинаю здорово уставать от этого разговора. В поисках успокоения, я вцепляюсь в подушку, и сухожилия все разом выступают.

– И на зрительный контакт аллергия.

– У меня на любой контакт аллергия.

– Нет, – немедленно протестует он. – На мозговой контакт нет. В том плане, что записки ты писать можешь. И разговаривать. Тебе же хочется говорить с людьми, просто ты не можешь. Надо, чтобы тело следовало за мозгом.

Я какое-то время молчу. До сих пор так это никто не формулировал.

– Наверное, – наконец отвечаю я.

– А обувной контакт?

– Что?

– Обувной контакт!

– Что это такое? – Я бы рассмеялась, но мой тупой допотопный мозг отключил соответствующую кнопку. Слишком уж напряжение высоко.

Мне вообще недодали столько смеха. Иногда я даже надеюсь, что он где-нибудь копится, и когда я выздоровею, он прорвется одним огромным приступом, который продлится целые сутки.

А Линус тем временем садится на диван – на другой конец. Краем глаза я вижу, что он протягивает в мою сторону грязную кроссовку.

– Давай, – говорит он, – обувной контакт. Попробуем.

Сначала я не могу пошевелиться. Я – свернувшийся клубком еж. Я и знать не хочу.

– Ну, ногой-то ты можешь пошевелить, – не сдается Линус. – Смотреть не обязательно. Просто двигай.

Он настойчив. Я вообще поверить не могу. Моему допотопному мозгу это уже совершенно не нравится. Он велит мне лезть под одеяло. Прятаться. Бежать. Что угодно.

Если не реагировать, думаю я, может, он сдастся, и забудем об этом.

Но секунды идут, а Линус не уходит.

– Давай, – подзуживает он, – спорить готов, что ты сможешь.

В голове звучит еще и голос доктора Сары: «Тебе надо выходить за границы привычного».

Я начинаю потихоньку двигать ногу по ковру до тех пор, пока резиновый ободок моей кроссовки не касается ободка его. Но остальное тело все еще отвернуто. Глаза пристально смотрят на обивку дивана, а весь мозг сфокусирован на сантиметре ноги, которым я его касаюсь.

Да, я знаю, что между нами две кроссовки, и понимаю, что ничего менее эротичного, или романтичного, или как его там, не придумаешь, и, кстати сказать, мое тело от него все еще отвернуто, будто я его вообще не выношу. Но чувство все равно такое…

А, ладно.

Видите, как я оборвала фразу? Я тоже умею. Когда не очень хочется выдавать свои мысли.

У меня дух перехватило, это все, в чем я готова признаться.

– Вот, – довольно говорит он, – видишь?

У него, судя по голосу, не перехватило. В нем звучит лишь любопытство, словно я подтвердила какое-то его предположение, о котором теперь можно рассказать друзьям, написать в блоге или что еще. Затем Линус подскакивает.

– Тогда до встречи. – И волшебство момента разрушено.

– Ага. До встречи.

– Твоя мама меня с минуты на минуту за дверь выставит. Так что лучше сам пойду.

– Ага.

Я прижимаюсь к дивану, старательно не подавая вида, насколько мне хотелось бы, чтобы он остался.

– А, да, – говорю я, когда он уже у двери. – Может, я возьму у тебя интервью для фильма.

– Да? – Линус останавливается. – Что за фильм?

– Мне задали снимать документальный фильм, и надо брать интервью у тех, кто бывает у нас дома…

– О’кей. Круто. Когда захочешь. Я снова приду, когда… ну ты в курсе. Когда Фрэнку можно будет играть.

– Круто.

Он уходит, я какое-то время сижу неподвижно, гадая, вернется ли он, будет ли писать записки, передаст ли что-нибудь через Фрэнка и так далее.

Линус, разумеется, этого не делает.

ИНТЕРЬЕР. РОУЗВУД-КЛОУЗ, 5. ДЕНЬ

Камера приближается к двери кабинета. Протискивается внутрь. ПАПА сидит за столом. С закрытыми глазами. На экране уже другая «Альфа-Ромео».

ОДРИ (за кадром):

Пап? Ты спишь?

Папа вздрагивает, открывает глаза…

ПАПА:

Разумеется, нет. Работаю. Делами занят.

Он мышью убирает машину с экрана.

ОДРИ (за кадром):

Мне надо взять у тебя интервью.

ПАПА:

Супер! Давай.

Он крутится на стуле, поворачивается к камере и елейно улыбается.

ПАПА:

Крис Тернер к вашим услугам. Что вы хотите знать?

ОДРИ (за кадром):

Гм…

ПАПА:

Хочешь, расскажу, как я в колледже занимался греблей?

Он небрежно демонстрирует бицепсы.

ПАПА:

Все еще при мне. Или про группу спроси.

ОДРИ (за кадром):

А, да. Точно. Эти… «Черепахи»?

ПАПА:

«Подлунные черепахи». Подлунные. Я тебе диск давал, помнишь?

ОДРИ (за кадром):

Да, пап! Классная музыка.

Папе в голову приходит идея. Он возбужденно тычет в камеру, не в состоянии даже ни слова вымолвить.

ПАПА:

Я понял! Тебе к фильму саундтрек нужен? Я могу тебе его обеспечить – бесплатно. Оригинальная музыка в исполнении «Подлунных черепах», одно из самых потрясающих студенческих выступлений девяностых!

ОДРИ (за кадром):

Ага.

(Пауза.)

Или сама что-нибудь выберу…

ПАПА:

Нет! Дорогая, я с радостью ПОМОГУ. Получится совместный проект. Семейный. Будет весело! Я куплю софт, смонтируем вместе, а ты сможешь выбрать песни, какие нравятся…

Он открывает плей-лист на компьютере.

ПАПА:

Давай послушаем. Говори, что тебе больше всего нравится, поставим, прикрутим.

ОДРИ (за кадром):

Что мне вообще больше всего нравится?

ПАПА:

Нет! Из «Подлунных черепах». Любимая песня в исполнении твоего старика. Есть же такая? Самая?

Долгая пауза. Папа выжидающе смотрит в камеру.

ПАПА:

Ты мне говорила, что столько раз этот диск слушала.

ОДРИ (за кадром, поспешно):

Да! Я слушала его постоянно. Так что. Гм. Любимая песня. Их так много.

(Пауза.)

Наверное… Та, громкая.

ПАПА:

Громкая?

ОДРИ (за кадром):

Ну… эта. С барабанами. Очень хорошая.

В комнате начинается грохот тяжелого рока, камера пятится. Папа качает головой в такт.

ПАПА:

Эта?

ОДРИ (за кадром):

Да! Как раз она! Супер. Отличная. Пап, я пойду…

Камера уходит из комнаты.

ОДРИ (за кадром):

Ох, господи.

В ту ночь перед сном я думаю о Линусе. Пытаюсь вообразить, как поздороваюсь с ним у входной двери, когда он придет в следующий раз. Как обычные люди. Как нормальные. Сценарий-то мне известен.

«Линус, привет».

«Привет, Одри».

«Как дела?»

«Да хорошо».

Может, мы хлопнем друг друга по рукам. Может, обнимемся. И уж точно обменяемся улыбками.

Я могу придумать шестьдесят пять причин, почему этого в ближайшее время не произойдет. Но ведь могло бы, да? Могло?