В поисках Одри - Софи Кинселла
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ФРЭНК:
Не лучше.
МАМА:
Разумеется, лучше.
ФРЭНК:
Нет.
МАМА (взрывается):
Ты что, хочешь сказать, что твои смехотворные игры могут сравниться с романом Диккенса? Взять, например, персонажей! Взять, например, Мэгвич! Он уникален!
ФРЭНК (равнодушно):
В «Завоевателях» Мэгвич тоже есть. Только у него характер покруче, чем у диккенсового. Он тоже осужденный, но может помочь любому участнику.
ОДРИ (за кадром):
Он способен передавать свои силы.
ФРЭНК:
Правда, этому человеку приходится взамен брать на себя одно из его преступлений и расплачиваться за него…
ОДРИ (за кадром):
Именно так. Так что надо выбирать структуру власти. И…
ФРЭНК:
Оди, заткнись! Дай я объясню. Ты не знаешь, что за наказание, пока они там не сделают выбор. Так что это как рулетка, но чем больше играешь, тем яснее становится. Просто супер.
Мама совершенно ошеломленно переводит взгляд с Фрэнка на Одри и обратно.
МАМА:
Ладно, ничего не понимаю. Ничего. Какая структура власти? Что это такое?
ФРЭНК:
Если бы ты попробовала поиграть, поняла бы.
ОДРИ (за кадром):
Мэгвич действительно крутой персонаж.
МАМА:
Вот именно! Спасибо!
(Небольшая пауза.)
МАМА:
Какой Мэгвич – у Диккенса или в «Завоевателях»?
ОДРИ (за кадром):
В «Завоевателях», разумеется.
ФРЭНК:
У Диккенса он просто слегка…
МАМА (резко):
Что? Что не так с Мэгвичем Диккенса? Что может быть не так в одном из величайших литературных персонажей нашего времени?
ФРЭНК:
Он не такой интересный.
ОДРИ (за кадром):
Точно.
ФРЭНК:
Плоский.
ОДРИ (за кадром):
Он же ничего не ДЕЛАЕТ.
ФРЭНК (по-доброму):
Я не хотел никого обидеть. Не сомневаюсь, что Диккенс был классный мужик.
МАМА (папе):
Ты это слышишь?
После этой диккенсиады мама на нас злится. Сегодня заставила наводить у себя порядок, что бывает крайне редко, нашла у Фрэнка в комнате чизбургер, и тут такое началось.
Нет, не упаковку от чизбургера, а сам чизбургер. Он пару раз откусил и убрал, оставив на полу, уже, наверное, несколько недель назад. А на него бросил мокрый спортивный костюм. Что странно, чизбургер не покрылся плесенью. А просто превратился в ископаемое. Фу.
Мама начала длиннющую лекцию на тему крыс, паразитов и гигиены, но он отмахнулся, сказав: «Мам, мне надо идти, скоро Линус придет». И пошел вниз, а у меня в животе как что-то оборвалось.
Линус. Я не ожидала его увидеть, пока Фрэнку нельзя играть.
Мама, очевидно, думала так же, судя по ее озадаченному виду. Потом она закричала:
– Он точно в курсе, что тебе нельзя играть?
– Разумеется, – недовольно ответил Фрэнк. И, обернувшись, добавил: – Но ведь Линусу можно поиграть на моем компе?
Это поставило маму в тупик. Она даже рот раскрыла, но ничего не смогла сказать. Секунду спустя она направилась в свою спальню, спрашивая:
– Крис! Крис, ты что думаешь?
Это было минут десять назад. Линус уже пришел, я слышала. Они с Фрэнком пошли в нору и, полагаю, сразу же врубили «Завоевателей». А до меня доносились голоса спорящих в спальне мамы с папой.
– Это дело принципа! – настаивала мама. – Он должен усвоить урок!
Папа придерживался стратегии «Да они же дети, ничего тут страшного нет», а мама – «Компьютеры зло, они испортят мне сына», и к согласию у них прийти не получалось, так что через время мне наскучило это слушать. Я пошла в нору и вот жду.
Нет, не жду.
Хотя вроде того.
Я включаю старую серию «Как я встретил вашу маму» и пытаюсь вычислить, сколько может продлиться игра и зайдет ли Линус поздороваться, когда они закончат. Даже от одной мысли о нем меня потряхивает. В хорошем смысле. Наверное.
Он, конечно, не обязан со мной здороваться. Может, он этого меньше всего на свете хочет. Зачем ему здороваться со мной?
Хотя он тогда сказал «увидимся». Зачем бы ему говорить «увидимся», если он собирался игнорировать меня до конца моей жизни?
Руки скрутило, и я пытаюсь их разжать. Он не зайдет. Он пришел к Фрэнку, а не ко мне. Надо перестать об этом думать. Я увеличиваю громкость и на всякий случай еще и начинаю листать «Клоузер»[3]. Тут входит Феликс и направляется прямиком к дивану.
– Тебе карманная бумага, – объявляет он и швыряет в мою сторону листок формата А4.
«Привет, Ревень».
Он снова нарисовал ревень в темных очках, и мои губы слегка изгибаются в улыбке.
«Привет, Апельсиновая долька».
Рисовать я совершенно не умею, но каким-то образом мне удается изобразить лицо с волосами и оранжевую улыбку в виде дольки апельсина. Я отправляю Феликса и жду.
Но через какое-то время мама с папой спускаются по лестнице, и в норе начинается суматоха.
– Это вообще НЕРАЗУМНО! – внезапно раздается на весь дом голос Фрэнка.
– НЕ ОРИ НА МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА, ПРИ ДРУЗЬЯХ! – рявкает в ответ мама.
Я инстинктивно закрываю уши руками и собираюсь сбежать в свою комнату, как вдруг в дверях раздается шум. Я поднимаю взгляд – и вижу его. Линуса.
И, не успев осознать, что я делаю, отскакиваю в самый дальний угол дивана.
Тупой допотопный мозг.
Уставившись на стену, я выдавливаю:
– Привет.
– Привет, Ревень. Что это за «апельсиновая долька»?
– О. – Не сдержавшись, я чуть-чуть улыбаюсь, и кулаки самую малость разжимаются. – Мне твоя улыбка напоминает дольку апельсина.
– А моей маме – растущий месяц.
– Ну вот.
Линус немного продвигается в комнату. Я в его сторону не смотрю, но радар ловит мельчайшие колебания. Если постоянно отворачиваться от людей, начинаешь распознавать, что они делают, и не глядя.
– Ты что… не играешь? – хрипловато говорю я.
– Твоя мама наложила на меня запрет. Слегонца вышла из себя. Фрэнк мне помогал, а она начала разглагольствовать о том, что ему нельзя играть, в том числе и нельзя сидеть с другом, подсказывая ему, что делать.
– Ага, – киваю я, – представляю. Твои тоже так психуют из-за этих игр?
– Вообще-то нет, – отвечает Линус. – Они больше из-за бабушки переживают. Она с нами живет, и она чокнутая по-настоящему. Я хотел сказать…
Он резко замолкает, повисает неприятная тишина. До меня доходит секунды через три.
Вот, значит, какого он обо мне мнения. – Для меня это ужасный удар. – Ну разумеется.
Молчание становится все неприятнее. Слово «чокнутая» буквально витает в воздухе, как французские слова во Фрэнковой программе.
Чокнутая.
«Fou».
Это я успела выучить, прежде чем меня забрали из школы. «Folie» на французском тоже означает сумасшедшая, да? Только звучит как будто модно. Словно сумасшедшая в полосатом пуловере «Бретон» и с красной помадой.
– Извини, – говорит Линус.
– Не извиняйся, – чуть не агрессивно отвечаю я. – Ты ничего такого не сказал.
И это правда. Он не сказал. Остановился на середине фразы.
Хотя останавливаться на полуслове – это хуже всего. Такая вежливая агрессия, потому что со сказанным потом не поспоришь. Спорить приходится с тем, что ты себе навоображал.
А они потом все отрицают.
Самая мастерица обрывать все на полуслове – это моя мама. Она просто королева. Вот свежие примеры в случайном порядке:
1.
Мама: Я серьезно считаю, что твоя так называемая подруга Натали могла бы…
И замолкает.
Я: Что могла бы? Предотвратить случившееся? Что, она виновата? Можно свалить все на Натали Декстер?
Мама: Не раздувай. Одри, я не это хотела сказать.
2.
Мама: Я купила тебе средство для умывания. Смотри, специальная формула для подростков.
Я (читая этикетку): Для проблемной кожи. Ты что, считаешь, что у меня проблемная кожа?
Мама: Нет, конечно, дорогая. Но надо признать, что иногда она у тебя слегка…
И замолкает.
Я: Что? Гадкая? Противная? Ходить надо с пакетом на голове?
Мама: Не раздувай. Одри, я не это хотела сказать.
Я, в общем, уже приспособилась к этим обрывам на полуслове. Вот и Линус сейчас так же осекся, а я знаю, что он собирался сказать. «Такая же чокнутая, как ты».
Я ему противна. Я уверена. Он приходит, потому что это прикольно, как парад уродов. Девочка в темных очках, ха-ха-ха, смотри, забилась в уголок.
А молчание все длится и длится, и кто-то должен его нарушить, так что я сдержанно говорю:
– Да. Я сумасшедшая. Так уж вышло.
– Нет! – Линус как будто в шоке. Как будто удивлен, пристыжен, поражен. Даже как будто в ужасе. Как будто не ожидал, что я такое скажу. (Видите, я все это поняла по одному слову.) – Ты вообще не как моя бабушка, – добавляет он и хихикает, словно над шуткой, ясной только узкому кругу. – Ты бы поняла, если бы ее увидела.
