Рассказы 60-х годов - Чарльз Диккенс

На следующий день (я умалчиваю об ужасах этой ночи) в нашей части Лондона был очень густой туман, так что в общем зале пришлось зажечь газ. У нас все еще не было ни одного посетителя, и никакие мои лихорадочные слова не смогут описать, как дергалось его лицо, когда он сидел за столиком Э 4, тем более что газ горел неровно, потому что в счетчике что-то испортилось.

Заказав обед, он вышел и не возвращался добрых два часа. По возвращении он осведомился, не пришли ли ответы на его записки, и, получив безоговорочно отрицательный ответ, сейчас же потребовал куриного супа с пряностями, кайенского перца и апельсинной настойки.

Чувствуя, что близится борьба не на жизнь, а на смерть, я почувствовал также, что не должен от него отставать, и с этой целью решил есть и пить все то, что будет есть и пить он. Поэтому, сидя за своей перегородкой, но следя за ним глазами поверх занавески, я принялся за куриный суп с пряностями, кайенский перец и апельсинную настойку. А позже, когда он снова крикнул: "Апельсинной настойки!" - я тоже произнес эти слова пониженным голосом, обращаясь к Джорджу, моему второму помощнику (мой первый помощник был в отпуску), ибо Джордж служит посредником между мной и буфетом.

В течение всего этого ужасного дня он непрерывно ходил взад и вперед по общему залу. Иной раз он близко подходил к моему отделению и тогда заглядывал внутрь, совершенно очевидно - в поисках багажа. Пробило половину седьмого, и я накрыл скатертью его столик. Он потребовал бутылку старого хереса. Я тоже потребовал бутылку старого хереса. Он выпил свою бутылку. Я выпил свою бутылку, причем всякий раз, как он выпивал рюмку, я тоже выпивал рюмку, насколько мне это позволяли мои обязанности. Он закончил чашкой кофе и рюмочкой. Я тоже закончил чашкой кофе и рюмочкой. Он подремал. Я подремал. Наконец он крикнул: "Официант!" - и потребовал счет. Теперь подошло время нам обоим сразиться в смертельной схватке.

С быстротой стрелы, летящей из лука, я принял решение; другими словами, я обдумывал это решение от девяти до девяти. Оно заключалось в том, что я первый заговорю на известную тему, во всем чистосердечно признаюсь и предложу постепенно дать ему возмещение по мере моих возможностей. Он заплатил по счету (оценив, как подобало, мои услуги), причем он все время оглядывался по сторонам в поисках хоть малейших следов своего багажа. Только раз глаза наши впились друг в друга со сверкающей неподвижностью (мне кажется, я прав, приписывая ему эту особенность?), свойственной взору достославного василиска. Решительный момент наступил.

Довольно твердой рукой, хоть и с некоторым смирением, я положил перед ним на стол корректуры.

- Милосердное небо! - вскричал он, вскочив с места и вцепившись себе в волосы. - Что это? Напечатано!

- Сэр! - успокоительно ответил я, наклонившись вперед. - Я смиренно признаю, что, к сожалению, это вышло по моей вине. Но я надеюсь, сэр, что когда я объясню вам все обстоятельства и вы увидите, сколь невинны были мои намерения...

Как ни странно, мне пришлось умолкнуть, потому что он схватил меня в свои объятия и прижал к своей грудной клетке; тут, признаюсь, лицо мое (и в особенности нос) потерпели некоторый временный ущерб, потому что он носил сюртук, застегнутый на все пуговицы, а пуговицы у него были необыкновенно твердые.

- Ха-ха-ха! - Он с диким хохотом выпустил меня из своих объятий и схватил за руку. - Как вас зовут, благодетель мой?

- Меня зовут, сэр. - (я не мог его понять и потому был совершенно ошарашен и сбит с толку), меня зовут Кристофер, и как таковой я надеюсь, сэр, что когда вы услышите мои объяснения...

- Напечатаны! - опять вскричал он, быстро перелистывая корректуры все вновь и вновь и как бы купаясь в них. - Напечатаны! О Кристофер! Благодетель! Ничем вас нельзя отблагодарить... и все же - какую сумму вы согласны принять?

Я отступил от него на шаг, иначе мне снова пришлось бы пострадать от его пуговиц.

- Сэр, уверяю вас, мне уже хорошо заплатили, и...

- Нет, нет, Кристофер! Не говорите этого! Какую сумму вы согласны принять, Кристофер? Вы согласны принять двадцать фунтов, Кристофер?

Как ни велико было мое удивление, я, естественно, нашел слова, чтобы ответить ему следующее:

- Сэр, я полагаю, что еще не родился тот человек, который не согласится принять двадцать фунтов - конечно, при условии, что количество воды в его мозгу не превышает нормы. Но... впрочем, я чрезвычайно обязан вам, сэр (он уже успел вытащить из кошелька и сунуть мне в руку два банкнота), но мне хотелось бы знать, сэр, если только вы не сочтете меня навязчивым, каким образом мне удалось заслужить такую щедрость?

- Так знайте же, мой Кристофер, - говорит он, - что я с детских лет упорно, но тщетно старался напечатать свои произведения. Знайте, Кристофер, что все ныне здравствующие книгоиздатели - и несколько теперь уже покойных отказывались меня печатать. Знайте, Кристофер, что я исписал горы бумаги, но все оставалось ненапечатанным. Впрочем, я прочту все это вам, мой друг и брат! Вы иногда пользуетесь днем отдыха?

Я понял, что мне грозит страшная опасность, но у меня хватило духа ответить: "Никогда!" И чтобы не осталось никаких сомнений, я добавил:

- Никогда! От колыбели и до могилы.

- Ну, что делать! - сказал он, тотчас позабыв о своем намерении, и снова принялся разглядывать корректуры с тихим смехом.

- Однако же меня все-таки напечатали! Первый порыв честолюбия, рожденный на бедном ложе моего отца, наконец-то удовлетворен! - продолжал он. - Золотой смычок, движимый рукою волшебника, издал полный и совершенный звук! Когда же это случилось, мой Кристофер !

- Что случилось, сэр?

- Вот это! - Он любовался корректурами, держа их в вытянутой руке. Когда это на-пе-ча-тали?

Тут я подробно рассказал ему обо всем, а он снова схватил меня за руку и проговорил:

- Дорогой Кристофер, вам, наверное, будет приятно услышать, что вы орудие в руках Судьбы. Так оно и есть.

Какие-то меланхолические мысли пронеслись у меня в голове, и я покачал ею и сказал:

- Быть может, все мы орудия судьбы.

- Я не это имел в виду, - отозвался он, - я не делаю столь широких обобщений. Я ограничиваю себя одним этим случаем. Выслушайте меня внимательно, мой Кристофер! Отчаявшись избавиться своими силами от рукописей, лежащих в моем багаже (все они, куда бы я их ни посылал, неизменно возвращались мне), я лет семь назад оставил здесь свой багаж, лелея последнюю отчаянную надежду, что либо эти слишком, слишком правдивые рукописи никогда ко мне не вернутся, либо кто-нибудь другой, не такой неудачник, как я, подарит их миру. Вы слушаете меня, Кристофер?

- Очень внимательно, сэр!

Я слушал его столь внимательно, что все понял: голова у него слабая, а смесь из апельсинной настойки, кипящего коньяка и старого хереса уже начала сказываться (старый херес всегда ударяет в голову и лучше всего подходит для тех, кто привычен к вину).

- Шли годы, а сочинения эти покоились в пыли. В конце концов Судьба, выбрав свое орудие из всего рода человеческого, послала сюда вас, Кристофер, и вот шкатулка распалась на части, и великан вышел на волю!

Сказав это, он взъерошил себе волосы и стал на цыпочки.

- Однако, - взволнованно напомнил он сам себе, - нам придется засесть на всю ночь, мой Кристофер. Я должен править эти корректуры для печати. Налейте чернил во все чернильницы и принесите мне несколько новых перьев.

Он пачкал себя чернилами и пачкал корректуры всю ночь напролет и до того перепачкался, что в тот миг. когда Дневное Светило предупредило его своим восходом о том, что пора уезжать (в наемной карете), уже нельзя было разобраться, где корректуры, а где он сам, так густо все это было усеяно кляксами. Напоследок он попросил меня немедленно отнести корректуры с его правкой в редакцию этого журнала. Так я и сделал. По всей вероятности, его поправки не появятся в печати, ибо когда я переносил на бумагу заключительные фразы своей повести, из Вофорской типографии пришли сказать, что там не располагают никакими возможностями разобрать его правку. Тут некий причастный к редакции джентльмен (которого я не буду называть, но о котором достаточно сказать - стоя на широкой основе омываемого волнами острова, что смотрим ли мы на него, как... {Конец этой хвалебной фразы в скобках вычеркнут редактором. (Прим. автора.)}) рассмеялся и бросил исправленные листы в огонь.

1862

МЕБЛИРОВАННЫЕ КОМНАТЫ МИССИС ЛИРРИПЕР

Mrs, Limper's Lodgings (1863)

Перевод М. Клягиной-Кондратьевой

В двух главах

ГЛАВА I - О том, как миссис Лиррипер вела свое дело

Как может кто-нибудь, кроме одинокой женщины, которой нужно зарабатывать на жизнь, взвалить на себя сдачу комнат жильцам, для меня совершенно непостижимо, душенька, извините за фамильярность, но это как-то само собой выходит, когда сидишь в своей комнатушке и хочется поговорить по душам с тем, кому доверяешь, и я бы поистине благодарила судьбу, кабы можно было доверять всему человечеству, но это невозможно, потому стоит вам только прилепить на окошко записку: "Сдаются меблированные комнаты", а часы ваши лежат на каминной полке, - можете навсегда распрощаться с этими часами, если хоть на секунду повернетесь к ним спиной, хотя бы манеры у посетителя были самые джентльменские, если же посетитель женского пола, это тоже не гарантия, как я узнала по опыту, когда пропали щипчики для сахара, а ведь эта дама (очень даже изящная женщина) попросила меня сбегать за стаканом воды, объяснив, что она, мол, скоро должна родить, да так оно и оказалось, только родила-то она под арестом, в полиции.