Клуб адского огня - Питер Страуб

«Вот оно! — скомандовала себе Нора. — Вперед!»

— Дэйви, — начала она. — Чем конкретным тебе хотелось бы заниматься в «Ченсел-Хаусе»?

И вновь у него был такой вид, словно он с трудом заставил себя задуматься.

— Редакторской работой.

— Значит, этим ты и должен заниматься.

— Да, но ты же знаешь... папа... — Он бросил на жену покорный взгляд.

— Я знаю, что ты не из тех, кто водит на ланч пожилых леди, как этот мерзкий Дик Дарт. Какая именно редакторская работа могла бы заинтересовать тебя по-настоящему?

Он закусил изнутри щеку и несколько секунд молчал, прежде чем решился объявить о том, о чем Нора уже догадывалась.

— Я хотел бы быть редактором «Черного дрозда». Думаю, я смог бы сделать из этой серии что-то стоящее, но папа хочет ее закрыть.

— Он не закроет, если ты убедишь его не делать этого.

— Но каким образом?

— Как конкретно — не знаю. Но уверена, что ты должен прийти к нему со своим планом. — Она на секунду задумалась. — Подбери статистику по серии «Черный дрозд». Напиши свои предложения, составь графики. Подбери список авторов, с которыми предполагаешь заключить договор. Подготовь рекламные материалы. Скажи ему, что будешь заниматься этим помимо основной работы.

Дэйви, повернув голову, с удивлением смотрел на жену.

— А я помогу тебе. Вместе мы придумаем что-нибудь такое, против чего он не в силах будет устоять.

Дэйви посмотрел в сторону, потом оглянулся и набрал в легкие побольше воздуху.

— Ну что ж, давай попробуем.

— Итак, начинаем работу над серией «Черный дрозд», — произнося эти слова, Нора вспомнила корешки книг Клайда Морнинга и Марлетты Титайм в спальне Натали. В отличие от остальных ее книг, они не были расставлены по алфавиту, а стояли отдельно в дальнем конце нижней полки.

— А знаешь, это может сработать, — сказал Дэйви.

Нора гадала про себя, почему эти книги поставили отдельно от других — может, они казались хозяйке намного лучше или намного хуже других ужастиков? А может, главным было то, что они входили в серию «Черный дрозд»?

— Мне тут как-то приходило в голову, что мы могли бы начать выпускать и классиков.

— Хорошая идея, — откликнулась Нора, припомнив вдруг, что все книги серии «Черный дрозд» на полке Натали Вейл показались ей одинаково новыми и нетронутыми, словно их купили в одно и то же время и ни разу не открывали.

— Если нам удастся как следует представить серию, он вынужден будет обратить на это внимание.

— Дэйви... — Тепло надежды и ожидания переполняли Нору, и следующий вопрос вырвался у нее прежде, чем она успела себя сдержать: — Ты никогда не думал о том, чтобы уехать из Вестерхолма?

Дэйви поднял подбородок.

— Честно говоря, о том, чтобы вырваться из этой дыры, я думаю чуть ли не каждый день. Но я ведь знаю, как много значит этот городок для тебя.

Дэйви очень удивил ее смех.

Книга II

Хвост Пэдди

Первое, что увидел Пиппин, был тонкий кончик хвоста, не толще четырех конских волосков, связанных вместе. Он пошел вдоль изгибов хвоста в поисках его хозяина — обходя скалы, продираясь сквозь кустарник и высокие травы, вверх и вниз мимо огромных петель и замысловатых клубков, — а когда он добрался до другого конца длинного-длинного хвоста, то увидел, что тот принадлежит крошечной мышке. Мышка казалась мертвой.

17

Хотя Дэйви казался грустным и подавленным, следующие пять дней были едва ли не самыми счастливыми в жизни Норы. Нечто подобное — несколько месяцев во Вьетнаме — пришлось на такой период ее жизни, когда она была слишком завалена работой, чтобы думать о чем-то другом. И лишь годы спустя оглядываясь назад, она поняла: это и было настоящим счастьем.

Первый месяц, проведенный в эвакуационном госпитале, так перевернул все существо Норы, что к концу его она не знала, что могло бы помочь ей пережить все это. Ну, может, марихуана. Алкоголь. А еще лучше — сделать свою душу недоступной чувствам. Работая на двадцати — тридцати операциях в день, она знала теперь все об извлечении из раны инородных предметов и спринцевании, об очистке раны и промывке ее во избежание инфекции, а также о червях в грудной полости, ампутациях, вшах и псевдомонадах. Она особенно ненавидела этих псевдомонад — бактериальную инфекцию, покрывавшую раны обожженных зеленой слизью. За этот месяц Нора выкинула из головы все, чему ее учили в школе медсестер, и научилась ассистировать в блиц-операциях, собирать из кусочков кровеносные сосуды и отрезать там, где велел нейрохирург. Когда к ночи она покидала операционную, ее бахилы оставляли на полу коридора кровавые следы. Она работала не в госпитале, а на фабрике по ремонту человеческой плоти. Прежнее ее существо — принадлежащее безнадежной идеалистке по имени Нора Керлью — бесцеремонно сорвали с нее, словно оболочку, одежду, из которой она выросла, а обновленная Нора казалась себе самой просто бездушным автоматом.

И тут произошло чудо. Точно так же продолжали умирать во время или после операций пациенты, раненые кричали на своих койках, и Нора по-прежнему к концу смены уставала, но чувствовала себя уже не настолько измученной, как в начале срока, а безликая масса пациентов начинала постепенно распадаться на отдельные личности. Она быстро, точно и правильно делала для этих людей то, благодаря чему они оставались живы. Иногда, держа на коленях голову умирающего солдата, Нора чувствовала, как часть ее существа переходит к нему, облегчая его страдания и успокаивая. Она научилась концентрировать свое внимание, несмотря на царящий вокруг хаос, и каждая операция становилась драмой, в которой они с хирургом, подчас импровизируя, играли главные роли и если не изживали, то хоть немного обуздывали этот хаос. Некоторые из их действий обладали даже каким-то изяществом, а порой тщательным, неумолимым и сокрушительным изяществом наполнялась вся драма в целом. Она научилась делить хирургов на «регбистов» и «пианистов», и Нора очень ценила их похвалы. По ночам, слишком возбужденная от усталости, чтобы спать, она курила травку вместе с остальными и играла в ту игру, в которую играли в эту ночь все, — в карты, в волейбол или в ленивые перебранки.

К концу пятой недели ее пребывания во Вьетнаме на место нейрохирурга по имени Крис Кросс назначили другого — Дэниела Харвича. Кросс, жизнерадостный блондин с неиссякаемым набором ужасных шуток и неутолимым аппетитом к пиву, был «регбистом», но при этом великолепным. Он работал как вол, но с проблесками изумительного изящества, и Нора даже решила для себя, что она, пожалуй, вряд ли встретит когда-нибудь лучшего хирурга. Все подразделение горевало о замене, и когда преемником Кросса оказался странный тощий тип с напоминающими пух волосами, в темных очках цвета бутылки с кока-колой и без видимых признаков чувства юмора, они все сплотились вокруг памяти о докторе Кроссе и вежливо игнорировали присутствие чужака. Одна из медсестер, маленькая шустрая Рита Глоу, сказала, мол, какого черта, она может работать и с этим клоуном — ей абсолютно все равно. Нора же продолжала учиться волшебству под руководством двух других хирургов (один из которых — по ее классификации — был «регбистом», а другой «пианистом», поднахватавшимся «регбистских» приемов Криса Кросса) и вскоре заметила, что этот странный Дэн Харвич не только работает, как все, по двенадцать часов, но умудряется за тот же отрезок времени справляться с несколько большим количеством пациентов, особо при этом — в отличие от других — не жалуясь на тяготы.

Однажды Рита Глоу сказала, что Норе стоит посмотреть, как работает этот парень; он был, по ее словам, «прямо-таки праведником», а в работе «с ума сойти, первоклассный чечеточник». На следующее утро Рита изменила назначения таким образом, что Нора должна была стоять за операционным столом напротив Харвича. Утром на столе между ними лежал молодой парализованный солдатик, чья спина напоминала кусок сырого мяса Харвич сказал, что она должна помогать ему, пока он будет извлекать из позвоночника паренька осколки снаряда. В то утро он был одновременно «регбистом» и «пианистом», а руки его были потрясающе быстрыми и уверенными. Три часа спустя он наложил на спину солдатика самые быстрые и аккуратные швы, какие только доводилось видеть Норе, и сказал:

— А теперь, когда я разогрелся, давайте сотворим что-либо потруднее, о'кей?

Три недели спустя Нора уже спала с Харвичем, а через четыре — влюбилась в него. А потом разверзлись небеса. На вертолетах привозили агонизирующие, искалеченные тела, и они работали по семьдесят восемь часов без отдыха. Нора и Харвич забирались в кровать, пропитанную кровью раненых, занимались любовью, спали несколько мгновений, а потом вставали, и все начиналось сначала. Словно заключенные в жуткую оболочку госпиталя, они жили посреди операций, посреди ночи — иногда это было одно и то же. И в то время как целостность воспоминаний предшествовавшего этому безумию периода расползлась, память Норы больно жгли лица некоторых раненых солдат. Чувствуя себя на грани безумия, Нора швырнула страх и панику в самый дальний угол души.