Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм - Эллен Датлоу

Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

Грегори Магуайр

Дубовик

Грегори Магуайр — автор пяти шумно встреченных читателями романов для взрослых, в том числе и еще не вышедшего в свет «Сына ведьмы» («Son of a Witch»). Бродвейский хит, мюзикл «Злая» («Wicked»), поставлен по одноименному произведению Магуайра. Он написал также много детских книг, среди них — популярные «Хроники Гамлета» («Hamlet Chronicles»), «Семь паутин» («Seven Spiders Spinning»), «Четыре глупых купидона» («Four Stupid Cupids») и очаровательный и сумасбродно-веселый сборник «Прыгающая красавица и другие волшебные звериные истории» («Leaping Beauty: Other Animal Fairy Tales»). Грегори Магуайр живет в пригороде Бостона.

Рассказ «Дубовик» («The Oakthing») впервые был опубликован в антологии «Пляска фей» («The Faery Reel»). В авторском предисловии Магуайр сказал: «На написание „Дубовика“ меня вдохновили рисунки Артура Рэкхэма, особенно его иллюстрации к „Питеру Пэну в Кенсингтонском саду“ („Peter Pan in Kensington Garden“). Они были весьма эдвардианскими созданиями, эти плоды воображения Рэкхэма и Дж. М. Барри.

В моем рассказе я перенес одного из их персонажей на Континент, поближе к Эдвардианской эпохе — в те времена, когда первые страшные войны века накладывали на наши лица проклятую печать современности».

Хотя небеса сияли несравненной голубизной, с самого рассвета погромыхивало. То был басовитый гром, рокочущий гром, гром, оставляющий едкий запах в лоскутьях сероватого тумана, которые нес по полям ветер. У горизонта дрожали в мареве жаркого дня вертикальные полоски, словно небрежно начертанные кем-то карандашные штрихи. Это шагала пехота, шагала цепью, а за ней и по флангам от нее двигалась артиллерия. Она-то и рождала этот столь убедительный гром.

Ферма стояла в стороне от главного направления марша войска. Чуть-чуть в стороне.

Много поколений одной семьи жило на ферме. Место это обитатели фермы называли, слегка насмехаясь над привычками дворян давать своим поместьям имена, «Sous Vieux Chene», «Под старым дубом». Однако крестьянам Реминьи, деревеньки, расположенной милях в трех к востоку от фермы, она была известна просто как участок Готье.

Впрочем, сейчас в Реминьи почти не осталось тех, кто мог хоть как-то называть ферму. Большинство селян благоразумно сбежали. Готье же, умелые фермеры с их упрямым крестьянским рассудком, оказались менее приспособлены к наступлению армий захватчиков. Хотя и они обсуждали сложившуюся ситуацию.

— Мы не можем уйти. Урожай поспевает. — Отец был непреклонен.

Жена более или менее согласилась с ним, хотя и заметила:

— Наш главный урожай не пшеница. — Она посмотрела на их возлюбленное дитя, их нежную, тихую, слегка глуповатую Доминик. Достаточно взрослую, чтобы привлечь взгляды обезумевших от войны солдат. — Не глупо ли рисковать ее безопасностью ради пшеницы?

Эта тема проигрывалась в их спорах все лето, пока соседи-фермеры и жители Реминьи один за другим откочевывали на юг. Наверняка линия фронта сместится. Гансы не посмеют вести свои боевые машины по полям Готье!

Семейство явно охватило некое общее помешательство, если они так упорно и долго придерживались подобных взглядов. Соседи пытались уговорить Готье, но Готье во все века были не из тех, кого так легко переубедить. Они смеялись, пили свой кофе с парным молоком и говорили:

— Что Готье до этого их германского Schrecklichkeit?[1]

И они повторяли это снова и снова, до тех пор, пока уже не осталось никого, кто мог бы услышать эти слова.

А повсюду голодали и умирали животные, разорялись поля сахарной свеклы, сорокадвухсантиметровые гаубицы обстреливали центр торгового городка, расположенного восемью милями восточнее… Трудно было сосредоточиться на пшенице.

Наконец Великая Паника добралась и до дома Готье. Их молитвы Всевышнему прервал шквал канонады, близкий как никогда. Наконец-то они опомнились, или испугались, или и то и другое сразу.

Они собирались на скорую руку, загружая телегу для перевозки сена и маленькую повозку, которую мог тянуть осел. Все утро они заготовляли провизию на дорогу. Прихватили и кое-что из мебели и посуды, то, что получше, на случай встречи с артиллеристами: вещи, которые можно обменять на свою безопасность, гардероб, например, или красивую супницу с ручками в виде лебяжьих голов.

Гром гремел уже над самыми головами, артиллерия приближалась, и отъезд прошел без всякого достоинства, совершенно неорганизованно. Мадам Мари-Луиза Готье и послушная, сентиментальная Доминик запрягли лошадей и отправились в путь на перегруженной телеге. Сидя на куче вещей, они пытались перекричать грохот вторжения, уточняя дальнейшие планы и назначая rendezvous.

Гектор Готье выехал несколькими минутами позже на повозке, прихватив остатки сыров. Корова пала неделю назад, вероятно от ужаса, так что молоко, которое можно было бы разбрызгать на пороге, чтобы оно скисло и не пустило в дом «маленький народец», отсутствовало.

Пришло время прощаться с «Sous Vieux Chene»: прощай, прощай. Au revoir, будем надеяться! Если повезет, a demain.[2] До свидания. Германские войска, прокатившиеся по Бельгии и, весьма вероятно, в скором времени способные промаршировать по бульварам Парижа, в конце концов согнали с места даже упрямых и легкомысленных Готье. Incroyable.[3]

Всех, кроме бабушки, мадам Мими Готье.

Она покинула свое место в телеге из-за острой необходимости посетить уборную. Ее невестка проорала во всю глотку из-за мешков с постельным бельем, что пускай Гектор сам берет свою немощную мамашу, а она не может больше ждать, ведь Доминик в опасности! Но гром канонады заглушил ее голос. Гектор Готье ничего не услышал и ничего не увидел за горой припасов Готье. Когда мадам Мари-Луиза Готье уехала, ее муж, ругающийся и молящийся одновременно, даже не предположил, что его матушка не взошла «на борт».

Так что когда освеженная Мими Готье появилась во дворе, телеги там уже не было. Исчезла и повозка. Поскольку корова по-прежнему оставалась вот уже неделю как дохлой, Мими Готье была рада, что практически утратила обоняние. Да и слух ее был уже не тот, что прежде, так что и грохот канонады не вызывал у нее особой неприязни.

Старушке давно перевалило за восьмой десяток, и внешность ее слегка пугала. Она родилась в тысяча восемьсот тридцатом, когда эти земли назывались всего-навсего участком Готье, а не «Sous Vieux Chene». Старый дуб был уже старым еще во времена ее детства — просто дерево, дуб, а не название, не имя проблемы или владения. И хотя она приподнимала бровь при новостях о бунтах в Париже, о переворотах в Европе, об изобретении парового двигателя локомотива (однажды она видела и его!), жизнь свою Мими прожила исключительно на этой ферме.

То, что сын и его семья забыли ее, не слишком расстроило старушку. Она и сама, вероятнее всего, забыла бы себя, коли ей пришлось бы заниматься переездом — Большим Исходом.

Мими Готье взяла свою палку — отличный посох из боярышника с гладким набалдашником — и заковыляла по двору перед сараями, направляясь к передней двери дома. Дверь ее сын запер, но ключ он наверняка оставил в обычном месте: в дупле дуба, давшего ферме имя. Придется поломать голову, как туда дотянуться. Высоковато.

Наконец она отправилась в стойло, отыскала там скамеечку, сидя на которой они доили корову, и вытащила ее из сарая, где эта скамейка все равно уже никому не могла принести никакой пользы. Добравшись до дуба, Мими обнаружила, что часть его сучьев валяется на земле, точно спицы вывернутого ветром зонтика. То, что осталось, представляло собой подобие утыканного шипами столба из старого мертвого дерева с корявыми наростами-бородавками вековой давности.

Но потайное местечко осталось нетронутым, и высоты скамеечки как раз хватило, чтобы дотянуться до дупла. Там бабушка действительно нащупала ключ — огромную железяку, выкованную еще при жизни ее собственного отца.

Так что она открыла дом, не так давно запертый для защиты от наступающей армии. Но пока в него вторглась всего лишь Мими. А почему бы и нет, все-таки это ее дом. Старушка уселась в камышовое кресло, чтобы подумать о том, что делать дальше.

Наверное, она задремала. Мими клевала носом дюжину раз на дню. Иногда ей казалось, что она засыпает даже на ходу, поскольку не всегда могла припомнить, где была или куда направлялась.

Когда она открыла глаза, трапеции солнечного света лежали уже на других терракотовых плитках. Их углы заострились, яркие пятна сплющились.

Старушка скосила глаза, потом протерла их. Неужто там, на солнечном пятне, сидит кошка? Нет, наверняка нет. Все кошки давно сбежали и утопились со страху. Даже мыши отправились en vacances.[4]

Существо сделало нечто вроде реверанса. Или, возможно, это был непристойный жест. В любом случае, ни коты, ни мыши не стоят на задних лапах. Разве что где-нибудь в Лувене[5] разбомбили зоопарк и разбежавшиеся мартышки пересекли границу la belle France, чем она и обязана визиту этого маленького создания.