Мрак покрывает землю - Ежи Анджеевский

— Нет, пока повременю. Святая инквизиция не заинтересована в том, чтобы хотя бы тень позора пала на эту старинную, почитаемую обитель. Мы верим: несмотря на твою беспомощность, большинство братии хранит в этих священных стенах верность традициям и, что особенно важно, — нашему сообществу. — Затем он обратился к дону Родриго: — А вы, сеньор, распорядитесь, чтобы в священный трибунал доставили того служку, из рук которого фра Дьего принял еду для его высокопреподобия.

— Отец Кристобаль! — воскликнул старик. — Ведь он еще совсем дитя! Невинное дитя!

Падре Гальвес издевательски усмехнулся.

— У тебя, отец Агустин, все невинные. Послушать тебя, так непонятно, откуда вообще берутся преступления, ересь, порок. Может, ты считаешь, их вовсе нет? Может, ты пришел к такому благому заключению? Но если так, чего же ты так тревожишься за этого отрока? Ведь священный трибунал не чета светским судам, его назначение защищать невинных, ибо, борясь со злом, он оберегает их.

С этими словами он встал, давая понять, что совещание закончено.

Уже на другой день стало ясно: падре Гальвес не зря упрекал приора в преступной близорукости и отсутствии бдительности. Шестнадцатилетний Пабло Сарате, всего несколько месяцев назад принявший обет послушания, признался на следствии, что, когда он нес еду для досточтимого отца Великого инквизитора, его остановил во дворе сеньор де Сегура, велел поставить поднос, а самому пойти на кухню и вымыть якобы недостаточно чистые руки. Итак, теперь все было ясно. Враг, как стоглавая гидра, оживал, несмотря на наносимые ему удары. Разоблаченный и уничтоженный в Сарагосе, он протягивает злодейские щупальцы в другом месте, низвергая порядок, сея в умах смятение, а в сердцах — тревогу.

Выяснив обстоятельства дела, суд пришел к заключению, что Пабло не заслуживает сурового наказания, однако, учитывая последствия его проступка, о возвращении в монастырь не могло быть и речи, — а что душа этого отрока поражена страшным недугом и что принят он был на послушание крайне неосмотрительно, выяснилось только потом. После того, как Пабло во всем сознался, он вместо того, чтобы сожалеть о содеянном, покаяться в грехах и впредь не сбиваться с пути истинного, взял и повесился в тюремной камере; богопротивный этот поступок свидетельствовал о том, что праведной жизни христианина он предпочел позор и вечное проклятие.

В монастыре Санта Мария об этом достойном сожаления происшествии стало известно на рассвете перед первой заутреней, которую уже много лет подряд правил сам отец приор. И в тот день в положенный час он вышел со святыми дарами пред алтарь, но движения у него были неверные, как у слепца, а голос, хотя читал он еле слышно, то и дело замирал и совсем прерывался; среди молящейся братии послышался тревожный ропот, но затем наступила тишина, и беспомощному бормотанию старца вторил только орган из глубины храма. Еще больше удивились монахи, когда падре Агустин, поблагословив их по окончании службы, остался стоять перед алтарем и тихо, но как-то особенно внятно и проникновенно произнес:

— А теперь, братия, помолимся Господу нашему и пресвятой богородице за чистую невинную душу нашего младшего брата Пабло.

После его слов наступила гробовая тишина. Ни фра Дьего, одиноко стоявший сбоку алтаря, ни дон Кастро, в отливавших золотом доспехах застывший перед сомкнутым строем фамилиаров, не шелохнулись. И ни один монах не решился опуститься на колени, — такая сила исходила от этих двоих.

Падре Агустин с минуту взирал на неподвижно замершую в полумраке храма толпу, и его истомленное страданием лицо побледнело еще сильней, — он закрыл глаза и, обратившись лицом к алтарю, встал на колени и творил одинокую молитву. Тогда фра Дьего и сеньор Кастро, предварительно перекрестившись, одновременно направились к выходу. За ними, гремя оружием, устремились фамилиары Великого инквизитора. А потом в наступившей тишине один за другим, опустив голову и пряча глаза, покинули храм монахи.

Вскоре отец Агустин остался один. Он долго молился, забыв обо всем на свете. Лучи восходящего солнца озарили на витражах фигуры святых и ангелов. В подсвечниках догорали свечи. Было слышно, как в монастырском дворе сменяется стража.

Но вот падре Агустин поднял голову и, устремив взгляд на огромный крест в вышине, воскликнул исполненным отчаяния голосом:

— Боже, доколе мрак будет покрывать несчастную землю!

Слезы, застилавшие глаза, помешали ему разглядеть, кто припал к его коленям, и, содрогаясь от рыданий, прижался горячими губами к руке. По-прежнему стоя на коленях, он ощупал голову коленопреклоненного и, почувствовав рукой густые, вьющиеся волосы, узнал молоденького монастырского служку по имени Франсиско. Он обнял щуплое, еще детское тело и, гладя мальчика по голове, прошептал прерывающимся от волнения голосом:

— Дитя мое, бедное дитя, не надо терять надежду. Надо всегда надеяться.

То была последняя обедня, которую старик приор отслужил в Санта Мария. Ночью по приказанию церковных властей он покинул монастырь и удалился в уединенную обитель Сан Иниго, расположенную в горах Зстремадуры, чтобы там, невозбранно посвятив себя молитве, в тиши и покое закончить праведную жизнь.

Наутро сам Великий инквизитор после двухдневного поста и молитв отслужил в монастыре раннюю обедню. А фра Дьего обратился к монашеской братии с краткой проповедью, темой которой послужили слова Иисуса Христа из Евангелия от Матфея: «Не мир пришел Я принести, но меч».

Однако, как явствует из истории, торжество истины не всегда сопровождается звуками фанфар, — и вот к исходу тысяча четыреста восемьдесят пятого года в столицу начали доходить отнюдь не радостные вести. Так, стало известно, что королевские войска под началом графа д'Аркоса понесли тяжелое поражение при осаде Малаги — этого оплота неверных, а из Арагона губернаторы доносили о волнениях, со времен небезызвестных событий в Сарагосе то и дело вспыхивавших во многих городах, нарушая покой и порядок; волнения были делом рук иудействующих врагов, которые прибегали к самым гнусным средствам, лишь бы нанести предательский удар королевству.

В Валенсии, к примеру, не считая мелких беспорядков, подстрекаемая тайными провокаторами чернь подожгла дворец Талавера, в котором размещался священный трибунал: в Теруэле науськиваемая бунтовщиками толпа забросала камнями и кирпичами около башни Сан Мартина процессию отца инквизитора, когда тот в первую неделю декабря направлялся в храм на богослужение. В обоих городах имелись жертвы, и только благодаря незамедлительному вмешательству Святой Эрмандады удалось подавить волнения и положить конец дальнейшему кровопролитию. В Барселоне тоже сумели задушить бунт в самом зачатке, разогнав с помощью вооруженных молодчиков народ, который начал стекаться к тюрьме священной инквизиции, при этом было задержано и отдано под суд много подозрительных личностей.

Король Фердинанд, извещенный об этих событиях, разослал с гонцами специальный вердикт, в котором предписывалось беспощадно пресекать всякие богопротивные действия. Великий инквизитор в послании к священным трибуналам, в особенности, к тем из них, юрисдикции которых подлежал Арагон, также призвал к усилению бдительности и более решительным мерам. Враг еще раз просчитался, полагая, что ему удастся ослабить воинствующую Церковь и выкопать между ней и верующими глубокую пропасть. Ни у кого, кроме богомерзких еретиков и горстки людей, временно введенных в заблуждение, не могло возникнуть ни тени сомнения в том, что народ безгранично предан их королевским величествам и Церкви и единодушно осуждает всяческие попытки эту сплоченность ослабить.

Но тем не менее, как это часто в подобных случаях бывает, вести о нездоровом брожении умов продолжали поступать из провинции, и, хотя в столице было все спокойно, отец инквизитор Гальвес решил ускорить назначенное на середину января следующего года аутодафе, которое с немалыми затратами труда приготовлялось уже давно. После того, как падре Торквемада это решение одобрил, были приложены все усилия к тому, чтобы празднество, приуроченное ко дню почитаемого в народе св. Доминика из Силоса, носило особенно торжественный характер. Итак, за неделю до аутодафе были завершены многие дела, расследование которых до этого тянулось долгие месяцы, и начаты новые, предусмотрительно законченные раньше срока. Во всех монастырях, особенно в доминиканских, ежевечерне служили молебны, свидетельствуя о единстве сынов Церкви, в эти дни необходимом, как никогда. Впрочем, как и предполагали, народ не остался безучастным к гласу своих духовных пастырей. Одушевленный глубокой верой, он начал стекаться в Вальядолид из всех селений и городов древнего королевства Леон. Прибывали паломники также из более отдаленных мест. Вскоре все постоялые дворы и трактиры были переполнены, и народ, невзирая на декабрьские холода, располагался под открытым небом на площадях.