Семирамида. Золотая чаша - Михаил Ишков

Утром в казармы примчался знакомый смотритель с известием, царь дал добро на отъезд вавилонской свиты. Писец с радостью поделился — тебе очень повезло, что ты оказался в Дамаске, щедрость государя неописуема. Затем пригласил — ты, Сарсехим, будешь самым почетным гостем, какого я встречал в своем доме.

Разобрали по домам и вавилонских воинов. Даже скифам во главе с Ардисом перепало угощений от ликующих горожан.

Смотритель постарался — это Сарсехим отметил с первого взгляда. На столе стояли самые изысканные кушанья, и у голодного, заметно отощавшего от переживаний, евнуха слюнки потекли. Хозяин славил его как великого человека, доставившего в Дамаск «обильную плодами смокву», а уж они, воины Дамаска, смогут защитить ее от посягательств немилосердного Салманасара. Их союз, в который входят множество государств Нижнего Арама[7], крепок как никогда. Нам окажут поддержку степные арабы, а также финикийские города. Если учесть, что «властитель реки» собирает войско — здесь смотритель доверительно подмигнул гостю, — Сарсехим может быть уверен, «смоквочку не дадут в обиду»!

Менее всего Сарсехима занимала помощь, которую правитель Египта обещал оказать Дамаску. Куда более тревожило — как безопасно миновать Ашшур, и что он скажет злопамятной и всемогущей Амти — бабе? Стоит только поведать о том, что случилось с Гулой, ему не будет пощады. С другой стороны, нельзя умолчать и о скверном. Кто может поручиться, что тайные соглядатаи Закира уже не донесли в Вавилон правду?

Что есть правда? Как быть с правдой? Размышляя по этому поводу, Сарсехим ощущал, как у него начинал болеть пупок, ныть шея. Затем прихватило сердце.

Увы, говорил он себе, нелепо ждать от богов справедливости. Милосердие докучно, куда занимательнее прыжки, совершаемые смертными, и гримасы, которые они строят перед лицом всемогущей судьбы. Увы, увы, жизнь не разглядывает себя в зеркале. У жизни нет зеркала, заглянув в которое смертный мог бы посмеяться над страхом и ужасом, терзающими его душу, ведь страх не что иное, как дрожание души, а ужас — ее разрубание.

Почему боги насмехаются над ним! То вызволят из беды, то вновь ввергнут в несчастье. Почему они так жестоки?

Им весело?!

Что же это за боги?!

Давным — давно раби, у которого он малолеткой набирался мудрости, утверждал, что нет иных богов, кроме всемогущего Яхве, нет стихий — есть творение, нет судьбы — есть воля того, кто единосущ и непостижим.

Это воспоминание родило острую боль в сердце, которую он испытывал всякий раз, когда в памяти вставали родители, яма, в которой они прятались. Вспомнились два ассирийских солдата, которые вслед за родителями вытащили его из ямы. Один из них, оглядев голого мальчишку, весело крикнул другому.

— Гляди-ка, обрезанный!..

Другой, весь в крови, в металлическом шишаке и в кольчужной рубахе, бородатый, скептически осмотрел рыдающего мальчишку и скривился.

— Что-то их жрец поленился. Обрезáть так обрезáть! — с этими словами, прихватив в горсть все, что составляет гордость мужчины, он отсек это мальчику до основания.

Позже некий раб — хеттянин — опытный, видно, человек — успокоил Сарсехима.

— Тебе повезло, малыш. Ты столкнулся с добрыми ассирийцами. Среди них иногда такое зверье попадается… Моему внуку отрубили ноги и бросили возле дома.

Напившись травного настоя с привкусом валерианы или кошачьей травы, Сарсехим долго сидел в темноте и плакал, как осленок, отделенный от матушки — ослицы. Боги, великие боги, за что мне такие напасти? Почему бы вам не оказать мне милость, ведь куда ни гляну — всюду злое да злое. Много ли мне надо?.. — и шлеп, шлеп себя ладонями по щекам.

На следующий день его спешно вызвали во дворец. С сердечной болью, с ожиданием новых бед он отправился в цитадель. Весь недолгий путь пытался предугадать, зачем его позвали. Ах, если бы это была женская болезнь!.. В Вавилоне Сарсехим славился как лекарь по этой части. Мимолетно попытался вообразить, чем могла грозить молодой здоровой женщине недельная случка? Разве что натерла мозоль? Это случается в гаремах. Такого рода недуги лечат примочками.

У ворот цитадели Сарсехима встретил молоденький красавчик — один из многочисленных царских спальников — и без проволочек, мимо охранявших вход богатырского вида стражей, провел евнуха на царскую половину. Оказавшись в полутемном помещении, куда выходили массивные, обитые золотыми пластинами двери царской спальни, евнух поразился количеству сук и щенят, бродивших между колоннами. Пока ждал вызова, какой-то собачий молокосос, подкравшись, помочился ему на ногу.

Евнух замахнулся на сучонка, но, заметив укоризненный взгляд красавчика, ударить шустрого, с вислыми ушами негодяя, не посмел. Слуга доверительно объяснил гостю, что животные доставлены в Дамаск по приказу царя и объявлены «священными». Время от времени их загоняют в спальню, где уважаемая супруга принца играет с «собачками», щекочет им брюшко, кормит из склянки. Слуга признался, что «собачки» — это не самая тягостная обуза. Вчера государь затребовал образцы самых лучших дамасских тканей, а сегодня приказал объявить среди местных ювелиров конкурс на самый лучший браслет для красивейшей из женщин. Все во дворце уже валятся с ног от усталости.

На вопрос Сарсехима, известна ли драгоценному, с какой целью великий царь соизволил пригласить его, драгоценный отрицательно покачал головой, затем отважился предупредить, что евнух — первый посторонний, который вступит в пределы царской опочивальни после священной ночи. Еду и напитки носит старший спальник, и не соблаговолит ли уважаемый Сарсехим приглядеться, чем он, младший спальник, мог бы угодить владыке и супруге наследника?

Деловой привкус предстоящей аудиенции придал евнуху уверенности, и он напомнил сопровождавшему.

— Это будет дорого стоить.

— За мной не пропадет! — обрадовался слуга, потом, будучи при исполнении, посуровел и коротко распорядился. — Жди!

Шагнув через порог, Сарсехим сразу рухнул на пол и для убедительности звучно стукнулся лбом о каменные плитки.

Царь некоторое время разглядывал распростертого на полу Сарсехима. Евнух терпеливо ждал — не ерзал, не пытался краем взгляда уловить, в каком настроении находится властитель.

— Встань!

Сарсехим осмелился поднять голову.

— Я же сказал — встань!

Сарсехим поднялся.

— Говори, раб!

— О чем? — осмелился спросить Сарсехим.

— Как ты предал своего господина.

— Кто?! Я?!

— Ты.

Сарсехим рухнул, как подкошенный, зарыдал, принялся стучать лбом об пол.

— Они били меня! Они жгли меня огнем! Я молчал.

— Кто бил?

— Нинурта-тукульти-Ашшур, повелитель.

— Так это был племянник туртана, а не безродный разбойник?

— Это был именно Нинурта, господин. Это был он, жестокий и безжалостный негодяй! Он хуже разбойника!..

— Отчего ты сразу не предупредил меня? Почему молчал?

— Я не смел мешать празднику, который ты, о всемогущий, испытал в своей душе.

Бен-Хадад не смог сдержать довольную улыбку. Гула, пилочкой подправлявшая ногти, невозмутимо подсказала.

— Это Сарсехим, государь. Я говорила о нем. Он всегда сумеет вывернуться. Он способен провернуть любое дельце. Ему, правда, нельзя доверять…

Сарсехим — оскорбленная невинность — с неистребимой печалью глянул в ее ясные глаза.

— Я и не собираюсь ему доверять, — заявил Бен-Хадад, — но если он еще раз посмеет промолчать о важном, он познакомится с моим палачом. Такого второго умельца по части прижигания пупка во всем свете не найти Тебе когда-нибудь сверлили пупок раскаленной медью?

Тем же взглядом евнух одарил царя. Вслух он заявил.

— Царевна, пусть боги даруют ей удачу, права. Я хитер и пронырлив. Я готов провернуть любое дельце.

— Расскажи, как ты наткнулся на Нинурту?

Сарсехим поведал, как ассирийцы захватили царский поезд, как били его людей, как гнусно повела себя доверенная его попечению скифянка.

— Она посмела прилюдно скинуть с себя верхнее платье.

Бен-Хадад, заинтересовался.

— Ну и?..

— Это случилось потом, ближе к вечеру, когда его подручные начали пытать меня. Они ничего не добились, но Ардис, скиф, начальник конной стражи, подсказал, что мне доверили какое-то послание…

Рассерженная Гула перебила его.

— Про Ардиса потом. Сначала скажи, кто надоумил Нинурту отправиться в Вавилон?

— Не знаю, госпожа, но догадываюсь. Только у скифянки достанет коварства смошенничать подобным образом.

— Другими словами, — перебила его женщина, — ты подтверждаешь, что с ее подачи меня сунули в паланкин?

— Как я могу знать об этом, госпожа?! Нам приказали ждать на берегу Евфрата.

— Трудно поверить, — ответила Гула, — чтобы ты остался в стороне от такой подлости, но я попробую. В благодарность ты должен выполнить мою просьбу. Одну, малюсенькую и вполне безобидную. На обратном пути ты завернешь в Ашшур.