Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Немало забот и работы было и с другими делами. Так, однажды кто-то из профессоров привел ко мне немца, который имел отношение к производству ракет ФАУ-2. Он был специалистом по радиотехническому оборудованию ракет. Я пригласил его к себе и расспросил о его занятиях во время войны. Оказывается, он был конструктором радиооборудования ракет. Сообщив об этом соответствующему начальству, я распорядился арестовать его «на особых условиях», т. е. поселил его в комнате соседнего дома и приставил к нему часового, который не должен был выпускать его из вида, но позволял ему делать прогулки в нашем расположении. Этот немец причинял мне немало забот. Каждое утро я получал от него аккуратно написанные записки с сообщением о его самочувствии и разных обуревавших его тревогах. Он решил почему-то, что его скоро отправят в тюрьму или в лагерь. Пользуясь обедом из нашей столовой, который ему приносили с излишне большим количеством хлеба (по-русски), он, как я скоро заметил, стал сушить излишний хлеб на окне на солнце, запасая сухари на всякий случай. Он просил также сообщить о нем родственникам и надоедал назойливо.

Однажды я получил от него записку: «Господин оберст (у немцев принято обращаться к офицерам на чин выше), я заболел, у меня сильное расстройство желудка, я нуждаюсь во враче». Мне это показалось подозрительным, и я решил сам вылечить его «домашними средствами». Неподалеку от нашего дома была гинекологическая больница, врачом которой был рослый, ярко-рыжий немец с рыжей бородой. Впоследствии, лет через 15 после этого, когда мне удалось посетить еще раз Нейенхаген, я узнал, что это был какой-то видный профессор-гинеколог (к тому времени он уже умер, и его именем была названа наша улица). Я посоветовал немцу, который сидел у меня, обратиться в лечебницу (я не знал, что она — гинекологическая) и попросить у врача немного марганцевокислого калия для приготовления «лечебного раствора». Мой немец пошел в лечебницу и, не зная по-латыни, передал врачу мою записку с латинским названием и формулой «средства». Рыжий профессор удивился, прочитав записку, и строго спросил немца: «Что, у Вас триппер?» Мой немец, который не преминул мне все рассказать, был шокирован таким вопросом и поспешил объяснить, что русский подполковник порекомендовал ему это средство для лечения расстройства желудка. Профессор, в свою очередь, удивился и сказал, что никогда не слышал о таком средстве лечения расстройства желудка. Тем не менее он выдал немцу несколько граммов марганцовки и тот принес ее ко мне. Я сам приготовил нужный раствор и приказал ему выпить полный стакан. На другой день я получил благодарственную записку. К счастью, вскоре моего немца перевели куда следует после того, как я представил соответствующему начальству написанную им подробную докладную записку.

Немцы — вообще странный народ. В нашем Нейенхагене размещалось множество тыловых учреждений и разных представительств советских наркоматов. Весь городок был опутан густой сетью телефонных проводов, зацепленных за крыши домов, деревья и т. д. То и дело где-нибудь провода провисали, перегораживая иногда улицы. Это, в сущности, обычное явление, и у нас никто бы, кроме телефонистов, не обратил на это внимания. Не то у немцев. Приходит ко мне часовой и докладывает, что пришел какой-то немец и просит меня принять его. Я приказал впустить его. Оказывается, он пришел ко мне, чтобы сообщить, что на такой-то улице провис телефонный провод, его могут повредить неосторожные прохожие. Что будешь делать? Не будешь же ему объяснять, что я не ведаю телефонной проводкой. Я догадался и сказал ему: «Я и без вас знаю об этом». Немец ушел удовлетворенный.

Много хлопот доставляли мне прикомандированные к нам офицеры из резерва. Они были весьма предприимчивы: объезжая на машинах целые районы, они находили разные заброшенные магазины и вывозили из них то, что им нравилось. Мне же сообщали об этом лишь в случаях, когда они полагали, что то или иное могло меня заинтересовать. Чего только они не привозили и, боясь, что я прикажу им сдать товар, прятали его. Все же обнаружив что-либо, я требовал от них, чтобы они отвезли товар в Военторг.

Однажды эта публика привезла к себе большую бочку красного виноградного вина, несомненно, высокого сорта. Я узнал об этом, увидев во дворе нескольких совершенно пьяных офицеров. Спустившись на первый этаж, я увидел следующую картину. Посреди большой комнаты в помещении, где жили офицеры, стояла бочка с вином, дно ее было вскрыто. Из этой бочки ребята черпали кружкой вино, разливали его в стаканы и пили. Все были уже достаточно пьяны, хотя бочка была почти полной. Отдавать приказ прекратить пьянку было бесполезно. С пьяными говорить без толку. Я удалился вверх, раздумывая, что предпринять. И в это время произошло несчастье. Один капитан, сильно выпивший, недоглядел, что кобура для пистолета расстегнулась. При неосторожном движении пистолет без ремня упал на пол рукояткой вниз и выстрелил. Пуля прошла вдоль ноги, не причинив особенно серьезной раны, но потребовалось немедленно отправить его в госпиталь. Другие офицеры в результате этого несколько очухались. И когда я вновь появился внизу, я приказал: немедленно вынести бочку на двор. Тотчас же приказание было выполнено. Тогда я приказал вылить вино на землю. Это приказание было также выполнено, но явно «со скрежетом зубовным».

Я привожу эти случаи не потому, что они занимали какое-то основное место в нашей жизни, а потому, что за давностью лет многое забылось и на память приходят лишь происшествия, которые в свое время вызывали волнение и беспокойство. Главное наше время и основные задачи были, конечно, совершенно иные. Мы работали, и работали много. Вот одно из «деловых» происшествий.

Однажды один из офицеров сообщил мне, что в западной части Берлина, в районе заводов Сименса, он обнаружил какое-то странное сооружение, обнесенное земляным валом, с бетонными сооружениями внутри вала. Я тотчас же отправился вместе с ним осматривать это строение. Я внимательно осмотрел сооружение снаружи, перешел через вал внутрь, где стояло массивное железное сооружение, и вдруг мне пришла в голову мысль, что это циклотрон. Обойдя еще раз внутренности сооружения, я почему-то твердо пришел к выводу, что это циклотрон, хотя я никогда не видал ранее ничего подобного. Выйдя из помещения, обнесенного валом, я увидел заводы Сименса, зашел в одно из зданий. Оно оказалось совершенно пустым.

Я решил, прежде всего, поставить охрану к обнаруженному объекту, чтобы с помощью специалистов точно установить его назначение. В помещении явно кто-то уже был. Я отправился в штаб корпуса с просьбой о выделении охраны. Оттуда, получив распоряжение, я по инстанции был направлен в штаб дивизии и, наконец, попал в штаб полка. Командир полка принял меня, что называется, «с распростертыми объятиями» и, прежде чем выделить мне наряд для охраны, пригласил меня с ним пообедать. Мы пообедали отлично с участием прекрасных вин. После этого он подарил мне фотоаппарат на память и, наконец, распорядился о карауле. Передо мной явились 7 бравых ребят во главе со старшим лейтенантом — осетином по национальности. Я привел их на объект, разъяснил лейтенанту его значение и важность охраны. Он прекрасно все понял и доложил мне, что никого, даже генерала, на объект он не пустит. Очередной часовой сел на верхушке вала, который закрывал объект, и я, распрощавшись с лейтенантом, уехал. Тотчас же я отправил в Москву шифровку.

Осетин оказался на высоте. Буквально через 3 дня из Москвы прибыла специальная часть (батальон) для демонтажа циклотрона. Они немедленно отправились на объект, но осетин не подпустил командира и разъяснил, что только с моего разрешения он может снять караул. Пришлось прибывшему начальству приехать ко мне в Нейенхаген, показать документы, и мы вместе отправились на объект. Я снял охрану, заехал к командиру полка и выразил ему свою благодарность. Мы еще раз закусили.

В такого рода заботах, иногда даже в сутолоке и бесконечных поездках в штабы и на пункты, где упаковывалось оборудование, изъятое нами, в Карлсхорст и т. д., летело время, и я просто не мог как следует познакомиться с главными городами Восточной Германии, в частности Лейпцигом и Дрезденом. Мой генерал в этом отношении был куда предприимчивее. Он ездил куда возможно, предоставив мне вести все текущие хлопоты. Он умудрился получить в Берлинской комендатуре медаль «за взятие Берлина» и приглашал меня получить эту медаль, но я постеснялся, так как в боях за Берлин я не участвовал.