Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Немало пришлось поработать и с изобретением «Дисперсионно-конденсационный метод получения дисперсных систем и материалов». С одной заявкой в Комитет по изобретениям было потрачено много времени, пришлось согласиться на соавторство с некоторыми людьми, которые могли экспериментально иллюстрировать значение этого нового метода. Много времени отнимали и аспиранты. Они как дети. Им надо не только давать чисто научные советы, что делать, что читать, как писать, но буквально опекать их, говорить с ними по душам о задачах науки и ученого, обсуждать их чисто личные вопросы, хлопотать по такого рода вопросам. Но эта работа всегда доставляла мне большое удовлетворение. В последние годы мне везет на аспирантов. Одного из них я выпустил — В.Н.Рыжикова. Другая — Н.Л.Струсовская, видимо, также скоро защитит. Волынка и с дипломниками, но о всем не упомянешь.

Пытаюсь регулярно писать. Хочется закончить «Очерк истории химии» — написать III-й, а может быть, если удастся, и IV том. В планах, кроме того — «Седиментометрический анализ» и куча статей. Не знаю, что удастся сделать.

4 июня у меня умерла жена. Жизнь довольно резко переменилась. Чувствую, что стал «сдавать», хотя и надеюсь, что привычная дисциплина занятий еще некоторое время будет поддерживать мою жизнеспособность.

Сегодня 8 августа (полнолуние и перемена погоды); я был в клинике на диспансеризации и что-то «упал духом», узнав, что электрокардиограмма у меня неважная. Да и чувствую себя неважно, хотя днем и предпринял длительное путешествие в центр и довольно много прошел пешком. Должен продолжать работу над т. III «Очерка общей истории химии». Но никакого настроения нет. Не желая «распускаться и размагничиваться», решил сесть за воспоминания.

Одна из причин, по которой я год не занимался этими воспоминаниями, состояла в том, что предстоит изложить события последних 35 лет. Эти годы были полны работами и хлопотами. Но все было омрачено событиями, о которых не хочется писать. Эти события малоприятны и в них замешаны, казалось, довольно близкие люди, которых предстоит характеризовать откровенно и далеко не всегда положительно, как хотелось бы. И лишь рассчитывая на то, что эти воспоминания станут известными много лет спустя, когда горечь от прошлых неприятных историй исчезнет вместе с исчезновением моего поколения77.

ЧАСТЬ IV

(1947–1953 гг.)

На распутье

Итак, 1 июня 1947 г. я был освобожден от должности начальника Главного управления университетов Министерства высшего образования СССР. Нельзя было не испытывать чувства облегчения. Я, кажется, становился свободным от административной работы, которая мне не особенно нравилась и отнимала все мое время, а я мечтал о научной работе. Наконец-то появились некоторые надежды полностью вернуться к исследованиям. Тем более, что в университете шли работы по конструированию центрифугальных седиментометрических весов и у меня были уже аспиранты. Правда, все это шло пока по линии Института физической химии АН СССР.

Но еще 25 июня 1946 г. я был утвержден в ученом звании профессора коллоидной химии и в связи с этим мое положение в МГУ упрочивалось. Правда, мои коллеги по Химическому факультету вначале смотрели на меня как на «пришельца» из чуждой среды. В МГУ подавляющая часть преподавателей комплектовалась из «своих», т. е. окончивших университет, и на посторонних обычно смотрели косо. Однако мне, видимо, везло. Н.Д.Зелинский, имевший в то время непререкаемый авторитет на факультете, относился ко мне прекрасно. Так, еще в июне 1946 г. я был избран действительным членом Московского общества испытателей природы. Декан факультета Е.С.Пржевальский относился ко мне по-дружески, да и в Минвузе меня не забыли. С начала 1947 г. я стал членом Экспертной комиссии по химии ВАК и т. д.

Так как я преподавал в МГУ историю химии, ко мне стали присматриваться в Институте истории естествознания, который незадолго перед тем был организован1 и пока что имел весьма узкий круг квалифицированных сотрудников. Еще 16 января 1947 г. я был утвержден членом Ученого совета Института истории естествознания. Правда, этому содействовало мое выступление на Совещании по истории естествознания, созванном Институтом в конце декабря 1946 г. Хотя я, как и большинство начинающих историков науки, начал с древности и посвятил свой доклад древнерусской химической терминологии, на меня обратили внимание. Вместе с тем и в Университете с 1 июня я был назначен штатным профессором (по коллоидной химии).

Все это было, конечно, хорошо, но я пока не чувствовал себя привязанным к настоящему месту, работая и в Академии наук в Институте физической химии, и членом Комиссии по истории химии, и в МГУ, и в Институте истории естествознания. Что надо было выбрать в качестве основной работы, было неясно. Но за меня все решило высокое начальство. 30 августа 1947 г. мне показали постановление ЦК КПСС о назначении меня зам. директора Института истории естествознания к Х.С.Коштоянцу2, Волей-неволей пришлось приступать к делу, хотя я, конечно, отнюдь не бросил университетскую работу, где шли интересные исследования о толщине сольватных оболочек, о центрифугальных седиментометрических весах и где у меня были уже аспиранты.

Институт истории естествознания был детищем войны. В конце войны, когда национально-патриотический подъем достиг апогея, стал проявляться широкий интерес к истории отечественной науки. Вначале это было чисто пропагандистское литературное направление. Появился ряд статей, в которых не просто подчеркивалась, а возвеличивалась (и, пожалуй, преувеличивалась) роль русской науки в развитии естествознания. Это направление довольно известно и до сих пор еще многим историкам науки и техники (шутили тогда: «Россия — родина слонов»).

Однако при организации Института удалось собрать небольшой коллектив сотрудников достаточно высокой квалификации и широкого образования. Первым директором был назначен Президент АН СССР В.Л.Комаров, его заместителем — Б.Г.Кузнецов3 (умер в 1984 г.), избранный из окружения Президента (как говорили тогда в АН — «из камарильи»4). У него что-то не ладилось с зам. директорством, причины этого, впрочем, неясны, не будем здесь их касаться. В числе сотрудников Института были биологи С.Л.Соболь5, П.А.Новиков6, Б.Е.Райков7. Кроме них, назову здесь А.П.Юшкевича8, В.П.Зубова9, О.А.Старосельскую10, Л.Ш.Давиташвили11, И.Н.Веселовского12 и несколько других. Коллектив был небольшой. Ученый совет Института заседал за круглым столом. Институт размещался в здании Фундаментальной библиотеки общественных наук на ул. Фрунзе, 11, по существу в одной единственной комнате.

Надо, однако, сказать, что малочисленность сотрудников института совсем не сказывалась на продуктивности его работы. В то время историей естественных наук считали приличным заниматься многие видные ученые — академики, профессора, экспериментаторы и пр. Кроме них, внезапно в различных городах, особенно в Москве и Ленинграде, откуда-то появились до тех пор неведомые никому авторы историко-научных статей и даже книг (Елисеев, Безбородов, Ченакал, Раскин13 и множество других).

Но главное — в Отделениях Академии наук как-то стихийно возникли комиссии по истории науки. Некоторые из них, например Комиссия по истории химии, работали очень активно и даже продуктивно. Мне кажется, в этом сказалась старая закваска деятельности довоенного Института истории науки и техники и даже комиссии, возглавлявшейся в свое время В.И.Вернадским14. Одним словом, наблюдалось явное оживление интереса к истории науки, прежде всего в России и куда меньше в СССР.

Приступив в такой обстановке к работе в качестве зам. директора Института истории естествознания, я мог надеяться, что работа пойдет успешно без особого напряжения, т. е. позволит мне продолжать начатые еще до войны мои экспериментальные исследования по физико-химии дисперсных систем и седиментометрическому анализу. В Университете у меня успешно работали аспиранты (Н.Н.Ушакова, В.Казанская). Вместе со мной стала работать Т.А.Комарова15. По истории химии у меня был аспирант Г.В.Быков16. Сам я очень интенсивно в это время писал и готовил к печати свою книгу «Седиментометрический анализ», которая вышла в 1948 г.