Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Что касается моих собственных рекогносцировок в Берлине, то я, прежде всего, заинтересовался «Технише Хохшуле» в Берлине в Шарлотенбурге. Это было огромное по нашим масштабам высшее учебное заведение, занимавшее большую территорию со многими корпусами институтов. Во многих из них побывали уже, видимо, наши ребята, но раньше их свои же немецкие любители легкой добычи. Об этом свидетельствовали вскрытые в лабораториях сейфы, валявшиеся на полу разные предметы, в том числе платино-родиевые термопары и другие. По-видимому, термопары эти были приняты за обыкновенный кусок медной проволоки и брошены. Тащили же, прежде всего, вещи, которые казались пригодными для каких-нибудь целей, в том числе фотоаппаратура, объективы, непонятные, но красиво выглядевшие предметы оборудования, которые, впрочем, выбрасывались во дворе при ближайшем рассмотрении.

Когда я впервые приехал в Высшую техническую школу, на дворе лежали еще не убранные трупы немецких солдат. Видимо, здесь был один из последних опорных пунктов. Я вошел в одно из помещений и, к своему удовольствию, попал в химическую лабораторию. Здесь же была и лабораторная библиотека с комплектами научных журналов. В лаборатории я застал какого-то немца, почтительно спросившего меня, чем я интересуюсь. Я знал тогда немецкий язык совсем плохо и спросил все же немца, какая это лаборатория. Оказалось, что это лаборатория Института химической технологии. Мы сели и начали разговор о занятиях этой лаборатории. Немец спросил меня, не химик ли я, и, узнав, что я коллоидник, почтительно спросил мою фамилию. Я назвался. Он тотчас же пошел к полке с книгами, достал указатели «Хемеишес Центральблатт», быстро нашел мою фамилию, а по ней несколько рефератов моих статей, и спросил, не мои ли это статьи. После моего утвердительного ответа он начал мне развивать свои соображения о необходимости заключения тесного союза между СССР и Германией. Он уверял, что такой союз был бы не только лучшим выражением мирного договора, но и привел бы к быстрому техническому прогрессу. У вас — говорил он — много сырья, у нас — технология, что было бы для обеих сторон весьма плодотворно. Он, конечно, ничего не понимал в политике.

В дальнейшем я многократно бывал в Шарлотенбурге и довольно хорошо познакомился с химическими и химико-техническими лабораториями. Были туда направлены соответствующие люди для учета и изъятия имущества. Между прочим, я попал однажды в лабораторию известного физико-химика Макса Фольмера66. Здесь никого не было, но лаборатория была в полном порядке. Видимо, работа здесь шла до самого конца, т. е. до взятия Берлина. Меня удивило, что в этой лаборатории наряду с довольно сложными установками и приборами на одной из полок стоял старинный капиллярный электрометр Липпмана в прекрасном состоянии. Я работал с этим прибором в студенческие годы и как руководитель практикума в Нижнем Новгороде, но еще перед войной эти приборы у нас были выброшены.

Впоследствии мне удалось познакомиться с Фольмером и провести с ним часа два в приятной беседе. К сожалению, большая часть немецких ученых, в частности — химиков, в то время совершенно исчезла, не посещала своих лабораторий, видимо, боясь попасть в неприятную ситуацию при встрече с нами.

Прочно остались в памяти потрясающие сцены, которые происходили в мае 1945 г. в Берлине и в его окрестностях. Я видел многие десятки тысяч людей разных национальностей, освобожденных из лагерей смерти гитлеровцев. Они были собраны в Берлине для отправки в свои страны. Потрясала не только их масса, но главным образом внешний вид — кожа и кости. Хотя они еще не оправились от голода и мучений, которые им пришлось перенести в лагерях, они все ликовали и веселились. Их кормили из солдатских походных кухонь. Колонна за колонной ликующих бывших заключенных то и дело проходили мимо нас, ликующих в предчувствии скорого возвращения домой.

Сильное впечатление произвело на меня массовое переселение немцев с востока на запад (из западных областей Польши). Многие тысячи людей, среди которых было немало стариков и старух, а также детей, брели на запад, волоча на своих плечах котомки с захваченным имуществом, либо везли это имущество в детских колясках, занятых детьми, заложенными сверх головы разным тряпьем и другим барахлом. Все они двигались медленно в течение многих дней и почти непрерывно. Картина эта врезалась в память.

Далее помнится начало демобилизации наших солдат. На машинах, груженных доверху различным барахлом, чемоданами, велосипедами, свертками и т. д., ребята ехали к железнодорожным станциям, грузились в товарные вагоны с песнями и весельем. Вообще конец мая и начало июня в Берлине были полны незабываемых впечатлений от событий и сцен, которые далеко не всякому удается посмотреть раз в жизни.

В Берлине и в других городах Германии мы насмотрелись и на поверженные памятники Германской империи, на рейхстаг, его внутренности, исписанные сверху донизу нашей братией, посещавшей это гнездо, с которым у всех в памяти было связано начало гитлеровских авантюр. После, уже в более спокойной обстановке, я чуть не ежедневно посещал рейхстаг и прогуливался по близлежащим улицам.

Помню я и международный базар где-то в районе Тиргартена. Тысячи солдат-спекулянтов из разных стран, особенно американцев, англичан, французов, негров и наших солдат, толкались на огромной площади вблизи Тиргартена и торговали чем попало. Американские солдаты делали свой бизнес главным образом на ручных часах, которые они получили в значительном количестве из-за океана. Эти часы были низкого качества, но у нас в те времена не было еще своего широкого производства часов, на это и рассчитывали американские спекулянты. Они надевали на обе руки по нескольку часов и совали обе руки по направлению к советским солдатам. Друг друга мало кто понимал, но сделки все же заключались. Но наши ребята сразу же поняли, что часы никуда не годны, и перестали ими интересоваться. С другой стороны, наше начальство быстро поняло, что от такого международного базара нечего ожидать чего-либо хорошего, и базар этот скоро был запрещен. В наших частях была развернута сеть магазинов Военторга, располагавшая довольно значительными товарными ресурсами. Заграничные товары покупались демобилизованными для подарков родным, водка же, стоившая довольно дорого, покупалась на доллары американцами.

Бывал я и в бункерах, в которых располагались штабы гитлеровских соединений, видел затопленное метро (унтербан), где погибло много товаров, снесенных туда торговцами во время бомбежек. Но обо всем не расскажешь.

Каждое утро наш второй этаж дома в Нейенхагене наполнялся посетителями. Это были профессора и работники советских вузов. Происходило короткое совещание, выслушивались предложения и принимались решения. Многие из наших профессоров, имевшие машины, найденные случайно, приезжали издалека — из Дрездена, Лейпцига, Кенигсберга и других городов нашей зоны. Получив соответствующие указания, все, наконец, отправлялись к своим машинам и ехали в свои районы. Около 12 часов я обычно отправлялся в Берлин, где работало несколько наших групп по сбору оборудования. В разрушенных зданиях в центре города прикомандированные к нам офицеры находили книжные склады, магазины с разными товарами. Однажды был обнаружен большой книжный склад Шпрингера (тогда еще занимавшегося изданием книг научного содержания), и было решено книги эти конфисковать и, запаковав, перевезти к железнодорожной станции.

У нас, конечно, не было рабочих для упаковки большого количества книг, за исключением несчастной группы работников воронежских вузов, насильно угнанных гитлеровцами в Германию. Но они были истощены и хлопотали об отправке домой. Было решено использовать для упаковки книг немцев, но как их мобилизовать? В конце концов, мы поставили на улицах патрули, которые задерживали всех проходящих немцев, за исключением стариков и детей. Таким путем нам удалось найти рабочую силу.

Когда я приезжал на место работ по упаковке книг, ко мне в очередь становились десятки мобилизованных таким путем немцев, они показывали удостоверения о том, что они больные-сердечники или имеют какие-то физические недостатки. На вид же они все были здоровы и молоды. Я решил однажды воздействовать на них «по-немецки». Зная, что воля начальства для них выше всего, я попросил П.Н.Скородумова показаться перед ними и произнести речь. Немцы-рабочие были выстроены и перед ними появился генерал, по виду как с картинки, хорошо одетый, с пузом, в лакированных сапогах и со стеком. Уже один его вид привел немцев, любящих чинопочитание, в трепет. Впечатление усилилось, когда он произнес весьма энергичную речь. Перевод этой речи на немецкий язык был еще энергичнее. После этого визита генерала ни один из мобилизованных немцев не обращался ни ко мне, ни к офицерам, следившим за работой, с жалобами на свои болезни.