Ночь без любви - Виктор Пронин

Они вместе вышли из заводоуправления, задержались, взглянули в глаза друг другу.

— Пока, — сказала Света.

Анфертьев боялся, что им придется разойтись в разные стороны, и в то же время хотел этого. Но когда Света одним словом дала понять, что дороги у них разные, его охватило такое горе, что забылись все страхи, все нервотрепка сегодняшнего дня. Простое «пока» оказалось куда безжалостнее всех подозрений Следователя.

Света привычно направилась к щели в заборе. Анфертьев хотел было пойти за ней, но не решился. Отныне он вынужден будет пользоваться проходной, он уже не имел права отличаться.

— Пойдем вместе? — Анфертьев сделал попытку повернуть колесо судьбы, вмешаться во вращение земного шара, подправить круговорот мировых событий. И конечно, за эту безрассудную попытку был тут же наказан — его отшвырнуло в прошлое, забросило в будущее, в безвременье, где уже нет никаких чувств, никаких привязанностей, нет ни любви, ни ненависти, есть только потребление пищи и отправление естественных надобностей.

— Послушай, — Света остановилась, повернулась к нему. — Борис некоторое время назад предложил мне жить вместе. Тебе понятно, о чем я говорю?

— Квардаков?!

— Да, Борис, — подтвердила Света. — Теперь… не состоится. Здесь есть доля и твоей вины, правильно? Но ты не беспокойся, премию получишь. Там тебе около пятнадцати рублей причитается. Я, конечно, зря молчала, но… Понимаешь, все никак не могла решиться поговорить с тобой… А теперь уже ничего не изменить. — Света помолчала, глядя куда-то сквозь Анфертьева, потом тронула его за рукав, улыбнулась: — Не вздумай снова забраться…

Так, подумал Анфертьев. Еще раз по морде. Привыкай, дорогой. Отныне это будет самое обычное обращение с тобой.

Подняв воротник плаща, сунув руки в карманы, он мерно зашагал к проходной.

Наталью Михайловну Анфертьеву, в девичестве Воскресухину, ее муж Вадим Кузьмич Анфертьев застал в хорошем расположении духа. Она была возбуждена, щечки ее горели, пылали, светились, по дому Наталья Михайловна ходила походкой одухотворенной, на Вадима Кузьмича взглядывала усмешливо, свысока.

— Как поживаешь, дорогой? — спросила, обдав его душистым ветром, настоянным на духах из города Парижа, столицы прекрасной Франции. Спросила и тут же пропорхнула мимо, давая понять, что он отвечать вовсе и не обязан, если уж это для него сложно, если слова у него тяжелы и громоздки, а сам он удручен и угнетен.

— Поживаю, — ответил Анфертьев, когда Наталья Михайловна была уже далеко, когда она уже забыла о своем вопросе и о странном человеке в мокром плаще, обреченно стоявшем посреди прихожей.

— Что-нибудь случилось? — снова спросила Наталья Михайловна, проносясь, как ласточка мимо завязшей в паутине мухи, — стремительно, нарядно, празднично.

— Нет, ничего, — выдавил из себя Анфертьев, как выдавливают засохшую зубную пасту из старого тюбика. — Завтра обещают премию.

— Премию? — игриво воскликнула Наталья Михайловна. — Тебе? За что?

— За хорошую работу.

— Они ничего не напутали?

— Скорее, я напутал.

— О! Ничуть этому не удивляюсь.

— И кажется, даже рада?

— Анфертьев! Ты ненасытен. Тебе мало, чтобы твоя жена была красива, умна, счастлива! Тебе надо, чтобы я приходила в восторг, едва увидев тебя? Это слишком. Подойди к зеркалу и посмотри на себя. Ты бледен. У тебя потухший взор. Ты выглядишь старше своих лет, хотя у тебя и своих предостаточно. На тебе дешевый мятый костюм. Размокшие туфли. У тебя в кармане рубль с мелочью.

— Мелочь без рубля, — поправил Анфертьев. — Но зато у меня галстук ничего, — шуткой Вадим Кузьмич попробовал пресечь разоблачения жены.

— Да! — согласилась она быстро и решительно. — Галстук тебя вполне выдержит. Это единственное его достоинство. Анфертьев, у тебя были неплохие галстуки, а посмотри на этот! Он мят, он широк как лопата, его узел перекошен и сморщен. И самое страшное — он у тебя коричнево-зеленого цвета. Где ты его взял?

— Не знаю, — растерянно проговорил Анфертьев. — Наверно, купил… Я только сейчас увидел его…

— Он тебя выдержит, — повторила Наталья Михайловна.

— Надо будет попробовать, — Анфертьев снял плащ и повесил его на дверь туалетной, чтобы на вешалке не намокло пальто Натальи Михайловны. Не нагибаясь, зацепив носком за пятку, снял размокшие туфли и, оставляя мокрые следы от носков, прошел в комнату.

Забравшись с ногами в кресло, Танька смотрела телевизор. Шла передача «Спокойной ночи, малыши!». Показывали мультик с привычным и весьма злободневным содержанием. «У тебя есть друг?» — спрашивает мышонок, зайчонок, медвежонок. «У меня нет друга!» — отвечает поросенок, утенок, кикиморенок. «Пойдем искать друга!»— предлагает нетопыренок, удавенок, упыренок. «А ты хочешь быть моим другом?» — предлагает скорпионенок, динозавренок, лохнессенок…

— Ну, что они там, все подружились? — спросил Анфертьев, опускаясь в соседнее кресло.

— Нет еще, завтра будет продолжение. Но я уже знаю, чем все кончится, они каждый месяц показывают одно и то же… Расскажи мне сказку, а? Расскажи! Ну расскажи!

— Сказку? — отрешенно спросил Анфертьев. — Хорошо. Расскажу.

— Новую? — Танька перебралась со своего кресла к отцу на колени.

— Да, совсем новую. Новей не бывает. Значит, так, жило-было Чудище поганое.

— Страшное?

— Не очень. Нормальное такое чудовище, но силой оно обладало неимоверной. И были у него несметные сокровища. И все эти сокровища Чудище всегда держало при себе.

— Вот такая жадина? — не выдержала Танька.

— Нет, дело не в этом. Просто ему поручили эти сокровища охранять. Но самое большое богатство, которое было у этого Чудища, — красавица принцесса. У нее были светлые волосы, голубые глаза, нежные руки, но сама она выросла смелой и решительной.

— А в чем она ходила?

— Она носила синие джинсы и серый свитер.

— Значит, это была ненастоящая принцесса?

— Самая настоящая. Чудище очень берегло принцессу и не отпускало ее ни на шаг. Но нашелся однажды храбрый воин, который решил отобрать у Чудища все его богатства и освободить принцессу. Он долго готовился к схватке, тренировался, выбирал себе оружие и наконец схватился с Чудищем. Он сумел перехитрить его и победить.

— А сокровища?

— Воин отобрал у Чудища поганого все его богатства. Их было так много, что он набил ими все карманы, набил мешок, насыпал за пазуху и так загрузился, что у него не оказалось даже свободной руки, чтобы протянуть принцессе и увести с собой И когда унес и припрятал все сокровища, он вспомнил, что принцесса осталась у Чудища.

— Какой дурак! — воскликнула Танька.

— Да, он был не очень умный, — согласился Анфертьев. — Бросился воин назад. Он готов был отдать за принцессу все сокровища, драгоценные камни, кольца, но опоздал. Красавица полюбила другого воина, ему не нужны были богатства, он хотел только освободить принцессу, но погиб в схватке с Чудищем. И тогда первый воин принес все богатства и отдал их Чудищу, чтобы тот отпустил принцессу.

— Но он не отпустил, — упавшим голосом произнесла Танька.

— Ничего подобного! — воскликнул Анфертьев обиженно. — В том-то все и дело, что отпустил! Но принцесса сама отказалась идти к воину. И навсегда осталась с Чудищем.

— А воин? — настороженно спросила Танька.

— Он ушел куда глаза глядят.

— Наверно, плакал и рыдал?

— Да, поседел от горя и ушел в другие страны, где его никто не знал и никому он не был нужен.

— И уже не вернется? Принцесса его не простит?

Сказка была прервана стремительным появлением Натальи Михайловны. Будоража и смешивая воздушные струи, обрывая все разговоры отца и дочери, наслаждаясь и упиваясь собою, она внесла в комнату ощущение какого-то языческого праздника. Ощущение исходило от хрустящего, сверкающего пакета, распространявшего радужное сияние, точь-в-точь какое исходит от головы святых на картинах великих живописцев прошлого Разноцветные блики замелькали, забегали на стенах, на лицах Вадима Кузьмича, Натальи Михайловны, Таньки, сверкнули в хрустальной вазе, на секунду затмили изображение на телевизионном экране, полоснули по оконным занавескам. Хрустящая упаковка раскрылась, как бутон волшебного цветка, и никто не мог бы сказать, что предстанет перед глазами изумленных домочадцев, когда развернется, откинется последний лепесток, послушный пальцам Натальи Михайловны. Все, кажется, сохранила она к сорока годам — цвет кожи, блеск глаз, даже срамные свои желания не растеряла. Только вот руки не смогла уберечь от разрушительного действия времени — ее мягкие, пухлые пальцы стали цепкими и крючковатыми, кожа сдвинулась и покрылась мелкими чешуйками, в ладонях появилась судорожность птичьей лапы.