Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

Что теперь будет с ее двумя сыновьями и тремя финскими детьми? Немецкие самолеты бороздили небо над домом. Сигрид Унсет взяла троих малышей в гостиную, самого младшего она посадила на колени, чтобы немного успокоить. Андерс зашел на пару часов, чтобы поспать, а малыши мирно сопели в гостиной. На следующее утро сияло яркое апрельское солнце, и от этого все казалось еще более нереальным. Ханс вместе с Уле Хенриком Му записался в медицинский батальон, сама она подрядилась на секретарскую работу, ее назначили почтовым цензором. Она попросила сестру, чтобы та через Алису Лютткенс разместила финских малышей у Ингеборг Мёллер — в Гаусдале будет безопаснее. В Бьеркебеке приютили спасавшегося бегством немецкого священника, но она не слишком баловала своим общением человека, который олицетворял для нее все немецкое. Вечера Унсет проводила в одиночестве и тревоге, она писала лаконичные письма: «Дорогая Рагнхильд, ты, конечно, понимаешь, что я не могу писать тебе обстоятельных писем отсюда, но все же в нескольких словах хочу тебе сообщить, что у нас все хорошо. Сейчас мы с Теей дома одни, это значит, что Тея почти все дни проводит одна, потому что я устроилась на работу, на полный рабочий день, на почту, служу отечеству. Сейчас очень важно быть крайне занятой»[692].

Она просила сестру сообщить Алисе Лютткенс, что финские дети размещены у Ингеборг Мёллер. Многие могли бы пожелать пропустить этот отрезок мировой истории, думала она, такие мысли часто приходили ей в голову на похоронах близких. Однажды, когда немецкий транспортный самолет резко начал снижаться, ей, немецкому священнику и Матее пришлось срочно ретироваться вниз, в подвал Бьеркебека. С грохотом самолет упал прямо на лужайку перед ее домом. Командир экипажа застрелился, а весь экипаж захватили в плен. Но радость дозорных в Сместадмуене была недолгой.

Уже 20 апреля пришло известие, что немцы приближаются к Лиллехаммеру. Немецкого священника уже перевезли в Швецию, теперь следовало эвакуировать и саму Сигрид Унсет — самую ярую в стране антифашистку. Вся ночь прошла в спешных сборах, она лихорадочно сжигала письма и бумаги, а наутро ее отвезли в Хундорп. Там ректор высшей народной школы Лисе Стаури оказала ей очень сердечный прием. Они были уже знакомы, их объединяла любовь к народным танцам.

— Боже мой, да это же сама Сигрид Унсет! Ей нужно налить крепкого кофе! — увидев ее, воскликнула Лисе Стаури[693].

Здесь в старой усадьбе Гудбрандсдала ее ждал Фредрик Поске вместе с семьей и еще с одним знакомым — доктором Андерсом Вюллером. Им предстояло всем вместе отправиться на север, чтобы пересечь границу со Швецией. Карл Юаким Хамбру уже находился там, в Швеции, его пламенные радиовыступления призывали людей оказывать сопротивление немцам. Сигрид Унсет и Фредрику Поске на следующий день тоже предстояло обратиться по радио к своим соотечественникам из импровизированной студии в Отте.

Эта измученная компания в Хундорпе больше, чем самих немцев, презирала только одного человека — Кнута Гамсуна. Буквально накануне он выпустил листовку, в которой обратился к своей стране, оккупированной врагом. Он откровенно насмехался над Хамбру, «этим сыном „иммигранта“» (читай — еврея) и снова источал свою давнюю «ненависть к Англии». Сигрид Унсет перед своим собственным выступлением распалилась до крайности. На кухне начальника станции в Отте техник из Государственного радиовещания Гуннар Нюгор налаживал оборудование. Выступление записывали на грампластинки. Сигрид Унсет стояла у кухонного стола и говорила в микрофон[694]. Она пыталась подбирать простые слова, речь ее была резкой и очень эмоциональной. Она читала с листа — эти записи она сделала в Бьеркебеке перед тем, как покинуть свой кабинет:

— Старый лев на гербе Норвегии, вероятно, может казаться ручным и миролюбивым зверем. Но если люди, которых мы со стыдом и негодованием вынуждены называть норвежцами, считают, что могут предать норвежского льва на волю сторожевой собаки диктатора, то пусть знают, какую непростительную, какую постыдную ошибку они совершают[695].

Буквально на следующий день немцы отреагировали на ее слова: все книги Сигрид Унсет должны быть немедленно изъяты из обихода. Она значилась в черных списках с 1933 года, ее книги сжигались на кострах. Но теперь она удостоилась особого приказа самого Йозефа Геббельса. Имя Сигрид Унсет также не должно появляться в немецкой прессе. Геббельс записал в своем дневнике: «Сигрид Унсет резко выступила против Рейха. Поэтому я запрещаю ее книги»[696].

Записанные пластинки пересылали через Швецию в Лондон и Вашингтон. Через пару дней речь транслировали в Норвегии на коротких волнах. Среди тех, к кому обращалась Сигрид Унсет, был и ее собственный сын Андерс, именно его она и хотела воодушевить на борьбу с оккупантами. Наверное, думала она, он лежит сейчас где-нибудь в укрытии и слушает радио. Она передавала прощальный привет ему и всем его сверстникам. Она знала, что Андерс хочет попасть на передовую, она также знала, что уже вся долина близ ее родных мест объята огнем войны. Сама она повторила то, что когда-то было сказано ею с кафедры Студенческого общества в Тронхейме в 1914 году, когда она выступала там как первая женщина-лектор и новоиспеченная мать:

— Лучше уж мне увидеть своего сына лежащим мертвым и растерзанным на земле, что принадлежала его народу, когда он пал, чем живущим и борющимся в покоренной стране.

Она гордилась Андерсом, да и Хансом тоже гордилась, ведь Ханс теперь стремился попасть добровольцем в санитарный батальон. Ее очень порадовала реакция Йозефа Геббельса, человека, которому Кнут Гамсун преподнес в дар свою Нобелевскую медаль.

После очередного собрания в Хундорпе и краткого ночного отдыха беженцы продолжили свой путь к Довре. Лисе Стаури договорилась со своим другом, приходским священником Ингвальдом Скоре, чтобы там их приняли. Они узнали, что немецкие войска уже вошли в Треттен. Немцы каждый день совершали налеты на север долины. В семье Поске было двое детей — восьми и десяти лет. Маленькую Эву потрясло то, что им внезапно пришлось искать убежища в подвале прачечной Отты, но гораздо большее впечатление производило то, как неспешно Сигрид Унсет спускалась с лестницы с зажженной сигаретой. Когда они уже находились в Довре, писательнице поручили следить за тем, чтобы дети каждый раз спускались в убежище, как только начинали выть сирены и раздавался шум самолетов. Днем они укрывались рядом с домом, на поросшем травой склоне.

— Дети! Прячьтесь! — строго скомандовала Сигрид Унсет, когда они дошли до хутора Марит Ховде. Впервые с девятилетней девочкой так сурово обращались. Впрочем, эта странная «тетя» не только ругалась, частенько она придумывала для детей всевозможные забавы и игры.