Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

Объединение «Скандинавия» организовывало по всей стране встречи со шведскими писателями. Карин Бойе встречалась с читателями в Лиллехаммере. Сигрид Унсет давно была заочно знакома с ее творчеством, а теперь познакомилась и с самим автором. Карин Бойе произвела сильнейшее впечатление на хозяйку Бьеркебека.

К Сигрид Унсет постоянно обращались с просьбами и мольбами о помощи. «Я получаю письма почти каждый день — от беженцев и от тех несчастных, кто оказался в оккупированных странах. И как им объяснить, что мое слово — не закон в моей стране, что я не могу получить для них разрешения на въезд. Я просто в отчаянии»[663]. Она, конечно, тяготилась тем, что ее возможности столь ограниченны.

Хотя Унсет устала, а зима казалась бесконечно длинной, ее постоянно мучило ощущение того, что она сделала не все, что могла. Иногда она позволяла себе пожаловаться старшему сыну: «Стареть больно, <…> но я бесконечно счастлива, потому что врачи говорят, у меня нет причин для опасений, я проживу еще очень-очень долго и стану намного старше, чем сейчас»[664]. Хотя сама она не слишком-то верила в то, что проживет очень долго. Моссе ушла, скоро и она последует за ней. А Андерсу, кстати говоря, следует почаще вспоминать о своем отце, считала она.

Ледяные розы на оконном стекле никак не хотели таять. «Девять месяцев зимы и три месяца холодов», — так описывала Унсет скандинавский стиль жизни, выступая перед шведскими писателями[665]. Она также призналась, что жизнь научила ее «всегда давать отпор, если кто-то задевает ее интересы. Норвежцы всегда так поступают». На письменном столе медленно росла стопка рукописных листов; так начинал свою жизнь роман «Мадам Дортея». И все же весна 1939 года чересчур запаздывала. Только цветы на окнах «немного ожили, а синица начала распевать весенние трели»[666].

Сигрид Унсет позволяла себе отвлечься от жизни XVIII века и спускалась в подвал за цветами, которым так не хватало весеннего солнца. Она пересаживала кактусы и другие растения, пока руки отдыхали от пишущей машинки.

«Сигрид Унсет переехала в Нутодден», — утверждала одна из газет в Шеене 1 апреля. Здесь же размещалось некое воображаемое интервью, в котором Сигрид Унсет упрекали в том, что она капризничает и избегает общаться с прессой. Статья так развеселила ее, что Унсет положила ее в свой коричневый конверт для газетных вырезок. Теперь она все чаще думала не о переезде, но о путешествии. Возможно, ее даже радовала мысль о том, что Гунвор и Андерс скоро полностью освоятся в Бьеркебеке.

Унсет часто получала письма от американского издателя, и в конце концов ей захотелось пересечь Атлантический океан. Круг ее читателей в США постоянно расширялся. Кнопф следил за тем, чтобы ее статьи и эссе публиковались в американских журналах. Он сообщил, что ее статья о Марджери Кемп будет опубликована в журнале «Америкен Мантли». Кнопф попросил разрешения сократить статью для журнала, она согласилась, но с условием, что в книгу будет включена полная версия[667]. Она написала это произведение по следам недавно обнаруженного манускрипта с мемуарами загадочной Марджери Кемп, знаменитой затворницы и паломницы. Сигрид Унсет с большим воодушевлением писала о судьбе этой неординарной женщины XVI века. «Вот ведь какая незадача — после Реформации, да и во всем пространстве за пределами католических культурных традиций, люди попросту забыли, что во всей католической Западной Европе никто никогда не считал, что писать книги — более „неженское“ дело, чем печь хлеб. Напротив, никого тогда не смущало, что женщины занимали ученые должности и умели обращаться с пером и чернилами»[668].

В этом эссе Сигрид Унсет откровенно восхищается учеными женщинами-«подвижницами»: «Но Марджери Кемп не была святой, во всяком случае в тот период своей жизни, о котором повествуют ее мемуары. Она ясно видела свои пороки и немощь и мужественно преодолевала их»[669]. Написав это эссе, Сигрид Унсет обрела новых друзей и почитателей. Она стояла на пороге нового этапа своей жизни и была готова отправиться в путешествие.

Они оба родились в мае. Она — 20-го, он — 22-го, с разницей в 13 лет. Скоро Сварстаду исполнится 70 лет. Сама она не стала отмечать свое пятидесятилетие. А сейчас и Сварстад решил избежать торжеств. 11 апреля он взошел на борт шведского судна «Вингаланд», чтобы совершить круиз по Средиземному морю. Он намеревался вернуться домой уже после своего дня рождения. Сигрид Унсет считала, что ее экс-муж «переживает из-за возраста сильнее, чем большинство женщин»[670]. У Сварстада явно были деньги и силы, чтобы посетить их любимую Италию, пересечь ее и добраться до Касабланки. После этого сесть на верблюда и созерцать знаменитые египетские пирамиды. Конечно, интерес и внимание к юбилею Сварстада были не так велики, как к пятидесятилетию Сигрид Унсет. Но судьба распорядилась так, что его картины снова неплохо продавались. Беседуя со своей сестрой Сигне, Унсет не смогла удержаться от колкостей в его адрес. Теперь он тратит массу денег на свои развлечения, уж не решил ли он переложить все материальные заботы о детях на ее плечи? Сестра была согласна с тем, что, возможно, Сварстад легко отделался при разводе. И все же Сигне считала своим долгом гасить эти часто повторяющиеся вспышки раздражения. В письмах коллегам и друзьям Сигрид Унсет называла это «брать на себя чужую ношу»[671]. Она ни от кого не скрывала, что она, как ей казалось, возложила на себя слишком большую ответственность — за общих и приемных детей, за дом и доходы. Ей пришлось многое тащить на себе, гораздо больше, чем она могла выдержать: «Это несложно, пока ты молода, но однажды замечаешь: ты слишком рано постарела, просто потому что все время пытаешься сделать за год работу, которая рассчитана на два года. Потому и стареешь разом на два года, а не на год»[672].

В число тех, кого Сигрид Унсет считала нахлебниками и приживалами, она включила и собственную мать. Ее раздражало, что мать тянет все жилы из сестры. Тем не менее писательница была искренне огорчена, когда приехала в Осло навестить прикованную к постели мать, которая была уже почти без сознания. Ее сестра Сигне буквально валилась с ног от усталости, на ней лица не было. А ведь еще совсем недавно день рождения матери отмечали шампанским и цветами. Но сейчас, когда мать больше не узнавала ее, Сигрид Унсет решила, что это конец. Она поехала в «Дом Святой Катарины», чтобы сообщить об этом Эббе, которая по-прежнему жила там почти постоянно. Через несколько дней, 26 августа, Шарлотта Унсет умерла.