Американские боги - Нил Гейман

Ей подумалось, что это вода холоднее, чем вообще может быть, не замерзая, жидкость. Она заморозила ее язык, зубы, глотку. И все же Лора не могла остановиться: она пила, чувствуя, как вода замораживает ей желудок и кишки, ее сердце и вены.

Женщины наблюдали за ней бесстрастно. С самой своей смерти Лоре не шли на ум сравнения: вещи или были или их не было. Но сейчас, глядя на женщин на диване, она вдруг подумала о судьях, об ученых, наблюдающих за подопытным животным.

Ее пробила дрожь, крупная и внезапная. Лора протянула руку, чтобы опереться о край стола, но стол ускользал и подпрыгивал и едва не убежал из-под пальцев. Стоило ей опустить пальцы на стол, как она начала блевать. Изо рта у нее извергались желчь и формалин, многоножки и черви. А потом она почувствовала, как расслабились сфинктеры: все, что было в ее теле, с силой выходило из него жижей. Она бы закричала, если бы смогла; но пыльные доски пола надвинулись на нее так быстро и больно, что, если бы она дышала, выбили бы из нее дух.

Время нахлынуло на нее волной, заполнило, как вода, завертелось песчаной бурей. Тысячи воспоминаний разом закружились перед ней: вот она потерялась в универмаге за неделю до Рождества и отца нигде не видно; а вот она сидит у бара в «Чи-Чи», заказывает клубничный дайкири, рассматривает своего «партнера вслепую», огромного и серьезного мужчину-дитя, и раздумывает, а как он умеет целоваться; вот она в машине, которая тошнотворно подпрыгивает и скользит, и Робби кричит на нее, пока железный столб не останавливает, наконец, машину, но не пассажиров…

Вода времени, поднятая из родника судьбы, Источника Урд – вовсе не живая вода. Даже не совсем вода. И все же она питает корни мирового древа. И нет другой такой воды.

Когда Лора очнулась в пустом доме, ее била дрожь, а дыхание и в самом деле клубилось облачком в студеном утреннем воздухе. На тыльной стороне ладони темнела, расплывшись мокрым ярко-красным пятном, царапина. Лизнув ее, Лора почувствовала на губах кровь.

И она знала, куда ей теперь идти. Она напилась воды времени из родника судьбы. Мысленным взором она видела перед собой гору.

Лора слизала кровь с руки, восхищенно улыбнувшись при виде тонкой пленки слюны, и вышла из дома.

После недавних бурь, словно бичом исхлеставших южные штаты, стоял мокрый мартовский день, не по сезону холодный. Настоящих туристов в Рок-Сити на Сторожевой горе было немного. Рождественские гирлянды сняли, а волны летних посетителей еще не начали прибывать.

И все же наверху сновали люди. Утром даже подошел туристический автобус, из которого высыпала дюжина мужчин и женщин с великолепным загаром и белозубыми улыбками лидеров. Они выглядели как дикторы новостей, и можно было даже представить себе, что в них есть что-то от фосфорных точек: двигаясь, они словно слегка расплывались. На передней стоянке Рок-Сити был припаркован черный «хамви».

Телевизионщики решительно прошагали через Рок-Сити и расположилась у балансирующей скалы, где принялись переговариваться приятными рассудительными голосами.

Они были не единственные в этой волне посетителей. Тот, кто ходил тогда по дорожкам Рок-Сити, мог бы заметить людей, похожих на кинозвезд, и тех, кто смутно походил на инопланетян, и большую группу тех, кто более всего соответствовал представлению о том, как должен выглядеть человек, а не тому, как он выглядит в реальности. Вы, возможно, увидели бы их, но, вероятнее всего, попросту бы их не заметили.

Они прибыли в Рок-Сити в длинных лимузинах и юрких спортивных машинах или в габаритных фургончиках со спортивной подвеской. Многие были в солнечных очках, как знаменитости, которые по обыкновению носят черные очки и в помещении и на улице и крайне не любят снимать их или же долго мешкают, если их к тому принудят. Были тут загары, пиджаки, цветные линзы, улыбки и нахмуренные лбы. Всех размеров и обликов, всех возрастов и стилей.

Объединяло их общее впечатление, словно вид каждого из них говорил: «вы знаете, кто я» или, может быть, «вы должны знать, кто я». У них было всё: манеры, особый взгляд, уверенность в том, что мир существует для них и раскрывает им объятия, и что повсюду их встречает одно лишь обожание.

Толстый мальчишка шаркал между ними с видом человека, который, будучи начисто лишен навыков общения, сумел добиться успеха, какой ему и не снился. Его черное пальто хлопало на ветру.

Нечто, стоявшее у прилавка с безалкогольными напитками во «Дворе Матушки Гусыни», кашлянуло, чтобы привлечь его внимание. Оно было массивным, и из головы и кончиков пальцев у него торчали жала скальпелей. Лицо было зловредное, будто раковая опухоль.

– Могучая будет битва, – сказало нечто вязким голосом.

– Никакой битвы не будет, – ответил ему толстый мальчишка. – Нам предстоит тут чертова смена парадигм. Большой шухер. От модальностей вроде «битвы» попахивает Лао-цзы.

Раковая опухоль только посмотрел на него.

– Ждем, – вот и все, что сказал он в ответ.

– Как хочешь. Я ищу мистера Мира, ты его не видел? Раковая опухоль почесал в затылке скальпелем, выпятив в задумчивости пораженную опухолью нижнюю губу, потом кивнул:

– Вон там.

Не поблагодарив, толстый мальчишка ушел в указанном направлении. Раковая опухоль подождал в молчании, пока он не скрылся из виду.

– А битва-то будет, – сказал он женщине, чье лицо было размазано фосфорными точками.

Та кивнула и придвинулась ближе.

– Ну и что вы чувствуете в связи с этим? – спросила она сочувственным тоном.

Раковый моргнул, а потом начал рассказывать.

«Форд-эксплорер» Города имел систему глобальной ориентации, небольшое устройство, которое ловило спутниковые сигналы и выводило на экранчик с картой точное местоположение машины, и все равно Город сбился с пути на проселочных дорогах к югу за Блэксбургом: дороги как будто не имели ничего общего с путаницей линий на экранчике. Наконец он остановил машину на деревенском проселке, опустил стекло и спросил у белой толстухи, которую тащил на утреннюю прогулку огромный волкодав, как проехать к ферме Ясень.

Кивнув, она указала в сторону и даже что-то сказала. Город не понял, что она говорила, но все равно поблагодарил и, подняв стекло, поехал примерно в указанном направлении. Так он колесил еще минут сорок по одной грунтовой дороге за другой, и ни одна не была искомой. Город начал жевать нижнюю губу.

– Слишком стар я для такой работенки, – сказал он, наслаждаясь фразой, которая словно вобрала в себя всю усталость кинозвезды от мира.

Ему было под пятьдесят. Большую часть жизни он проработал в правительственных органах, известных только по аббревиатурам, и оставил ли он лет десять назад правительственную службу, сменив ее на работу в частном секторе, оставалось неясным: бывали дни, когда он думал, что так оно и есть, а бывали – совсем наоборот. Как бы то ни было, только простаки с улицы верят, будто тут есть какая-то разница.