Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова - Владимир Хрусталев

16-го июля. – Моя родная Наташечка, от всего сердца благодарю тебя за длинное и хорошее письмо, которое я получил вчера утром (ровно сутки тому назад), но, как нарочно, вчера весь день до позднего вечера я отсутствовал, у нас, т. е. на всем нашем фронте начались дела, и мне пришлось день проводить там, поближе к передовым частям, но не подумай, что было опасно, это было все-таки в нескольких верстах от передней линии, и местность эта совсем не обстреливалась, а для распоряжений там удобнее ввиду телефонной связи. Спешу отправить обратно курьера, поэтому писать больше не успею. Да вот еще что: Врангель по своим делам приедет в Петр[оград] 20–21-го, если будешь еще в Гатчине, прими его, а если уже уедешь, то на обратном его пути сюда пригласи его на сутки в Брасово, он тебе на словах скажет то, что я тебе написал о моем осеннем предположении, и тебе это будет приятно, сделай это. По приезде он позвонит к тебе. – Еще благодарю тебя также за все поручения. – Всем сердцем, всеми мыслями и всем существом я всегда с тобою и только с тобою, чем больше мы не видимся, тем больше я тоскую или вернее, изнываю без тебя. Да хранит тебя Господь, будь здорова, целую тебя всю, всю без конца.

Весь твой мальчик Миша.

ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 22. Л. 1–10 об. Автограф.

Великий князь Михаил Александрович – Н.С. Брасовой

20–24 июля 1916 г. – Поток Злоты.

Моя родная и прелестная Наташа, я уже сегодня начинаю тебе писать, ибо пользуюсь свободным днем, часто бывает так, что, когда приезжает курьер, как нарочно, мне приходится куда-нибудь ехать по службе и т. д. – Только что перечитывал в твоем письме мою перевранную телеграмму и очень смеялся, и действительно, читать так, как написано, выходит страшная ерунда, но еще смешно то, что все слова написаны правильно, кроме слова «пробовал» нужно было написать «пробовала», теперь повторяю всю телеграмму «прошу прислать пикейное голубое одеяло, если такого нет, то купить, а у Фуражкина достать один фунт креолина Джейс, пробовала ли лошадей?». – Я думаю, что, прочитав эту телеграмму, ты теперь поймешь, что, в общем, она не была так перепутана. – Теперь относительно Козловского, я совершенно его не понимаю, ведь кончится для него очень печально, если он будет продолжать так себя вести, что касается его уха, то это еще возможно, но все остальное, а главным образом вечная починка рессор у «Rolls-Rorice» и такая продолжительная, это безобразие и непростительно. – Помнишь, за несколько дней до отъезда я спросил, не будешь ли ты против того, чтобы дать новый «Паккард» Козловскому, т. к. я считал это справедливым так сделать, в день же отъезда я сказал ему, что новая машина будет поручена ему; но теперь я просто в недоумении, как поступить, и, пожалуй, было бы более справедливо и полезно его наказать и дать эту машину Борунову, а старый Paccard передать Козловскому. Вчера я тебе телеграфировал и спросил, кому ты думаешь поручить новый автомобиль. – Мне кажется, что было бы практично взять в Брасово «Hupmobile», поставив предварительно кузов с двумя сидениями сзади, одним словом, сделав его четырехместным. Это будет очень удобно, и приятно его там иметь. и в сухую погоду он отлично будет ходить, и благодаря ему мы сможем съездить в самые отдаленные места имения, мы ведь так и не были на Десне, а говорят, что это самое красивое место, очень было бы интересно туда съездить. Если идея о «Hupmobile» тебе нравится, то распорядись об этом сама. – Я очень рад, что Беккер пишет нашу Гатчинскую столовую, но еще лучше было бы, если б он написал твою гостиную и биллиардную, последняя очень отличная. О сыне Веры Николаевны я напишу сегодня и убежден, что это устроится, я протелеграфирую в Петроград к Врангелю, который отправится к ген. Леховичу (мой старый знакомый) и переговорит с ним. – На этих днях мы прочли в газетах об аресте Рубинштейна и его жены, а вчера об аресте кн. Андроникова, но это слишком хорошо, чтобы было правдой, что же, если это будет так идти, то могут, в конце концов, добраться до самого Распутина, т. е. до главного негодяя. Графиня Толстая, вот, должно быть, радуется и торжествует, но я не менее ее радуюсь этому факту. – Нас здесь очень удивила та министерская перетасовка, которая произошла на этих днях. Я мало знал Сазонова, но так по всему видно было, что он пользовался доверием (хотя тип у него еврейский), ну а теперь со Штюрмером, я боюсь, дело будет дрянь, мне так кажется, что этот человек способен на все – «и ваш и наш» и без всяких убеждений и идей. Наверное, и ты со мной согласна, что Штюрмер такой человек; что за неудачные люди выбираются на такие ответственные посты, просто ужас, что такое! – Относительно предложения Дядяши, двух мнений по этому поводу быть не может, и я наотрез отказываюсь от всяких такого рода предприятий, и прежде никогда не участвовал в коммерческих делах, а уж теперь более надо остерегаться от всего такого, потому что заранее можно сказать, как плачевно такого рода дело может окончиться, j’en ai asseg de touf cela! (Я устал от всего этого! – фр.) – Голубое пикейное одеяло очень хорошее, я просил голубое, потому что оно не будет таким марким, а здесь у меня легкого не было, ночи часто бывают теплые, и мне пришлось покрываться махровой купальной простыней. – Третьего дня я начал читать «Княжна Мара», а «Сестры» я начал, просмотрел, но мне совсем не понравилось, и поэтому я с благодарностью возвращаю тебе обратно. Нет, современные русские книги ни к чему, какая-то во всем пустота и цинизм. Пожалуйста, пришли мне хорошую французскую книгу, что-нибудь поэтичное, пикантное и интересное, ты столько читала и всегда можешь выбрать то, что тебе нравится, а то без такого рода чтения ужасно бывает пусто и грустно при такой жизни, как здесь. – Почему ты находишь, что меня так мало, что интересует, наоборот, меня почти все интересует или, по крайней мере, очень многое, а, кроме того, ты говоришь, что все, что ты любишь, мне никогда не нравилось, это тоже неверно, и мне приятно и интересно читать то, что тебе нравится, и то, что ты читала. – Какая жалость, что джонсовская головомойка не вышла, я совсем забыл, что снимал я это большим аппаратом, в кассетках которого не было пластинок, такая жалость. Что касается дальнейшего проявления, то я все-таки считаю, что лучше было бы отдавать наши катушки Сурову, в особенности если ты ему сама объяснишь, он, наверное, постарается. Мне на днях кто-то говорил, что отдавал проявлять Иохиму (очень хороший магазин), но результат был плачевный, вероятно, по той же причине, что и у Kodak’а, а Суров все-таки отличный фотограф и будет сам проявлять. Хорошо было бы, если б ты показала ему один из наших дивных альбомов, это его подзадорит.

22-го июля. – Моя дорогая Наташа, продолжаю писать сегодня утром. Сегодня я видел тебя во сне, и ты была довольно ласкова, вообще, я тебя несколько раз видел, но всегда плохо, и ты бываешь неласкова, что очень печально, хотя ты тут ровно ни при чем. Если б ты знала, с каким нетерпением я жду тот день, когда я уеду отсюда к тебе, мой Ангел дорогой, нежный, прелестный, я так страшно тебя люблю и так болею душой без тебя, но теперь Бог даст через месяц мне удастся к тебе приехать, а затем я устроюсь по-новому. Я только об этом и думаю, и это надежда меня подбадривает и помогает переносить нашу разлуку. – Очень жалко, что Абакановичи не едут теперь же в Брасово, но я считаю, что это зависело от Маргариты Васильевны; что Кока не хочет ехать без нее, совсем понятно, а ее поведение, т. е. что она хочет от него отделаться, непонятно и нехорошо, вообще, когда дело уже доходит до таких отношений, между супругами, тогда лучше совсем разъехаться, а то выходит какая-то двойная игра. – Мне очень жалко бедного Коку, а, кроме того, при таких условиях ему трудно будет поправиться. Положим, они оба теперь, по-видимому, хорошо проводят время, т. к. плавать по озерам на моторной лодке громадное удовольствие, а также ловить крупную рыбу не менее интересно. Я уверен все-таки, что вскоре они оба (или Кока один) приедут в Брасово, в особенности когда там начнутся дожди.

23 июля. – Вчера больше не успел писать, т. к. я поехал в 9-ую дивизию, где Стрелковый дивизион праздновал свой праздник, и после молебна, который был отслужен в унитарной церкви (пробитой насквозь в нескольких местах снарядами, во время предыдущих боев), нас офицеры угощали завтраком под навесом, разукрашенным зеленью. Играли трубачи, были песенники, и двое из офицеров очень мило пели под аккомпанемент гитары. Возвратились мы к себе только в 5½ ч. Затем Вяземский и я сделали прогулку пешком, после которой я намеривался снова тебе писать, но не был в настроении, ибо чувствовал усталость, и принялся за чтение «Княжна Мара», роман этот мне нравится. – Вчера я получил телеграмму от Врангеля о Панфилове, дело это, по-видимому, не клеится, вот все эти преданные люди, т. е. начальство (я говорю про Бенкендорфа и Аничкова), которые не хотят сделать мне такого маленького одолжения. Когда мне Бодя ответил, что Панфилов призывается в августе, тогда я поручил Врангелю устроить его моим денщиком, но вот он на это и ответил, что «по выяснении с ген. Аничковым вопрос о командировке П[анфилова] встречает серьезные препятствия, докладывал об этом Наталии Сергеевне, которая не настаивает». – А ну их всех! – Три дня тому назад Михневич, начальник Главного штаба, меня известил и поздравил с производством в следующий чин, т. е. в генерал-лейтенанты. Я сейчас телеграфировал Алеше, чтобы он мне прислал генерал-адъютантские погоны и аксельбанты, одним словом, золотой прибор вместо теперешнего серебряного, думая, конечно (и как всегда это бывает со всеми членами Императорской фамилии), что я произведен в следующий чин с оставлением в Свите. Но не тут-то было, и хотя я логично про себя рассуждал, но вышло иначе, оказалось, что я произведен в ген[ерал]-лейт[енанты], но в Свиту не зачислен и поэтому пока должен носить общую генеральскую форму, как Клевезаль, Врангель и т. п. – мне это только забавно и смешно, но этот факт еще раз ярко доказывает, как все безмозгло и хаотично делается, впрочем, ты, вероятно, все это знаешь от Алеши и от Врангеля. – Это очень и очень мило с твоей стороны, что ездила, хлопотала и помогала устроить бедной женщине своих детей в приют на Лахте. Когда сделаешь доброе дело, тогда иногда чувствуешь хоть небольшое и временное удовлетворение. Я с большим нетерпением жду твое письмо, которое надеюсь получить сегодня вечером.