Отсюда и в вечность - Джеймс Джонс

Когда солдаты в грузовиках проезжали мимо Росса и Уордена, вылезших из джипа на обочине и наблюдавших за движением колонны, несколько рук взметнулось вверх в знак приветствия.

Лейтенант Росс, стоя около джипа, угрюмо глядел на приветствовавших его солдат, отправлявшихся навстречу опасностям и смерти.

Старшина Уорден, стоявший рядом с командиром роты и следивший за выражением его лица, испытывал острое желание дать ему хорошего пинка в зад.

Патриотическое настроение у солдат продержалось около трех дней. А потом начали ставить проволочные заграждения, и у солдат началась новая, незнакомая болезнь — боль в суставах от огромного физического напряжения, связанного со строительством заграждений. Из-за этой боли люди лишились сна, она мучила солдат больше, чем сознание, что теперь неизвестно, когда они снова смогут принять душ, побриться и отдохнуть в уютной казарме.

Прошло пять дней, пока подразделения роты как следует оборудовали позиции и получили разрешение отправить по нескольку человек в Скофилд за палатками и некоторыми нужными в полевых условиях личными вещами.

Уорден опросил всех солдат в роте, чтобы выяснить, кому что нужно, — просьб набралось на целый толстый блокнот — и выехал в Скофилд во главе команды, разместившейся в трех грузовиках. Его помощником был Пит Карелсен — единственный человек в роте, который последние пять дней жил более или менее по-человечески. Когда они прибыли в расположение роты, то увидели, что казарма уже занята другим подразделением, а из шкафчиков все личные вещи солдат исчезли. Блокнот Уордена оказался ни к чему. Пит Карелсен и тут отличился — он оказался единственным человеком, который запер свой шкафчик и то памятное воскресное утро. И все-таки его тоже наказали: от запасного зубного протеза, который он оставил тогда на столе, и следа не осталось.

Само собой разумеется, что никто из новых жильцов казармы, с кем они пытались заговорить, и знать ничего не знал об этом.

Уорден не досчитался проигрывателя вместе с пластинками, роскошного костюма, вязаной куртки в «елочку» и совершенно не ношенного белого смокинга с брюками. Уплыло и все его обмундирование. Пропала также абсолютно новая дорогая электрическая гитара вместе с усилителем и всеми другими принадлежностями, гитара, которую Анди и Кларк приобрели, когда Прюитт был в гарнизонной тюрьме, и за которую они не выплатили еще и половины стоимости.

Если бы не старший сержант Дедрик из первой роты, который не забыл запереть свой стенной шкафчик, Уорден так бы и остался без обмундирования. На счастье, Дедрик оказался примерно одного роста с Уорденом, и тот сумел для пего наскрести два полных комплекта полевого обмундирования. Пожалуй, нетронутыми остались лишь палатки, которые в свернутом виде лежали в каптерке.

К исходу седьмого дня, когда палатки были доставлены в роту и установлены на позициях, весь личный состав роты находился на месте в полной боевой готовности, в том числе и двое солдат, отбывавших наказание в гарнизонной тюрьме и теперь освобожденных вместе с другими заключенными. Единственное исключение составлял Прюитт.

Глава пятидесятая

Прюитт в то памятное утро проспал и о нападении японцев долго ничего не знал. Накануне вечером, когда девушки были на работе, он напился больше обычного, потому что субботний вечер — это уже начало воскресного отдыха. О том, что произошло какое-то нападение, он узнал только тогда, когда настойчивый и энергичный голос, без конца что-то твердивший в репродукторе, пробил наконец брешь в его сознании, обволоченном плотной пеленой похмелья, и первое, что он тогда почувствовал, — сухость во рту и нестерпимую жажду.

Одетый в шорты — ас тех пор как Прюитт перебрался спать на диван, он из приличия всегда спал в шортах, — он поднялся и увидел, что подруги стоят в халатах и с испуганным видом слушают радио.

— А я уж собралась будить тебя! — проговорила Альма.

— Будить меня? Зачем?

«…Разрушения, причиненные Пирл-Харбору, оказались самыми серьезными, — сообщало радио. — Пострадали почти все здания города. Один из стоявших в гавани линкоров потоплен. Он затонул в мелководье, и надстройка корабля возвышается над водой, на поверхности которой до сих пор горит мазут. По Пирл-Харбору, а также по аэродрому Хиккем наносили удары главные силы бомбардировочной авиации. Как сообщают, по размерам понесенного ущерба Хиккем уступает только Пирл-Харбору».

— Это Вэбл Эдвардс, — сказала Жоржетта.

— Он ведет передачу на Штаты, — пояснила Альма.

«Крупная бомба, а может быть и торпеда, попала прямо в столовую новой казармы на аэродроме Хиккем, где за завтраком сидели четыреста человек летного состава, ничего не подозревавших о грозящей им опасности».

Теперь Прюитт уже знал, в чем дело, но все это с трудом доходило до него — страшно болела с похмелья голова. Почему-то он никак не мог отделаться от мысли, что это дело рук немцев. Даже когда он узнал, что напали японцы, он не мог отделаться от мысли, что это все-таки работа немцев. Должно быть, они разработали какой-то совершенно новый тип бомбардировщика, который способен покрыть громадное расстояние без посадки, хотя вполне возможно, что у них есть авиабаза где-то на восточном побережье Азии. Но ведь не могла же их оперативная группа авианосцев проскочить в Тихий океан под носом у английского военно-морского флота. Черт! И в такой-то момент приходится сидеть и корчиться от головной боли с перепоя! Единственное, что может здесь помочь, — это пара рюмок чего-нибудь покрепче.

— Где мои брюки? — спросил Прюитт, вставая с дивана.

Он вдруг ощутил прилив крови к голове, неожиданно сильный и резкий, как при сотрясении, но пересилил себя и пошел по комнате, где стояла комбинированная радиола, верхний шкафчик которой использовался под бар.

— Да вот же они, на стуле, — ответила Альма. — Ты что, не видишь?

— Не эти. Форменные брюки, — сказал Прюитт, открывая бар и наливая одного виски в рюмку на длинной ножке, какие употребляются специально для коктейлей. — Где-то здесь должна быть моя форма. Не найду где.

Он разом опрокинул рюмку. Его передернуло, но было похоже, что это поможет.

— Сейчас чуть выпью, чтобы мозги прочистить, и потопаю в гарнизон. Как вы считаете? — сказал Прюитт и осушил вторую рюмку.

«Следует признать, что наш флот потерпел крупное поражение, — неслось из репродуктора, — возможно, крупнейшее поражение за всю свою историю. И было бы…»

— Но тебе ж нельзя! — истерично выкрикнула Альма. — Тебе нельзя возвращаться!

— Это еще почему?

«…Однако над всем этим, над мраком горечи позорного поражения, яркими лучами сияет свет, который навсегда останется в памяти американцев…»

— Да потому что тебя разыскивают! — с надрывом проговорила Альма. — На тебе же висит убийство! Уж не думаешь ли ты, что с тебя снимут обвинение в убийстве? Да тут хоть две войны разразись — не поможет.

Он наполнил еще одну рюмку. В голове у него постепенно прояснялось, оцепенение похмелья медленно проходило. Для верности Прюитт осушил и эту рюмку.

— Я об этом забыл, — медленно проговорил Прюитт.

«…Храбрость и героизм наших солдат, — продолжал голос по радио, — которые перед лицом смерти, застигнутые врасплох внезапным нападением и не располагая достаточным количеством военной техники и боеприпасов, не отходили от орудий и отражали нападение врага отважно, проявляя огромную силу духа…»

— Забыл? Как же можно забыть об этом? — сказала более спокойно Альма. — Если ты вздумаешь сейчас вернуться л часть, тебя снова бросят в тюрьму и будут судить за убийство. Не важно, война или нет. И толку от тебя в этой войне не будет никакого.

Прю сел на скамеечку для ног перед радиолой, и вид у него был такой, словно его только что нокаутировали на ринге.

— Я совсем об этом позабыл, — мрачно произнес он. — Начисто все позабыл. Спал и даже не проснулся от выстрелов.

— Мы тоже не проснулись. И ничего не знали об этом. Я просто так, случайно, включила радио, — призналась Жоржетта.

— А я спал. Спал, как ни в чем не бывало, — убивался Прюитт.

Он снова наполнил рюмку и залпом выпил. Теперь голова его стала совершенно ясной.

— Проклятые немцы, гады! — медленно и угрожающе произнес Прюитт.

— Какие еще немцы? — спросила Жоржетта недоумевающе.

— Эти, — сказал он, указывая рюмкой на радиолу.

А радио продолжало:

«Я был в палатах нового военного госпиталя «Триплер Дженерал» и видел, как вносили раненых: некоторые были в форме, некоторые в нижнем белье, а на некоторых вообще ничего не было, и все они страдали от страшных ран, от ожогов».

— А что со Скофилдом? — резким тоном спросил Прюитт. — Что он говорил о Скофилде?