Теневая Линия. Ловцы звёзд. Звёздный Рубеж - Глен Кук

— Тпру! О чем ты говоришь? И чего вдруг?

— Я просто подумал о своем шефе. Очень достойный джентльмен — когда хочет. Все знаменитости живут на Луне-Командной. Но их достоинство — это просто замаскированная напыщенность. Еще с курсантских времен у меня была фантазия — быть тайным агентом короля. Я хожу повсюду под маской Джона Штатского и веду список. Как только какой-нибудь чиновник или продавец мне нагрубит, я записываю его имя, и за ним приходят люди короля. Я — бродячий клоун, который ходит повсюду и заставляет, надутых шишек показывать свое истинное лицо. И первой моей целью будет Бюро.

— И такие чувства у тебя против людей, на которых ты работаешь?

Мойше не ответил. Его спугнул резкий тон вопроса Эми. Вдруг ее восприятие стало слишком острым, проницательным, напряженным.

— Давай сменим тему.

Она не стала настаивать. После долгого молчания она спросила:

— А ты не хочешь вернуться к своей рукописи?

— Я тебе надоел?

— Нет! Я не это хотела сказать. Так это прозвучало? Извини. Я просто думала, что теперь тебе лучше.

Он на секунду прислушался к себе.

— В самом деле. Может быть, теперь она пойдет веселее. Не хочется этого признавать, Эми, но я отлично провел время. Спасибо.

Он позволил ей проводить себя до каюты, где немедленно набросился на рукопись. Работа пошла хорошо.

Ему показалось, что он едва успел начать, как Эми нажала кнопку сигнала.

— Проснись, Мойше! — крикнула она из коридора.

— Открыто! Что, уже пора?

Она впрыгнула внутрь, одетая очаровательной южной красавицей с бессчетными нижними юбками и оборками.

— Нормально поработал? У тебя всюду бумаги разбросаны.

У нее через руку был перекинут мундир конфедерата, а другой рукой она прижимала к боку шпагу с портупеей.

— Не то слово.

— Я кое-что одолжила… что с тобой?

На секунду он вместо нее увидел перед собой Элис. Прошлое ударило его, как цунами. Улыбка осталась у нее на лице, но исчезла из голоса.

— Мойше, что тебя преследует?

— Ничего. Это для меня костюм? Давай его сюда, я переоденусь.

— Я все время на тебя смотрю, Мойше. Что-то тебя грызет. Не надо, изрыгни это из себя. Выбрось туда, где ты сможешь его раздавить, убить, растоптать.

Вот в этом между ней и Элис была разница. Элис никогда бы не спросила. Подождала бы, пока он заговорит сам.

— А ты? — ответил он. — Хочешь рассказать мне, что преследует тебя?

«Лучшая защита — нападение», — насмешливо подумал он сам о себе.

Она не обратила внимания на его слова.

— Скажи мне одну вещь… — Она говорила мягко и заботливо, как в тот день на шаттле.

Он не дослушал.Тень страстиЛежала в переулке,Которым уходил я,Из Города Любви. И юнымБыло сердце, она была со мной,И тем лишь был я целостен.

— Чижевский, — сказала она. — Да. Я тоже это читала. Из «Сестра моя — любовь». Говорят, что он написал это перед тем, как ушел в космос и потерял рассудок — если не считать, что человек, хвастающийся любовью со своей сестрой, и без того сумасшедший. И что ты хотел этим сказать, Мойше? Это старая любовь тебя тревожит? Это глупо. Тебе же не пятнадцать лет…

— И я это отлично осознаю. Умом. «Стоял я голым и жалким в лунных садах», — процитировал он в отрыве из контекста. — Теперь я старый усталый человек, вдали от дома, без будущего, без друзей, кроме помешанного на шахматах диверсанта-архаиста, которого я никогда не вижу, кроме рабочего времени…

«Стоп! — подумал он. — Язык твой предает тебя».

— Давай сюда костюм. Я переоденусь. Ладно?

— Как хочешь.

В эти два слова она сумела вложить очень много. Это напомнило ему профессиональную мать, которая занималась им иногда, когда природная мать гонялась за призраками исчезнувшей Земли. Она умела сказать эти слова точно так же, ясно давая понять, что ничего не выйдет из того, что он задумал. В любые слова она могла вложить тот ясный смысл, что он отдает себя в лапы дьявола или выбирает равно неприятную судьбу.

— Отлично! Потрясающий офицер, — сказала Эми, когда он вышел из ванной. — Была бы у тебя борода, был бы ты похож на Роберта Ли.

— Правда? Слушай, что сделать с этой чертовой шпагой? Как это они умудрялись ходить и не лететь мордой вперед на каждом шагу?

Она захихикала и поправила на нем шпагу.

— Чего ты смеешься?

— Подумала просто, много ли было еврейских генералов в армии Конфедерации.

— Чертова уйма… а, ты про ту Конфедерацию. Не понял. Что здесь смешного?

— Надо знать тот период.

— Ну, здесь я тебе не попутчик. Я его знаю только по курсу военной истории из Академии. Могу рассказать, почему Лонгстрит не сделал при Геттисберге того, что не сделал, но не какой веры он был. К тому же я не еврей, и ты это знаешь.

— А кто же ты, Мойше бен-Раби? Ты вообще во что-нибудь веришь?

Опять прощупывание. Зондирование. Теперь уже от своего имени. Служба безопасности рыбаков вряд ли интересуется его религией.

Он хотел резко отшутиться, но она слишком близко попала к самой причине его неудовлетворенности. Сейчас он не верил ни во что, и меньше всего в самого себя. И это занятна, потому что подобного чувства у него не было с тех пор, как он ушел из летного состава. Пока не началось это задание.

— В пророка Мерфи, — ответил он.

— Мерфи? Не поняла. Кто такой этот Мерфи? Я ждала ответа «в смерть и в налоги».

— Пророк Мерфи. Человек, который сказал: «Все, что может испортиться, — портится». Вся моя жизнь — тому свидетельство.

Она шагнула назад и медленно покачала головой.

— Никак не могу понять, кто ты такой, Мойше бен-Раби. Или нет, могу. Может быть. Может, я сделаю тебя счастливым против твоей воли.

— Превратив тыкву в карету.

Сочтя, что хватит разговоров, он взял ее под руку и повел на бал, на секунду забыв, что не знает, куда идти. Потом он увидел, что она привела электрический скутер. Сейнеры на любое расстояние старались ездить на них. На «Данионе» были места, куда пешком за день не доберешься — в буквальном смысле. Покраснев, он сел на пассажирское сиденье спиной к движению.

За всю поездку они не сказали ни слова. Мойше испытывал приливы глупой злости, которые сменялись образом пистолета. Он этого образа чертовски боялся. Он не был стрелком. Казалось, что у этого образа меньше отношения к реальности, чем у его постоянного «хочу».

На самом нижнем, подсознательном, рефлекторно подавляемом уровне он был убежден, что сходит с ума.

Время растянулось невероятно. Нежеланные мысли отказывались уходить. Руки похолодели и онемели. Настроение упало до самого дна и падало дальше…