Гладиаторы - Олег Ерохин

— Я не задержусь у вас, госпожа моя, — сказал Сарт, качнувшись в полупоклоне, и тут же скривился от боли.

— Я помогу! — воскликнула Орбелия, кидаясь к египтянину…

Марк и Орбелия провели Сарта в спальню, и там Сарт с их помощью опустился на ложе. Подошел управляющий. Велев управляющему присматривать за больным, Марк отозвал Орбелию в сторону и сказал:

— Это мой лучший друг, а вернее — единственный друг. Он не раз выручал меня, ему я обязан жизнью… Не спускай с него глаз, Орбелия: отлежавшись, он еще вздумает удрать. Выпускать его из дома ни в коем случае нельзя: кажется, он болен серьезно, а в Риме у него полно врагов.

— Хорошо, — кивнула Орбелия. — Но ты говоришь так, словно куда-то уходишь…

— Точно, ухожу, — Марк покачнулся: он не спал всю ночь и выглядел уставшим. — Смотри же за Сартом!

Перед тем, как выйти из дома, Марк зашел в свой кабинет и взял из суммы, оставшейся от щедрот Нарцисса, сто золотых денариев.

При этом Марк не забывал, что Нарцисс вроде как намеревался потребовать назад эти самые свои «щедроты».

Напротив дома Клавдия Марк остановился. Он хотел просить приема у Ливии, которую, конечно же, преторианцы уже проводили в дом Клавдия согласно распоряжению Мессалины, но вот захочет ли Ливия его принять?

Выбравшись из дворца, Марк не забывал о Ливии, хотя беспокойство сначала за Орбелию, затем за Сарта временно отодвинуло воспоминания о ней на второй план. Но теперь Орбелия и Сарт были в безопасности, и ничто уже не загораживало от мысленного взора его ту чистоту, к которой он стремился всю жизнь и которая вдруг воплотилась для него в Ливии…

Как же долго он ее не замечал! Занятый тревогой о собственной участи, погруженный в раздумья о собственной честности, да вдобавок ко всему еще и загороженный от мира развесистыми прелестями Мессалины… Она не раз спасала его, а он не замечал ее, как люди не обращают внимание на солнце, когда светло, вспоминая о нем лишь во мраке. Остается только радоваться тому, что хоть теперь-то он прозрел! И теперь, найдя свое солнце, он, не ограничиваясь светом, стремился согреться, вернее, прогреться насквозь его лучами.

И теперь Марк вдруг осознал, как одиноко было Ливии, как тяжело ей приходилось у Клавдиев. И как тяжело ей после последнего случая, происшедшего в императорском дворце.

Своими золотыми денариями Марк нес свободу Ливии — свободу от Клавдиев. Ста золотых хватило бы, чтобы неплохо прожить целый год — конечно, особо не роскошествуя, — вот он и хотел предложить эти деньги Ливии с тем, чтобы она не думала о деньгах, решая, стоит ей покинуть дом Клавдиев или нет. А еще Марк надеялся на то, что сможет помогать Ливии и впредь…

Так было, у дома же Клавдия на Марка напали сомнения: примет ли Ливия его помощь? Правильно ли поймет его? Со стороны могло показаться, что он просто покупает Ливию, как покупают падших женщин… Да и согласится ли Ливия на встречу с ним — захочет ли Ливия посмотреть в глаза тому, кто видел ее унижение?

А было ли оно, это унижение? Похоже, никто не может унизить человека, кроме его самого, ровно как и раздеть. Мессалина раздела себя, приказав обнажиться Ливии, и оказалось: Августа уродлива. А он-то и не подозревал об ее уродстве, катаясь с ней по постели!

Преторианцы, стоявшие у ворот дома Клавдия, зашевелились (они охраняли не только палатинскую резиденцию императора, но и его прежний дом сенатора). Створки ворот раздвинулись, выпуская женщину, закутанную в паллу, и затворились опять. Женщина, что-то сказав преторианцам (наверное, пароль), быстро пошла по улице. И Марку показалось… нет, он знал точно — то была Ливия!

Когда Ливия, свернув за угол, скрылась от взоров преторианцев, Марк нагнал ее.

— Госпожа…

Ливия оглянулась. И остановилась.

— Ты?

— Госпожа, судьбе было угодно несколько раз сводить нас вместе: в самые тяжелые мгновения жизни одного судьба присылала другого… — Марк говорил с трудом, волнуясь. — Нельзя отказываться от помощи, когда ее предлагают от чистого сердца: я хотел бы помочь тебе, госпожа…

Марк, трепеща, замолчал, не в силах взглянуть на Ливию.

Ливия быстро заморгала, слово отгоняя непрошенную слезу, и просто сказала, силясь не выдать свое волнение:

— Я приму твою помощь, Марк.

Марк дотронулся до ее руки, и она не отдернула руку. Пробормотав: «Спасибо», он спросил:

— Так куда ты сейчас направляешься?

— Сам знаешь, что произошло на Палатине, — грустно отозвалась Ливия. — С Мессалиной мне не ужиться. Я твердо решила покинуть дом Клавдия. Иду я в храм Исиды — может, там меня возьмут в прислужницы?

— Храм Исиды не для тебя, милая Ливия. Лучше пойдем на улицу Менял: я слышал, там можно снять неплохую квартиру, — весело сказал Марк, стараясь обернуть Ливию к будущему, ободрить ее. — Пока будешь жить там, а я, если позволишь, буду навещать тебя.

Уголки девичьего рта, манящего Марка, словно пчелку цветок, дрогнули в улыбке.

На улице Менял в одном из доходных домов нашлась и в самом деле неплохая и недорогая квартирка. Марк снял ее для Ливии на год, уплатив за нее десять золотых из имевшихся у него ста. Девяносто золотых Марк оставил Ливии, А потом они простились: просто, без объятий и без слов признательности. И, прощаясь с Ливией, Марк подумал: может, он вскоре решится предложить ей перебраться к нему, и она не откажется и не откажет…

Как только Марк переступил порог своего дома, ощущение опасности, поддерживавшее его в состоянии бодрствования последние несколько часов, было вытеснено улыбкой Орбелии. Бессонная ночь, полная тревог, дала сразу же знать о себе: стоило Марку добраться до ближайшей спальни (их в доме было несколько) и опуститься на ложе, как Морфей подхватил его и понес на крыльях сна прочь от забот и от усталости.

Разбудило Марка легкое касание — словно мошки бегали по лицу.

Марк открыл глаза.

Орбелия, сидевшая у изголовья, поспешно отдернула руку.

К тому времени уже сгустились сумерки, в комнате было полутемно. Оказывается, он проспал до позднего вечера. Между тем ни один светильник еще не был зажжен.

— Как тебе здесь? Нравится? — спросил он Орбелию.

— Да-да… — еле слышно шевельнула она губами, как бы про себя.

— Надо зажечь светильник. — Он хотел было встать, но она удержала его:

— Подожди. Я должна сказать тебе… Я люблю тебя, Марк!

В ее голосе ему почудилось нечто странное — какое-то напряжение, не соответствовавшее обстановке. О боги, о чем это он? Как он черств! А она, бедняжка, видно, здорово настрадалась, натерпелась от этого Пизона.

Он тронул ее за плечо:

— И я люблю тебя, милая Орбелия! Да и как не любить, ты ведь сестра мне. А помнишь… помнишь старого Азарика, нашего дядьку? И где я только не скрывался от него с его уроками — он всюду меня находил благодаря тому, что у него была маленькая помощница, которая знала все мои места… А помнишь нашу голубятню? Мы вместе…

— Да я не о том, Марк, — мягко перебила Орбелия. — Я хотела сказать, что люблю тебя… что люблю тебя, ну, как женщина… как женщина любит мужчину…

Зарыдав, она упала ему на колени, и руки ее обвили торс его. И, сотрясаясь в рыданиях, она все повторяла свое признание…

Марк похолодел. Какое-то мгновение он медлил, а затем стремительно кинулся от Орбелии и, оказавшись в трех шагах от нее, произнес моляще:

— Поверь, Орбелия, ты любишь меня как брата, я ведь брат тебе и не может быть меж нами иной любви! Тебе только кажется, что ты любишь меня иначе, чем брата: просто к твоей сестринской любви примешивается еще и благодарность за то, что я вытащил тебя из дома Пизона. Хотя в том, что ты избавилась от Пизона, совершенно нет моей заслуги. Когда я пришел тебя освобождать, Пизон был уже мертв, и к смерти его я не причастен!

Судорожно глотнув, Марк продолжал:

— Так пойми: я просто брат тебе, ты же — сестра мне, и не может быть между нами иначе!

Орбелия прекратила рыдать и поднялась.

— Нет, Марк, все как раз иначе. Ты — не брат мне, а я — не сестра тебе!

— Что ты говоришь, Орбелия?!

— Вот послушай…

Орбелия опустила голову и, собравшись с мыслями, начала:

— Незадолго до смерти отец мой, Квинт Орбелий, рассказал мне одну историю, которую разрешил передать тебе только в случае крайней нужды.

Двадцать лет назад (а пожалуй, немного раньше, ведь тебе уже за двадцать, Марк?) Азарик — тот самый, о котором ты только что вспоминал, — нашел на Аппиевой дороге ребенка. Ребенку с виду было всего несколько месяцев — крохотуля, еще не умеющий ходить… На шее ребенка висела на шелковом шнурке золотая булла — это все, что было при нем. Азарик принес ребенка на виллу, собираясь воспитать как собственного сына, и мой отец не препятствовал этому. Днем позже умер мой брат трех месяцев от роду. Кто знает, послали бы боги моему отцу еще сына?.. А отцу нужен был сын, наследник. Он велел произвести замену. Маленькие дети так похожи…