Калейдоскоп. Расходные материалы - Сергей Кузнецов

Ее звали Онор, ну, как Medal of Honor, «Почетная медаль». Мой старик такую получил, за Вторую мировую, жаль, что посмертно. Одиннадцать мне было, когда он ушел, меня за старшего оставил, чтоб я о матери и сестре заботился. И я да, я все сделал как надо. Сестра за хорошего парня вышла, все как у людей. Дом по закладной, дети там, внуки… Сам-то я детей заводить не стал, с моей работой – лучше без семьи. Вечно в разъездах, да и убить могли, не ровен час. А я так считаю: если у тебя семья есть – ты за нее отвечаешь.

Вот, Танья, ты скажи, у тебя отец есть? Или там брат? А если есть, то куда он, сука, смотрел, когда ты сюда поехала? Ты скажи, а?

Ну и хрен с тобой, раз не понимаешь. Может, ты просто в шестнадцать лет, как Онор, из дома сбежала – и с концами? Она-то сразу в Голливуд подалась, актрисой хотела стать, но все больше, это, развлекалась. Почти как ты. Рассказывала, веселое время было в LA до войны… ну, когда тебе восемнадцать и у тебя такие сиськи, всякое время будет веселым, правда? Тебе-то сколько? А, все равно соврешь, молчи уж. Да, можно, конечно, кури. Люблю, когда девушки курят.

Мы полгода с ней встречались, а потом меня перебросили в Европу. Да уж, попутешествовал я не хуже Бонда. Десять лет в Европе, потом ненадолго домой и снова – сперва Лондон, а затем, уже в восьмидесятые – Азия. Токио, Гонконг, Сеул. Узкоглазые тогда только начали подниматься, нормально там было, интересно… Я, Танья, вот что скажу: вроде отца япошки убили, сам я с корейцами три года воевал, а все равно – уважаю азиатов. Нормально работают, вкалывают, как наши деды. Без всякой нынешней ерунды про социальную защиту. Я считаю, если людям деньги просто так давать, они вообще ни хрена делать не будут. Как у вас в России, в Советской России, я имею в виду. Все развалится к чертям.

Я вот подумал, смешно: я сегодня все время ваших встречаю. Сосед в самолете, таксист, даже девку в номер вызовешь – тоже из Украины. Полковник Зойд сказал бы, не может быть столько случайностей, надо, мол, быть настороже. Мол, суть работы шпиона – находить смысл в разрозненных деталях, анализировать их и действовать без промедления.

Я тебе, Танья, знаешь, что скажу? Я столько лет в отделе аналитики проработал, и главное, что понял, – нет никакого смысла в этих деталях. Вот я русских все время встречаю – какой тут смысл? Шпионят они за мной, да? Кому я теперь нужен? Вот была бы ты шпионка и понимала по-английски: чтобы ты от меня сейчас узнала? Как мы ваших агентов ловили двадцать лет назад?

Знаешь, Танья, я иногда думаю, все было зря. Не только весь этот анализ, а вообще всё. Все эти шпионские игры, вербовки, перевербовки… Можно было вообще ничего не делать – вы бы сами скопытились. Вот, говорят, мы выиграли холодную войну – ну, у вас то есть выиграли. И люди из Конторы, я знаю, они считают, что без Конторы ничего бы не получилось, типа это все мы подготовили. А я на днях стал вспоминать: ведь никто из наших не ожидал, что всё так будет. Все были уверены, что это навсегда: мы, значит, с одной стороны, а красные – с другой. Как же это мы выиграли, если мы считали, что выиграть вообще нельзя? Ерунда получается. Это как если бы мой отец думал, что война с Японией – навечно.

Сколько мы всего делали – а оказалось, ни к чему! Секретные снимки, перебежчики, радиоперехват… а потом пришел Горби, и через шесть лет – хоп! – и нет больше советских. Я думаю, как Андропов ваш умер – у вас все наперекосяк пошло. Вот он был хороший генсек, серьезный мужик. Вообще, я считаю, страной должны управлять люди из спецслужб. Потому что только у них есть настоящее знание, только мы и понимаем, что к чему.

А в Штатах все наоборот. Я тебе скажу, я в Конторе тридцать с лишним лет отработал – с каждым годом становилось только хуже. Бюрократии все больше, бумажка – на каждый чих. Без согласования с Конгрессом – пёрднуть не смей. Я ведь после Сеула на Ближнем Востоке работал. Вся эта история с оружием, «Энтерпрайзом», иранцами – всё через меня. Ты молодая, не знаешь, небось. Хорошая была операция – мы, так сказать, поддерживали конструктивную оппозицию в Иране, продавали им оружие. А полученные деньги отправляли в Никарагуа, повстанцам, которые с красными воевали. Конгресс никогда бы не утвердил – одно эмбарго, другое эмбарго. А мы – хоп! – все через Израиль провернули. И дело не в деньгах, ты не думай, денег мы всегда могли найти – но иранцы в ответ одного из наших заложников отпустили. Парень, считай, к семье живым вернулся. Хорошо это? Хорошо. И сандинистам в Никарагуа мы жопу надрали – тоже неплохо, правда? А они раскричались – Ирангейт, контрасгейт! Тоже мне, The New York Times, демократы гребаные, либералы… приняли этот Акт дурацкий, ни охнуть, ни вздохнуть. Слава богу, я на пенсию ушел. Надеялся на тихую долгую старость, да. Опять же – романы писать, как Флеминг.

А вот хрен тебе, Барни. Ни романов, ни долгой, мать ее, старости.

Аж зло берет.

Слушай, Танья, принеси из холодильника водки, мы выпьем с тобой. Водка, водка, да, это слово ты понимаешь. Задница, скажу я, у тебя красивая. Как будет по-русски? Джоппа? Японское что-то. Ну да, у вас же Япония в заднице. А Европа, выходит, спереди.

Лед захвати, эй! Лед, лед! Ах да, русские пьют безо льда, нам говорили. Ну, на здоровье! Так у вас говорят, да?

Садись рядом, вот так, руку сюда положи, мне приятно будет. Знатные у тебя сиськи, я уже говорил. Как у Онор были в молодости.

Когда я ее в Сеуле встретил, сисек уже не осталось. Оно не заметно было, может, там протезы какие в лифчик подкладывают, не выкидывать же старые платья, правильно? Я не спрашивал, неудобно все-таки.

Я бы ее не узнал даже, это она меня окликнула. Я сидел в лобби «Хилтона», и вдруг она подошла и говорит: «Хенд, Барни Хенд!» – я аж вздрогнул. Я нервный тогда был – в Сеуле той осенью вообще было нервно, как раз вы этот гребаный корейский «боинг» сбили.

Ко мне тут год назад один псих приезжал. Как он обо мне прознал – понятия не имею. Бывают такие зануды: вобьют себе в голову всякую чушь, а потом начинают… анализировать. Как мои бывшие коллеги. Разрозненные детали, скрытые смыслы… смыслы, скажу тебе, Танья, очень легко образуются. Возьми три любых факта, свяжи между собой – вот тебе и триангуляция, вот тебе и смысл. Но в такие смыслы верить – совсем идиотом нужно быть. Лучше тогда уж в Бога, по старинке, как мой отец.

Я ведь тоже могу себе сказать, что полковник Зойд все специально подстроил: и туриста этого с фотоаппаратом, и стюардессу с сиськами. Мол, потерял ко мне доверие и решил избавиться. А можно и еще круче: мол, полковник Зойд был двойной агент и хотел вывести нас с Энтони из игры.

Чушь, правда? А я вот уже двадцать пять лет об этом думаю, как тот псих с корейским «боингом». Он мне говорит: вы работали в Сеуле в 1983-м, курировали аэросъемку и радиоперехват, вы должны мне сказать – это ведь был самолет-шпион? И, мол, Советы его только подбили, а сбили американцы, чтобы следы замести, сбили, говорит, хотя на борту были невинные люди.

Я разозлился тогда страшно, выставил его нахрен! Во-первых, я понятия не имел, что случилось с этим «боингом», я в Сеуле совсем по другим делам был. Во-вторых, даже если бы знал – не сказал бы ни за что такому уроду. Невинные люди погибли! Это же война была, а на войне всегда невинные гибнут! Как опухоль вырезать – нельзя здоровую ткань не задеть.

Или даже не вырезать, а химиотерапией раковые клетки добивать… здоровые клетки тоже ведь гибнут без счета, правильно? Волосы выпадают и все такое.

И у Онор, видимо, выпали: она в парике была. Светлый такой парик, блондинистый, прическа, цвет – все как в шестьдесят четвертом. Наверное, она хорошо выглядела – для своей четвертой стадии, но я ее все равно бы не узнал, если бы сама не подошла. Летела куда-то в Индию, к какому-то гуру, целителю хренову. Ты подумай – в Индию, словно хиппи какая! Говорила: меня может спасти только чудо! А я никогда в чудеса не верил и перед смертью – не собираюсь. Я-то никуда не полечу, еще не хватало. Помотался по миру, достаточно, хоть помру в Америке, где родился.

Давай лучше выпьем, Танья, помянем Онор. Я потом навел справки – она и трех месяцев не прожила. Всегда чуял – нет от этих индусов толку.

Мы же, блядь, ничего не знали! А если б знали – разве б жили иначе? Разве могли бы жить иначе? Мы курили по две пачки в день! Мы отсюда, из Вегаса, на ядерные взрывы смотрели – как в кино ходили! Радиации небось нахватались – как на экскурсию в Чернобыль съездили! Врач, сука, и говорит: не операбельно! Операция то есть невозможна. Миссия, выходит, невыполнима. Соберем, говорит, в понедельник консилиум, обсудим химиотерапию. Утешил, называется. Что толку от этой химиотерапии – только время протянуть.