Магия отступника - Робин Хобб

Его улыбка померкла, и лицо посерьезнело. Я растерялся. Простил ли я его? Но как бы я смог? Он убил женщину и добился того, чтобы подозрения пали на меня. Он распустил слухи, настроившие горожан против меня настолько, что толпа пыталась меня растерзать. Его принудила к этому магия. Но даже зная это…

— Я понимаю тебя, — ответил за нас обоих мальчик-солдат. — Когда ты настолько хорошо понимаешь человека, прощение перестает иметь значение. Ты сделал, что должен был. Бьюэл Хитч. Выполнил приказ магии.

Бьюэл по-прежнему смотрел на нас. Нет. На меня. Он ждал.

— Мне не за что прощать Бьюэла Хитча, — произнес я там, внутри. — Меня предал не он, а магия.

Я ощутил, как нахмурился мальчик-солдат, и понял, что он расслышал мои слова. А когда Бьюэл вновь ухмыльнулся — убедился, что и он тоже их не пропустил.

— Без разницы, кто это сделал, Невар, — мне жаль, что так вышло. Но я не могу сожалеть о том, что я этим купил. Об этом.

— Тебе нравится быть деревом?

Позади меня остальные уже заканчивали свою работу. Тело Дэйси укутали в замерзающее одеяло и засыпали снежным саваном. Ее кормильцы разглаживали снег, словно тонкое покрывало на спящем ребенке.

— Быть деревом, — улыбнулся он. — Пожалуй, можно сказать и так.

Он вздохнул, но не удрученно, а, скорее, с удовлетворением от полноты собственной жизни.

— Невар! — окликнул меня Джодоли.

Мальчик-солдат обернулся к нему, и великий жестом подозвал его. Остальные выстраивались кольцом вокруг Дэйси и ее дерева и ждали, что он к ним присоединится.

Когда он зашагал прочь, Бьюэл заговорил нам вслед, обращаясь ко мне. Он еще не окреп в своем дереве. Его голос стихал по мере того, как мы удалялись от него, но слова все же долетали до меня.

— Оно того стоит, Невар. Неважно, что она у тебя отнимет. Неважно, от чего ты откажешься. Неважно, что тебе придется сделать. Оно того стоит. Уступи, старина. Отдайся магии. Ты не пожалеешь, обещаю.

Мальчик-солдат коротко кивнул. Я замер в упрямой неподвижности у него внутри.

«Нет».

Он отвернулся от каэмбры и сугроба, который, если приглядеться, все еще повторял очертания сидящего человека. Остальные собрались вокруг дерева, где такой же, только гораздо больший снежный курган стал могилой для Дэйси. Мальчик-солдат направился к ним. Пока он пробирался сквозь снег, к нему присоединился Джодоли. Он заговорил так, словно между ними не было ссоры или она не имела сейчас никакого значения.

— Хорошо, что дерево ее приняло. Дэйси выбрала его три года назад, едва поняв, что станет великой, и ежегодно навещала его, даря ему свою кровь, чтобы оно пробудилось и признало ее. И все же в морозную погоду иногда случается так, что дерево не принимает тело великого. И тогда уже никто не сможет ему помочь.

— А что происходит теперь?

— Теперь мы споем ей на прощание. Наши песни напомнят ей, кем она была, чтобы, когда дерево ее заберет, воспоминания Дэйси остались яркими. Конечно, петь следовало бы всему ее клану, а не паре кормильцев и горстке стражи. Но мы здесь, Невар, с нашей стороны было бы мудро почтить ее долгими песнями, такими долгими, какие мы только сможем спеть обо всем, что нам о ней известно. Ты понимаешь?

Он имел в виду, что это будет мудро с политической точки зрения.

— Думаю, да. Я прослежу за тобой и сделаю все, что смогу.

— Вот и хорошо. Давай присоединимся к ним.

Происходящее настолько отличалось от гернийских похорон, насколько это вообще возможно. Мы встали в кольцо вокруг дерева и взялись за руки. Нам пришлось оголить ладони на морозе, поскольку считалось крайне важным кожей касаться друг друга. Спустя пару мгновений я понял почему. Я ощутил магию, текущую по кругу из сцепленных рук, словно мы все держались за трубу, сквозь которую — сквозь нас — течет вода.

Петь начали кормильцы, как и полагалось им по праву. Это было не столько пение, сколько речитатив, без мелодии и рифм. Первый пересказал все, что смог вспомнить о Дэйси: с того дня, как впервые встретил ее, до самой ее смерти. Он говорил нараспев, пока его голос не охрип настолько, что он не мог больше произнести ни слова. Когда он наконец смолк, его сменил второй кормилец, тоже вспомнивший, как он встретился с Дэйси и как служил ей много дней. Он старался не повторять того, что уже рассказал его товарищ. Тем не менее еще до того, как кормильцы закончили петь, короткий зимний день подошел к концу.

Однако ночь не принесла передышки. Речитатив продолжался, его подхватывал один страж за другим, и каждый лелеял свои воспоминания о Дэйси, напоминая умершей женщине, как она выглядела и разговаривала, что ела и как одевалась, как смеялась над забавными событиями или печалилась из-за горестей. Далеко не все воспоминания были добрыми. Некоторые рассказывали о детстве Дэйси, жестоко обращавшейся с младшими ребятишками. Другие — о ее вспыльчивости во взрослом возрасте. Некоторые плакали, говоря о Дэйси и о том, что они ее потеряли, а потом вдруг кричали и смеялись, вспоминая о ней. Один подробно рассказал о том, что она делала в день битвы. Я сжался, когда он заговорил об увиденных ими смертях и о тех, кого она убила своей рукой. Страж не жалел подробностей. Следовало проговорить вслух все, чтобы оно сохранилось в памяти умершей женщины.

Я узнал о жизни Дэйси куда больше, чем прежде. Когда очередь наконец дошла до Джодоли, мальчик-солдат уже не мог представить, что тут еще можно добавить. Джодоли рассказал о том, как он впервые встретил Дэйси, уже великой, а потом, подробно, о той ночи, когда она освободила танцоров Кинроува. Он говорил о разделенных с ней трапезах и о подарках, которыми они обменивались как великие народа, добавляя все новые и новые подробности.

Ступни и икры мальчика-солдата отекли, он страшно закоченел. Лишь магия, текущая от руки к руке, позволяла ему вытерпеть это испытание. Его собственные запасы подпитывали ее, но в то же время она вытягивала силы из каждого в кругу и передавала ему.

Уже заметно стемнело, когда Джодоли наконец умолк. Вокруг царил суровый мороз, от которого на лице мальчика-солдата растрескивалась кожа. Волоски у него в ноздрях сделались жесткими и колкими, и он едва чувствовал собственные ноги. Хуже того, не осталось ничего, о чем он мог бы вспомнить, а Джодоли предупреждал, что он должен, по крайней мере, попытаться говорить о Дэйси долго.

Казалось, ему уже не о чем было рассказывать, и все же мальчик-солдат справился с задачей. Он начал с того, как впервые увидел Дэйси в лагере Кинроува и как она отнеслась к нему. Он вспомнил, как она освободила танцоров Кинроува, а когда заметил, что ее стражам и кормильцам нравится слушать о ее доблести, расцветил рассказ подробностями. Он не утаил, что Дэйси невзлюбила его с первого взгляда и угрожала ему — и это, как мне показалось, стало новостью для многих собравшихся. Но, как и те, кто говорил прежде, он не попытался что-то выпустить или смягчить — ни в повествовании о первой встрече, ни о том, как мало сочувствия проявила Дэйси, когда танец призвал Ликари. Он рассказал о подготовке к битве, о последних мгновениях перед тем, как они отправились выполнять каждый свою задачу, и об их следующей встрече, когда он увидел ее раненой и глядящей в одну точку. О том, как он оставил ее с верными кормильцами, пока сам ходил за знахарем, и о том, как они быстроходом вернулись с ней к ущелью, где она и скончалась.