Бомарше - Рене Кастр

«Нам гораздо нужнее утешение, которое мы можем почерпнуть, созерцая картину доблести наших предков, чем ужас от созерцания наших пороков и преступлений».

Эта сдержанность, которую он считал необходимым условием для восстановления общественного порядка, не мешала ему оставаться убежденным сторонником свободы во всех ее проявлениях. Так, когда Учредительное собрание, внося дополнения в Эдикт о веротерпимости от 1787 года, решило восстановить гражданские права потомков протестантов, покинувших родину после отмены Нантского эдикта, Бомарше, сам потомок этой гонимой касты, отправил письмо Бареру, чье выступление подвигло депутатов принять это решение:

«Не могу отказать себе, сударь, в удовольствии поблагодарить вас за то счастье, которое доставило мне чтение вашей блестящей речи в пользу восстановления прав протестантов, покинувших французское королевство. Когда я читал ее, сердце мое трепетало, а на глаза навернулись слезы. Счастлива нация, которая может заслужить уважение всего мира принятием такого справедливого и такого великодушного решения! Счастлив оратор, который, будучи облеченным высочайшим доверием выступить по столь деликатному вопросу, нашел в своем сердце берущие за душу слова, коими расцветил свою убедительную речь!

Какое бы зло ни причинила лично мне революция, я буду всегда благословлять ее за то доброе дело, которое она только что совершила, и всю свою жизнь буду любить вас, даже не имея чести быть лично с вами знакомым, за ту самоотверженность и горячую убежденность, с коей вы отдались решению этого вопроса. В течение пятнадцати лет я не оставлял попыток убедить наших министров в необходимости облегчить судьбу несчастных протестантов. Благословенно будет в веках собрание, призвавшее беглецов в ряды французских граждан!»

Не менее интересно обращение Бомарше к муниципальным чиновникам округа Блан-Манто от 28 июня 1791 года с просьбой увеличить число церковных служб, которое было сокращено после принятия гражданского статута для духовенства. По словам Бомарше, это увеличение треб доставило бы удовольствие не только его жене и дочери, но и всем благочестивым и чувствительным душам:

«И я, коему все они поручили составить эту петицию, хотя я и наименее набожен из всех, я, сознавая, что просимое разрешение необходимо как для регулярного отправления религиозных обязанностей, так и для пресечения недостойных разговоров врагов родины, кои сеют повсюду слухи, что забота о гражданском благе не более чем предлог для уничтожения религии, я вместе со своей женой, дочерью, сестрами, вместе со всеми моими согражданами и их домочадцами прошу вас дать согласие на то, чтобы все эти добрые христиане, нуждающиеся в церковной службе, могли по меньшей мере удовлетворить сию потребность. Мы воспримем ваше справедливое решение как милосердный акт, столь же воздающий честь вашей преданности католической вере, сколь эта петиция свидетельствует о преданности ей моих сограждан и моей собственной».

Как мы видим, выраженная в этой петиции позиция далека от той, что прозвучала в куплете в защиту права священников на брак в сцене коронования Тарара. Что же повлияло на смену настроения Бомарше? Провал новой постановки этой оперы? Или отказ Учредительного собрания поддержать его архитектурный проект, который он хотел осуществить в связи с празднованием Дня федерации, заставил его усомниться в непогрешимости новой власти? А может быть, боязнь мятежей и народных волнений подвигла его стать поборником прежнего порядка, церкви и даже трона? Трудно ответить на этот вопрос, поскольку мысли и поступки стареющего Бомарше становились все более противоречивыми.

Он фактически отрекался от дворянства, и это он, кто столько лет жизни посвятил борьбе за приобретение титула! «Понятие древности рода потеряло сегодня свое значение, — писал он 21 мая 1791 года претенденту на руку своей дочери Евгении, — ничто живое не может существовать без предков, но, что касается благородного сословия, то отныне родовитые предки не будут оказывать влияния на судьбу своих потомков: каждый получит то, что заслуживает по закону, конституции и разуму, главное — разуму, столь часто попиравшемуся в наших готических институтах!»

Но всего годом ранее он был глубоко потрясен отменой всех дворянских титулов. Письмо Бомарше к жене, лечившейся на водах в Сент-Амане, вполне созвучно знаменитой реплике Мирабо журналистам, которые, во исполнение известного декрета, стали называть его просто Рикети: «Этим своим Рикети вы уже три дня сбиваете с толку всю Европу».

«Что с нами будет, дорогая? Вот мы и утратили все наши звания. У нас остались только фамилии, без гербов и ливрей! О праведное небо! Какое расстройство! Позавчера я обедал у г-жи де Ларейньер, и мы обращались к ней как к г-же Гримо, коротко и без всяких дополнений. Его преосвященство епископа де Родеза и его преосвященство епископа д’Ажана мы называли в лицо господин такой-то; не сохранив ничего, кроме своего имени, мы все выглядели как на выходе с какого-нибудь зимнего карнавала в Опере, когда маски уже сняты.

Я доказал в воскресенье, что поместье, именуемое Бомарше, мне больше не принадлежит и что декрет, требующий отказа от прозваний по землевладению, не распространяется на имена, кои берет человек, вступая на боевое поприще, а именно под прозванием де Бомарше я всегда побеждал своих трусливых недругов».

Это стремление побеждать своих противников всегда было свойственно Бомарше; продолжая бороться за свободу, он вдруг осознал, что Законодательное собрание могло бы решить в его пользу старый и до сих пор незавершенный спор об авторском праве, так как. будучи результатом труда, право писателя на его произведение получало шанс быть официально признанным именно в тот момент, когда народные избранники намеревались узаконить право французов на частную собственность, ибо незыблемость этого права признавалась всеми слоями французского общества, что нашло свое отражение в наказах депутатам Генеральных штатов.

Действия, предпринятые против труппы «Комеди Франсез» еще в 1777 году, не увенчались успехом, как надеялись драматурги, подписавшие совместную петицию. 9 декабря 1780 года в ответ на их ходатайство вышел королевский указ, устанавливавший принципы расчетов театра с авторами. В пользу последних было закреплено следующее:

1. Отныне труппа «Комеди Франсез» была обязана включать в подлежащую дележу сумму сборов не только прибыль, вырученную от продажи билетов в кассе в день спектакля, но и все другие виды доходов, как то: бронирование ложи заранее, годовой или пожизненный абонемент и т. д.