Семья Машбер - Дер Нистер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сроли не стал настаивать. Он обратился к жене Михла и объяснил ей, что ее вещи будут пока сложены в кладовой и это не повредит ни ей, ни вещам. В первую минуту жене Михла было трудно расстаться со своим имуществом, к которому, каково бы оно ни было, она привыкла… Но когда Сроли снова объяснил, что это ей же на пользу, что со старой мебелью ничего не случится, и прибавил, что жена Михла получит здесь все, что ей требуется, женщина согласилась, с грустью наблюдая за тем, как складывают ее вещи и небрежно засовывают их в кладовую.
В сопровождении Сроли она вошла в дом. Сроли представил ее Юдис и деликатно намекнул последней, что не следует чваниться; вдове Михла он сказал, чтобы она не падала духом и не считала себя напросившейся. Вместе с тем он намекнул ей: если она увидит, что в доме нуждаются в ее помощи, то пусть поможет, пусть смотрит на себя как на работницу, которая не получает жалованья, а служит за бесплатную квартиру.
Так и порешили. Жена Михла Букиера и его дети сделались квартирантами в доме Мойше Машбера — это, конечно, только Сроли могло прийти в голову… Возможно, таким образом он удовлетворил своему капризу, а может быть, у него были кое-какие виды на более отдаленное будущее… Так или иначе, но Сроли, готовясь в дорогу, сделал и это — второе — дело.
Сделал он и третье.
Однажды, выбрав время, когда Лузи отправился навестить семью брата и когда Аврам, который все еще жил в N, остался дома один, Сроли достал из кармана бутылку и предложил:
— Не откажись, Аврам, распить со мной бутылку вина!
— По какому случаю? Сегодня не праздник, не первый день месяца… — пожимая плечами, ответил Аврам, так как он и в самом деле не понимал, почему вдруг Сроли решил его угощать. Да и какой он ему собутыльник: с тех пор как Аврам появился в доме Лузи, Сроли держался от него в стороне и даже будто не замечал его присутствия. Что же случилось сейчас?
— Сегодня годовщина смерти моего отца, — сказал Сроли.
— Годовщина? — удивился Аврам. — Почему же вы не помянули отца с утра, во время молитвы, когда с нами молилось еще десять человек?
— К чему мне так много людей? Я люблю в одиночку.
— Что значит — в одиночку? — удивился Аврам, глядя, как Сроли готовит место за столом, достает откуда-то пару рюмок и начинает разливать вино, будто получил согласие Аврама.
— Лехаим! — Сроли поднял полную до краев рюмку, и Авраму пришлось, чтобы не обидеть Сроли, поднять и свою и, произнеся: «Лехаим!», пригубить вино. — Лехаим! — еще раз воскликнул Сроли, и Аврам снова увидел, что Сроли возбужден и как-то торжественно настроен, словно успел уже не одну рюмку пропустить.
И в самом деле: Сроли почему-то стал много говорить, и Авраму было непривычно видеть его в таком состоянии, так как до этого дня Сроли не вмешивался в его дела — как посторонний, который не желает знаться ни с кем из друзей Лузи, в том числе и с Аврамом; за все время пребывания Аврама в доме Лузи Сроли ни словом с ним не обмолвился, точно Аврам был тут лишним. Теперь, к изумлению Аврама, Сроли разговорился, переходя от одного вопроса к другому, и вдруг, как бы случайно и невзначай, упомянул имя Лузи и стал говорить только о нем:
— Лехаим! Выпьем за него, за Лузи, к которому я очень привязан и который стоит того, чтоб за него выпили. А что, разве нет?.. — спросил Сроли, уже изрядно выпивший, сердито поглядывая на Аврама, будто тот с ним не соглашался.
— Нет, почему же, напротив… — ответил Аврам, как подлинный почитатель Лузи, только из скромности не выказывавший своей привязанности, но сейчас вынужденный признать ее: — Конечно…
— Если так, — перебил его Сроли, — если вы и в самом деле так считаете и умеете ценить того, о ком мы говорим, по заслугам, то, возможно, вы поймете, насколько глупо должен был выглядеть некогда Елисей, ученик Ильи-пророка: увидав, что учитель покидает его, будучи взят на небо, Елисей расплакался, точно малое дитя… Он закричал: «Отец, отец! Колесница Израиля!» — ведь он не мог понять того, что было выше его понимания.
— К чему вы это говорите? Что вы имеете в виду? — спросил Аврам, взглянув на своего собеседника так, словно тот тронулся умом и болтал невесть что.
— Я это говорю к тому, что и вас, Аврам, я видел однажды в положении Елисея.
— Когда? Каким образом? — недоумевал Аврам.
— Не помните?.. А вспомните-ка тот вечер, когда Лузи уединился с вами у себя в комнате и исповедался… Тогда он вам разъяснил все, что требовалось, и сказал, что не останется здесь и намерен отказаться от нынешних форм своего служения Богу и найти другие, вам не понятные, — как вы тогда расхлюпались, точно дитя малое, потому что были не в состоянии видеть Лузи восходящим, избравшим свой путь, особый, а не общий, проторенный.
Да, Аврам вспомнил… И сейчас, выслушав последние слова Сроли, он еще больше удивился тому, что вдруг увидел в нем сообщника в деле, одинаково дорогом им обоим, в деле, к которому они подходили по-разному, не расходясь по существу.
— Так что признайтесь, Аврам, что вы ошибаетесь, — сказал Сроли, настаивая на своем.
— Да, правда, — вынужден был согласиться Аврам.
Он смотрел на Сроли, на этого странного человека, который оказался способным воодушевляться так же, как Лузи, как он сам… «Откуда это у него?» — думал Аврам.
Сроли заметил удивление Аврама, и то, что он снискал симпатию своего собеседника, доставило ему удовольствие. Вдруг он начал воспевать Лузи, как царь Соломон воспевал свою Суламифь, и Аврам, который минуту назад столь неохотно согласился сесть за стол с этим человеком, ушам своим не верил: оказывается, хмурый, сторонящийся всех Сроли, которому, кажется, безразлично все, что имеет отношение к дому Лузи, в том числе и сам Аврам, — вот этот Сроли может говорить с таким жаром, с таким восторгом, что вот-вот пустится в пляс.
Сроли и в самом деле вскочил из-за стола, и — то ли вино, то ли постоянно скрываемое благоговение перед Лузи послужило тому причиной, а может быть, то и другое вместе — он вдруг заговорил так красноречиво, воспевая славу Лузи, как говорит отец, восхищенный своим ребенком, или ребенок, почитающий отца, когда волны любви переполняют сердце и заливают берега…
— Я готов поклясться, — говорил Сроли доверительно, точно поверяя Авраму тайну, — что часто вижу, как Лузи проходит вдоль ряда поминальных свечей, зажженных в память о поколениях. Он сторожит, наблюдает, подстригает фитили. Но свечи тают, долго они не протянут, потому что воск кончается, его становится все меньше, свечи скоро погаснут… Остается надеяться, что ряд не останется без света потому лишь, что у Лузи имеется свеча, которую он до поры до времени скрывает, бережет…
Говорят, — продолжал Сроли, поверяя все ту же тайну, — что в молодости Лузи прекрасно танцевал на хасидских празднествах. Но тогда он, как мне кажется, плясал вокруг чужих огней. А теперь, когда он стар и мудр, солиден и опытен, он пляшет вокруг собственного светоча, который стоит на земле в серебряном подсвечнике. Танцуя, Лузи едва приподымает полы. Ни малейшее дуновение ветерка не отклоняет пламени свечи, вокруг которой он пляшет, как в заколдованном кругу, бодрствующий, осторожный и чуткий…
Я готов поклясться, — сам себя перебил Сроли, смущенно улыбаясь своей нетрезвой болтовне, — готов поклясться, что несу вздор.
— Нет, почему же, — сказал Аврам, стараясь приободрить Сроли и заставить его продолжить разговор, так как ему, Авраму, хотелось слушать и слушать.
Сроли пошел ему навстречу и стал продолжать в том же духе, фантазируя и рисуя картины с участием Лузи. Аврам слушал, затаив дыхание, и постороннему свидетелю этого разговора могло бы показаться, что оба — Сроли и Аврам — вот-вот поднимутся с мест, возьмутся за руки и станут вместе восхвалять и воспевать того, о ком заговорил Сроли, втянув в беседу и Аврама. Этого чуть было не произошло — отчасти потому, что оба выпили лишнего: Сроли по своей воле, Аврам невольно, — а отчасти потому, что они и в самом деле испытывали благоговение перед тем, под чьим кровом находились. И хотя самый объект почитания был где-то вдали от дома, дух его витал здесь, и этого оказалось достаточно для того, чтобы у Сроли и Аврама будничное настроение сменилось праздничным, едва речь зашла о человеке, который был в силах опьянить их и в трезвом состоянии.
Но вдруг Сроли нахмурился без видимой к тому причины. Он замолчал. А когда Аврам обратился к нему с вопросом: «Что случилось?» — он ответил:
— Злость берет!
— На кого?
— А вот на тебя!
— За какую провинность?
— Не за то, что ты совершил, а за то, что собирался совершить.
— Что же это такое?
— А то, что ты хотел отговорить Лузи от принятого им решения. Это, по моему глубокому убеждению, могло бы повредить ему во всех отношениях.
— Что это значит?