Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

Снег запестрел пятнами крови.

В последней надежде увидеть идущее подкрепление Тимофей обернулся к поселку.

Немые, с закрытыми ставнями дома стояли под белыми шапками снега. Улица была пуста. На дороге неподвижно лежал человек — кому-то из раненых смерть помешала добраться до тепла избы.

Потом Тимофей на мгновение увидел Игнатова. Тот лежал, привалясь на бок, и целился, прижимая подбородком приклад винтовки. Его правая щека и оголенные руки были залиты кровью. Рядом, уткнувшись лицом в окровавленный снег, распластался мертвый Куделин.

И вдруг Тимофей сразу все понял: и безнадежность положения их малочисленного отряда, ведущего бой с неравными силами врагов, и зловещее молчание поселка позади.

Он прислушался и сквозь свист пролетающих над головой пуль, сквозь трескотню казачьих винтовок и дробь пулеметов услышал нечастые выстрелы своих товарищей по цепи.

Огонь повстанцев явно затухал. Выстрелы раздавались редко-редко, и не менее половины снежных лунок молчали совсем.

— Не хватит патронов… Не хватит… — подумал Тимофей с болезненным безразличием, словно не сам он думал, а думал за него кто-то другой, находящийся очень далеко от этой позиции и не принимающий никакого участия в бою. — Никак не хватит…

Он достал из кармана последнюю обойму и зарядил винтовку.

— Еще пять выстрелов, а потом…

Казачьи цепи быстро приближались. Теперь различимы стали даже лица казаков. Прямо против себя Тимофей увидел усатого вахмистра в черной заломленной набекрень папахе. Повернувшись вполоборота, вахмистр что-то кричал по цепи и протягивал руку к поселку.

Тимофей равнодушно прицелился и выстрелил.

Вахмистр покачнулся, упал на снег, но тотчас же поднялся.

И вдруг Тимофея охватила такая ненависть, какой он не испытывал с начала боя. И почему-то именно на него, на этого усатого вахмистра, обратилась вся ненависть Тимофея.

— Поскользнулся? Врешь, сволочь… — Тимофей передернул затвор винтовки и выстрелил еще раз.

Словно уклоняясь от пули, вахмистр откинул корпус назад и поднял руку так, будто хотел удержать падающую папаху. Потом он запрокинул голову, вытянулся, как бы привстав на цыпочки, и повалился навзничь.

— Откомандовался… — Тимофей повел винтовку, прицеливаясь в соседа вахмистра, и вдруг вспомнил, что у него осталось только три патрона.

Мстя за смерть своего вахмистра, казаки усилили огонь. Они, стреляя навскидку, уже не шли, а бежали к позиции повстанцев. Пулеметы с флангов строчили нескончаемыми очередями.

И внезапно сквозь грохот пальбы и свист пуль до слуха Тимофея донесся странный протяжный гул. Он шел из поселка и был похож на рев разъяренной толпы.

Гул нарастал, становился отчетливее, яснее и вдруг разрядился беспорядочной винтовочной стрельбой. Позади, где-то в районе железнодорожной насыпи, мерно и равнодушно застучали пулеметы.

Тимофей еще не понял, что случилось в поселке, когда увидел бегущего из штаба связного.

Он бежал, так низко пригнувшись к земле, что чуть не касался снега дулом опущенной винтовки. Лицо его было синевато-белым.

Подбежав к цепи, связной упал рядом с Игнатовым и закричал срывающимся голосом.

— Казаки в поселок ворвались… Обходом… Врасплох захватили… Одни на позиции шли, другие только из домов выходить начали… Без мала половина-то и оружия еще не имели… Такое творится, что и не разберешь… — Он перевел дыхание и опять закричал, чтобы его слышали в треске выстрелов: — Отступать вам приказано… К станции отходить… Товарищ Коновалов приказал поторапливаться, не мешкать, а то как бы вас не отрезали…

Игнатов слушал связного и молчал, как будто все, что говорил тот, было ему уже давно известно. Потом он с трудом приподнялся на колено, обтер рукой кровь, налипшую у губ, и крикнул:

— Отходить к станции… Держаться окраины поселка. Перебежкой по одному… Заместителем моим Козихина назначаю…

— Козихин убит, — сказал кто-то из ближней лунки.

— Убит? — повторил Игнатов и огляделся, как будто только теперь заметив, что наделал казачий огонь. Он обвел взглядом снежные лунки и, увидав рядом приподнявшего голову Тимофея, сказал: — Тогда Тимофей, Берестнев Тимофей заместителем моим будет. Ты, Берестнев, ребят к станции веди, а я здесь задержусь, хоть маленько вас огнем поприкрою…

Он снова лег в лунку, но, прежде чем прицелиться, сорвал с пояса гранату и бросил ее подле себя на снег, запятнанный кровью.

Тимофей крикнул бойцам, чтобы они по одному перебегали к домикам поселка, а сам лег, чтобы, пока дойдет его очередь бежать, прикрыть огнем начавшиеся перебежки других.

Он успел выстрелить еще два раза и с одним патроном в стволе винтовки побежал к поселку, где за первыми домами укрылись отступившие бойцы.

Игнатов остался на позиции. Убегая, Тимофей слышал одинокие выстрелы его винтовки.

Когда Берестнев подбежал к заборам окраины, ружейная трескотня в степи внезапно прекратилась и наступила томительная тишина, сейчас более страшная, чем самый оживленный огонь. Тимофей приостановился за углом и прислушался. Там, где минуту назад под огнем казаков лежала цепь повстанцев и где воздух гремел от винтовочных выстрелов, было необыкновенно тихо.

Тимофей выглянул из-за угла в надежде увидеть бегущего Игнатова, но улица, по которой лежал путь к оставленной позиции, была пуста.

Ухватившись рукой за угол забора, Тимофей ждал, не в силах поверить, что Игнатов все еще там — в снежной лунке. Вдруг он услышал крики казаков, атакующих уже мертвую позицию повстанцев, и сквозь крики — одинокий глухой взрыв гранаты.

7

Их теперь было семь человек, и на всех семерых осталось только пять патронов.

Пустив бойцов цепочкой вдоль улицы, Тимофей побежал последним. До станции было недалеко, но стрельба в переулках справа и