Книга и братство - Айрис Мердок

— Роуз, ты сошла с ума… или дразнишь меня… или что?

— А что ты хочешь от меня, когда исчезаешь… или я должна не думать о тебе? Если желаешь, чтобы я не думала о тебе, тогда ты действуешь в верном направлении.

— Роуз, неужели ты действительно воображаешь…

— Конечно, это не твоя вина, а моя. Ты привык ко мне, к тому, что я всегда под рукой, ласкова и отзывчива. Не следовало мне крутиться возле тебя. Многие мне это советовали.

— А что, ты крутилась? — сказал Джерард. — Я этого не требовал. Конечно, я привык к тебе. Не понимаю, на что ты жалуешься, почему вдруг так рассердилась на меня.

— А ты почему повторяешь «черт возьми!» да «что, черт возьми, случилось?» и заявляешься на вечеринку так поздно, когда мог бы догадаться, что я приду сюда, чтобы увидеть тебя! Какая я дуреха, дуреха.

— Ты что-то сказала о Гулле и Лили, что они женятся.

— Ты уходишь от разговора.

— Стоит сменить тему.

— Да, Гулливер вернулся из Ньюкасла — нашел работу, — и они собираются пожениться. А Гидеон и Пат удочерили Тамар.

— Действительно?

— Ну, намерены, уже все документы готовы, она возвращается в Оксфорд, и организуется Tamargesellschaft, мы все будем помогать ей, пока…

— Хорошо. Но кто это говорит?

— Гидеон, он теперь всем занимается. У Тамар собственная квартира, Вайолет живет в Ноттинг-Хилле, Тамар счастлива, Вайолет счастлива, все это мог бы сделать ты, но у тебя не нашлось времени, ты даже не пытался…

— Сомневаюсь, что Вайолет счастлива… но ты совершенно права, что мы плохо пытались…

— Кто это «мы»?

— Роуз, просто, пожалуйста, следи за тем, что говоришь.

— Ну вот, я еще должна «следить за тем, что говорю»! А как насчет того, что ты говоришь? Ты упрекаешь меня в…

— В чем я тебя упрекал, кроме как в привязанности к твоей семье?

— У меня нет семьи. Ты моя семья. А это значит, что семьи у меня нет. Я отдала тебе всю мою жизнь, а ты этого даже не заметил.

— Ты говоришь чепуху, которую придумала, просто чтобы досадить мне. Конечно, у тебя есть семья. У меня такое впечатление, что Рив просто распоряжается тобой, как собственностью, уводит, как послушную собачку.

— Ты имеешь в виду, что он использует меня, что ему нужна домашняя хозяйка?

— Что ж ему не использовать тебя? Он рассчитывает на некие условные родственные чувства.

— Почему «условные»? Я нужна этим людям, им недостает меня, чего за тобой я никогда не замечала.

— Роуз, не кричи на меня, ты знаешь, я не выношу истерик.

— Я не кричу. Хорошо, я говорю вздор. Все куда проще. Я всегда любила тебя, а ты не можешь меня полюбить, и это не твоя вина. Но не знаю почему, мне все это неожиданно стало невыносимо.

— Так что ты предлагаешь? Хочешь, чтобы я ушел, прямо сейчас?

— Имеешь в виду, навсегда?

— Не говори глупости. Похоже, ты находишь меня невыносимым, и определенно сердита на меня, не понимаю отчего. Сейчас неудачный момент для разговора, ты крайне возбуждена, возможно, чем-то еще, и я здесь лишний… наверное, мне благоразумней исчезнуть.

— Тебя, видно, кто-то ждет, все поглядываешь на часы.

— Роуз, ты пьяна?

— Ладно, уходи.

Повисло молчание. Роуз расстегнула верх коричневого вельветового жакета, распахнула воротник белой блузки и схватилась за горло. Неужели пьяна, удивилась она? Отчего все так ужасно? Говоря с Джерардом, она ходила взад и вперед между столиком розового дерева, на котором стояли нетронутые бокалы, и письменным столом и вдруг заметила письмо, которое начата писать Джерарду два дня назад, но так и не закончила. Схватила его и яростно смяла в руке. Неужели это конец такой долгой дороги, подумала она, что же ей, завопить, упасть в обморок? Он забыл, что когда-то они были любовниками. Конечно, это было давным-давно и мало что значило даже тогда. Теперь она ждет, что он уйдет, она не станет останавливать его, и, если он уйдет, все переменится, они окончательно станут чужими друг другу. Может, они уже чужие, и она только сейчас начинает это замечать. Она швырнула скомканное письмо на пол.

Джерард наблюдал за ней, стоя у камина. Он был расстроен и удивлен ее неожиданным желанием причинить ему боль. В какой-то момент он уже решил уйти. Но тут что-то произошло с ним, он вдруг почувствовал невероятную усталость. Многое ему смертельно надоело, многое донимало, в последнее время все было как-то чересчур.

— Боже, как я устал! — сказал он, подошел к столику и взял один из бокалов с шерри. Сделал это несколько неловко, плеснув золотистую жидкость на столик.

Хотя бедный старый столик уже был весь в подобных пятнах, Роуз инстинктивно достала носовой платочек, еще мокрый от слез, и стала промокать лужицу. Джерард тут же положил ладонь на ее руку, и они на мгновение замерли, не глядя друг на друга. Мгновение прошло, он убрал руку, а она подняла к нему лицо, и он сказал:

— Мы не должны ссориться, дорогая, мы не должны ссориться.

Роуз, с высохшими глазами, охваченная яростью, почувствовала, что слезы вновь подступают к глазам, а с ними и огромное облегчение, сопровождаемое возвратившейся зубной болью, о которой она было забыла. Она была так рада, так благодарна, так признательна Джерарду, что он не ушел, что прикоснулся к ней, назвал «дорогой» и что ей не нужно продолжать свои машинальные нападки на него, причинявшие такую боль обоим. Слезы защипали глаза, и она сказала:

— Мне нужен другой платок, этот насквозь мокрый от шерри.

— Возьми мой.

Она зарылась лицом в его большой белый платок с еще жесткими складками после глажки, но уже пахнущий его карманом, теплый от ее дыхания и влажный от ее слез. Ужасная судьба мгновение смотрела на нее и отпустила.

— Останешься поужинать?

— Да, конечно, — сказал Джерард, — только ничего не готовь.

Вернувшись с кухни, куда они пошли вместе и Джерард откупорил бутылку вина, а Роуз приняла две таблетки аспирина и открыла банку с языком и банку шпината, достала сыр, яблоки и кекс с изюмом, разговаривая о Гулле с Лили, о Тамар с Вайолет и Аннушке, чья болезнь, слава богу, оказалась несерьезной, они уселись за круглый стол, который Роуз застелила рогожкой из рафии, друг против друга, как на переговорах. Впрочем, оба были очень голодны.

— Роуз, ты сказала, что «не знаешь почему» все тебе стало невыносимо. Можем мы поговорить о причине этого?

— Думаешь, стоит? Мне хочется поговорить о тебе.

— Правда, ты даже не поинтересовалась, как я и что я делал, кроме грубого намека относительно последнего.

— Извини. Ну и как ты, чем был занят?

— Я отвечу, но, пожалуй, чуть погодя.

— Джерард, это не что-то ужасное, нет?

— Не совсем… ужасное… но… я скажу, только давай сперва проясним тот другой вопрос.

— Ты имеешь в виду то, что я наговорила?

— И то, что наговорил я, и почему мы оба… явно… переживаем кризис. Естественно, какие-то причины очевидны.

— Ты имеешь в виду Дженкина…

— Да. Это. Словно мир рухнул — и для всех нас это конец одной жизни и начало другой.

— Под «всеми» ты подразумеваешь нас двоих, — сказана Роуз.

— Я не могу не чувствовать, что нас по-прежнему много. Да, есть еще Дункан, но не знаю…

— Думаю, их мы потеряли.

— Надеюсь, нет.

— Но что такое это начало новой жизни — не просто ли ощущение собственной смертности, разве может быть иначе?

— Это было неизбежно… — пробормотал Джерард.

— Когда умер Синклер, мы были молоды… тогда мы тоже чувствовали, что и на нас лежит вина.

— Да. Чувствовали, что недостаточно берегли его, их обоих, — но это суеверие. Чувство вины — единственный способ как-то объяснить бессмысленность смерти. Мы хотим найти причину, это уменьшает боль.

— Хочешь сказать, это судьба или…

— Если подходить к этому как к некой аллегории, смерть в молодости есть месть богов… или смерть — жертва, когда человек отдает жизнь за других, так или иначе принимает наказание за них, известное, в конце концов, толкование.

— О… Боже… — вздохнула Роуз, — ты тоже думал об этом… идеальное жертвоприношение и искупление…

— Да, но думать так — это кощунство, аморальное утешение — к этому ведет чувство, в котором мы виноваты, я имею в виду иррациональное чувство вины.

— Значит, это не начало новой жизни для нас.

— Чудо искупления? Конечно нет! Это случайность, с которой приходится жить. Как бы то ни было, я не уверен, что имел в виду под новым началом, может, просто попытку достойно жить без Дженкина.

— Ты сказал, это было неизбежно.

— Да.

— А не думаешь, что Краймонд убил Дженкина?

— Мы должны перестать задаваться этим вопросом.

— Ты когда-нибудь… спрашивал его?

— Спрашивал ли я Краймонда? Нет.

— Потому что считаешь, такое вероятно…

— Придется жить с этой тайной. Ах, Роуз, для меня это невыносимая мука… ты единственная, кому я могу в этом признаться… сама смерть Дженкина, само то, что его больше нет, так ужасно. Я любил его, зависел от него, полностью.