Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография - Виктор Конецкий

Белые медведи, вообще-то, они не белые. Они желтые.

Желтая медведица и два медвежонка шли по белому льду. Они тянули черные носы в сторону «Профессора Угрюмова» и слушали очередную лекцию Василия Никифоровича: «…РАБОТНИКИ РАЙПИЩЕТОРГА ПРИ АНКЕТИРОВАНИИ НЕ ОТНЕСЛИ ПОНЯТИЕ «ХИЩЕНИЕ» К ПОНЯТИЮ «МОРАЛЬНАЯ ДЕГРАДАЦИЯ». И НЕ ПОТОМУ, ЧТО ВСЕ ОНИ ХИЩНИКИ! НЕТ!..»

Желтые хищники мотали на ус лекцию.

«Профессор Угрюмов» форсировал тяжелую ледовую перемычку.

Капитан Саг-Сагайло брился электробритвой прямо в рубке — ситуация, очевидно, складывалась неприятно для судна, и спуститься в каюту он не мог.

В зеркальце показалась физиономия Ниточкина, и веко капитана, отекшее после ожога третьей степени, непроизвольно задергалось.

— Разрешите принять вахту, Эдуард Львович?

— Да. Доброе утро. Как себя чувствуете, Петр Иванович?

— Я нынче отлично знаю состояние, при котором дезертир вдруг выпрыгивает из окопа…

— Дезертиры не пьют валерьянку, Петр Иванович, и это меня обнадеживает. Прошу нынче особенно внимательно. На картах пустых мест полно, промеров еще никогда не было. И каждый огонь, прошу вас, секундомером проверяйте.

— Есть! — сказал Ниточкин и сразу сунул в каждый карман по секундомеру.

Сагайло убрал бритву и закурил.

Впереди мелькнул в туманной холодной дымке огонь.

— Видите? — спросил капитан, вытаскивая свой бинокль.

— Так точно, вижу! — доложил Ниточкин и торопливо, судорожно щелкнул секундомером. Его руки от ожидания какой-то новой неприятности дрожали.

Огни на мысу тоже дрожали, вспыхивали, метались и вообще танцевали тот же дикий танец, как на световом табло в каюте докторши при определении помехоустойчивости судоводителей космических кораблей. Секундомер показывал то пять, то двадцать пять секунд.

Угрюмо и зловеще погромыхивал за бортом лед.

Эдуард Львович поглядывал на ленту эхолота. Глубины стремительно уменьшались.

По напряженному лицу Эдуарда Львовича скатилась капля пота: ему, судя по всему, совершенно необходимо было знать информацию о характеристике огней впереди.

Ниточкин щелкал секундомером и шептал: «Тридцать три красное… тридцать четыре синее…»

Наконец стальная натура капитана дала трещину.

— Как ваши дела? — спросил он, глубоко, и даже судорожно, затянувшись сигаретой. — Справа поле поджимает, слева стамуха под берегом сидит. И «стоп» я дать не могу: судно руля не слушает, Петр Иванович.

— Или секундомеры коллективно испортились, или огни в створе: все разные получаются характеристики! — доложил Ниточкин.

— Отдайте секундомер мне! Побыстрее! — приказал Саг-Сагайло, вынув изо рта сигарету, и той же рукой, которой держал сигарету, выхватил у Ниточкина секундомер, дождался вспышки огня и четко отсчитал секунды, как бы отбивая их движением руки с секундомером сверху вниз:

— Раз! Два! Три! Четыре! Пять! — и широким жестом выкинул за борт секундомер.

Это, как не сразу можно было догадаться, он хотел выкинуть сигаретный окурок, а от напряжения и тщательно скрываемого раздражения на третьего помощника выкинул с окурком и секундомер. Выплеснул, как говорится, ребенка вместе с водой. Выплеснул — и уставился себе в руку: что, мол, такое — только что секундомер в руке тикал и вдруг ничего больше не тикает?

— Скажете, опять я виноват? Зачем вы, товарищ капитан, секундомер за борт вышвырнули? Он двадцать рублей стоит и за мной числится! — с неожиданным и глубоко несправедливым раздражением спросил Ниточкин.

— Знаете, — сказал Эдуард Львович как-то отчужденно, — я и сам не знаю, зачем его выкинул… — и вдруг заорал нечеловеческим голосом: — Вон отсюда, олух набитый! Вон с мостика, акула! Вон!!!

Ниточкин рывком повернулся к дверям, но выйти в них ему не удалось.

Раздался удар, и все судоводители в рубке теплохода «Профессор Угрюмов» полетели вперед по курсу. Кто спиной полетел, кто боком, а Ниточкин вперед задом — судно ткнулось в мель.

Саг-Сагайло оказался сидящим верхом на тумбе машинного телеграфа с правого борта.

— Стоп машина! — скомандовал он.

Ниточкин, держась за спину, с трудом поднялся на ноги и перевел машинный телеграф левого борта на «стоп». Правый телеграф, на котором сидел капитан, синхронно повернулся на ту же отметку и защемил капитанские брюки: слезть с телеграфа Эдуарду Львовичу никак не удавалось.

В наступившей мгновенной тишине раздался бас боцмана Загоруйкина. Ввиду критической ситуации из боцмана вывалилось только двустишие:

Трещат сараи и амбары!На запад катятся варвары!

Продолжая сидеть на тумбе телеграфа, Саг-Сагайло начал отдавать команды. Он делал это намеренно тихим и спокойным голосом:

— Боцман, вельбот к спуску! Собрать промерную партию! Осмотреть трюма! Запустить эжекторы! Сообщить на ледоколы!

Хладнокровие капитана передалось остальным. Тогда Эдуард Львович вспомнил о себе.

— Сообщите в машину: меня прищемило телеграфом.

Ниточкин схватил телефонную трубку: «В машине!»

— Есть в машине!

— Сейчас я дам «малый вперед» телеграфом, но вы ход не давайте! Как поняли?

— Ничего не поняли!

— Капитана прищемило защелкой телеграфа! Как поняли!

— Как — прищемило?

— Обыкновенно! Не реагируйте на сигналы машинного телеграфа!

— Как это не реагировать?

— Капитан сидит на телеграфе, черт вас побери!

— Где сидит?

— На тумбе телеграфа!

— Это опять тест?

— Какой тест?

— Это психический тест или серьезно?

Ниточкин бросил трубку и безнадежно махнул рукой.

Фотография во весь экран. Эдуард Львович Саг-Сагайло летит головой вниз в кладбищенскую загородку. Петя Ниточкин провожает его в полет взглядом, исполненным истинной тревоги и ужаса.

Звучит трубный голос Василия Никифоровича: «Товарищи летчики, а может, будущие космонавты! Недаром, недаром я выбрал это фото! Да, вы видите современного моряка, который отчетливо напоминает нам Икара. Море и Космос! Это две руки, протянутые друг другу! Товарищи, авария «Профессора Угрюмова» позволила нам впервые в мире проследить до самого конца антигомфотерную группу и…»

В затемненной аудитории раздался совершенно неуместный смешок, затем голос: «Дайте свет!»

Свет вспыхнул очень ярко, потому что отразился в сотнях золотых погон — аудиторию заполняли военные летчики.

К кафедре под удивленными взглядами будущих космонавтов по проходу шли Шеф и Фаддей Фаддеич.

Проектор остался включенным, и на экране оставалось бледное, но разборчивое изображение Икара.