Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал - Вера Камша

— Кто?

— Золотоволосый красавец в красно-черных одеждах… Он смеялся и убивал. Мечом, каких нынче не сыскать даже в Торке. Мне помнится, что он орудовал правой, но я мог и ошибиться. Перед глазами все плыло, потом я потерял сознание… В себя пришел, когда рассвело. Комната завалена трупами, в руке — обломок шпаги. Я был весь в крови, но ран оказалось меньше, чем думалось, и они почти закрылись. Голова раскалывалась, хотелось пить, но в остальном все было в порядке. Кое-как я поднялся и, уж не знаю зачем, пересчитал убитых. Их оказалось двадцать шесть. «Моих» было одиннадцать.

— Прости, но как ты можешь быть в этом уверен?

— Могу. Я не рубил головы и руки и в те поры не умел делать из одного мерзавца двоих, а в доме не нашлось ни меча, ни секиры, ни хотя бы сабли. Зато обнаружилось недописанное письмо: Эмильенна ждала меня и ворковала с обожаемым супругом, называя того по имени.

Нужно было что-то решать, вот-вот могли нагрянуть стражники и просто любопытствующие. Я добрался до особняка Савиньяков и упал на пороге. Лекарь грозил упечь меня в постель на месяц, но на следующий день я сопровождал маршала Арно к господину Лансару.

Супруги оказались в гнездышке. Эмильенна испытывала некоторое неудобство и больше не казалась мне даже хорошенькой. Наш чиновник едва не умер на месте, а потом заговорил и оказался довольно-таки болтлив. Он норовил спрятаться за Придда и старую королеву, но подтвердить свои слова не мог, а про алисианский заговор мы знали и так, только что с того? Сильвестр предпочитал выжидать, он был большим законником и жаждал веских доказательств. У господина Лансара их тоже не имелось, были только слова, много слов. Поганец тащил за собой всех, кто пришел ему в голову. Штанцлера и Окделлов среди них, кстати говоря, не оказалось, зато были Эпинэ и Борны с Ариго…

— Арно не выдал бы Мориса, братьев Кары, ее сыновей. Сыновей Пьера-Луи…

— Он и не выдал. Мы вовремя вспомнили о Манрике, Колиньяре и о Занхе.

— «Мы»? — глухо переспросила Арлетта. Рокэ понял.

— Маршал. Я был в состоянии думать только о своем… Праворуком. Мог же проходить мимо дома какой-нибудь свихнувшийся бергер с мечом? Я рвался его искать, пока не остыл след. Трудно поверить, но мне было не до молодоженов. Ваш супруг предложил им выбор между смертью, Багерлее и деревней. Я только добавил изумруды. По камню за каждый плод… любви.

Эмильенна захотела умереть на груди возлюбленного, но Лансар Рассвету предпочел покой. В деревне. Он написал и подписал признание и подал в отставку.

— И Арно привез сюда этих… этих…

— Слова, которые вы пытаетесь подобрать, вам не свойственны, — Росио отодвинул все еще полный бокал, — оставьте их адуанам. Карл Борн получил за все сполна. Получили многие, но некоторые вещи нельзя хранить в одной-единственной голове и нельзя доверять бумаге. Я не исключаю, что увижу Лионеля, Рудольфа и молодого Придда позже вас. Если мы так или иначе… разминемся, расскажите им мою историю полностью. Начало и конец Ли и Рудольф знают. К сожалению, не представляю, где находится письмо с признаниями, но господин Лансар их охотно повторит в любое удобное для слушателей время.

— Я тебе скажу, где первое признание. — Арлетта залпом допила чужое вино. — Оно было у Арно, когда он поехал уговаривать Карла. Это оно убило обоих…

Глава 3

Этамис. Агарийская граница

Валмон

400 год К.С. 21-й день Весенних Ветров

В Южной армии Эмиль не сомневался, но к тридцати тысячам талигойцев сперва прибавилось шесть тысяч фельпцев, потом десять тысяч урготов, а теперь ожидались алаты, но эти хотя бы знали, что делать с лошадьми и саблями. В сухопутные таланты фельпцев Савиньяк верил меньше, а урготы, по мнению маршала, годились для очистки бордонских складов, но никак не для штурма бордонских же бастионов. Эмиль с радостью обошелся бы без союзников, но герцог Фоккио рвался одним махом выказать лояльность Талигу, прищемить хвост врагам, погонять сухопутчиков и поучаствовать в дележе пирога. Фому заботил в первую очередь пирог, Альберта Алатского и Антония Агарийского — сохранность собственной задницы, а воевать и разводить дипломатию, что было куда противней, приходилось Савиньяку.

— Ли бы сюда, — с не присущей ему сварливостью заявил командующий, — он такое любит. Урготы, бордоны, фельпцы, агарийцы, алаты… Компот! Ходить — и то липко!

— Смени перевязь на парадную и надень ордена, — вместо сочувствия потребовал нагрянувший в Этамис Рафиано. Дядя-экстерриор сиял собранными за годы беспорочной службы наградами и рвался в бой. Дипломатический. Эмиль скривился, но отругнуться не успел.

— Ваша перевязь, господин маршал! — громогласно объявил выскочивший из спальни приемыш, которого пропавший Валме не зря величал мучителем. — И ваши ордена.

— К Леворукому! — буркнул обычно не имевший ничего против регалий Савиньяк. Дело было не в перевязи, а в агарийцах, с которыми маршал предпочел бы объясняться в поле. Со шпагой в руке и парочкой батарей за спиной. Фома с Рафиано подобных настроений не одобряли, полагая, что Антоний пойдет на уступки, достаточно встать на границе и вежливо постучать.

Агарийскому королю направили очень деликатное письмо с предложением прислать представителей для обсуждения сложившегося положения. Антоний согласился, Савиньяк привел в захолустный Этамис изрядно распухшую армию, и тут выяснилось, что переговоры будет вести не экстерриор и не эмиссар Фомы, а командующий Южной армией. Собственной персоной.

Эмиль выругался, показав, что длительное пребывание среди фельпских моряков принесло свои плоды. Гектор Рафиано по-родственному посоветовал не дурить и принялся объяснять, что надлежит делать с иностранными дипломатами. Эмиль слушал вполуха, уповая на память Герарда. Унаследованный от Алвы порученец был бы чистым золотом, не будь он еще и смолой.

— Вот сейчас все достойно, — объявил дядя, оглядев звенящего маршала. — А где Заль? Хорошо бы ему поторопиться.

— Эта мокрица? — взвился Савиньяк. — Только ее тут и не хватает.

— Да, — не моргнув глазом, подтвердил Рафиано, — все остальные уже в сборе. Ты не забыл, что Карои прибудет в разгар переговоров?

— Не забыл, — буркнул Эмиль, — но Залю место не на переговорах, а на каштане. Поганец всю зиму прикидывал, чья возьмет. Понадобился Агарис, чтобы он уверился в любви к Талигу.

— Агарис многих просветил, — кивнул Рафиано, — но Заль — мокрица полезная. Увидев ее, агарийцы станут разумнее. Вспомни про зайца, примкнувшего к кабаньей охоте. Секач хотел драться, но, увидев над сворой гончих заячьи уши, бежал, ибо рвущийся в бой трус предвещает победу. Да простят меня Эпинэ!