Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал - Вера Камша

— О ком? — сощурилась Арлетта и тут же об этом пожалела. — Что они с тобой сделали?!

— Ничего. — Синие глаза знакомо и отчаянно блеснули. — Они — ничего. Я все сделал сам, сын вашего друга Бертрама это подтвердит. Когда вернется. Я отправил его за Эчеверрией и родителем. Полагаю, отыскав одного, он обнаружит и второго, а еще, сударыня, мне срочно нужен ваш брат…

— Гектор занят Агарией, потом он собирался в Ургот. Я пишу ему уже туда. Ты успеешь его перехватить у Майдю, даже если пару дней отдохнешь. Признавайся, это лихорадка?

— Что-то в этом роде. Гектору придется свернуть в Савиньяк, отдать долг братской любви. Я не могу разъезжать по Эпинэ, так как во весь опор скачу к Хербсте. Милая Катари объявила талигойцам и послам Золотых земель, что ваш покорный слуга отбыл к северным армиям. Я решил согласиться. Подобная новость расположит «гусей» к осторожности, а «павлинов» — к беспечности, что в нашем нынешнем положении нелишне. К тому же будет несправедливо, если ее величество уличат во лжи именно тогда, когда она едва не сказала правду. Я на самом деле собирался к Рудольфу, вернее, к фок Варзов.

— Лионеля старик тоже тревожит, — невпопад кивнула Арлетта. — Эта кампания может оказаться для него слишком тяжелой. О Фердинанде мы уже знаем, о Марселе и Катарине ты почти сказал. Она говорит с послами, значит?

— Значит, Леворукий чтит людские законы и чего-то от нас ожидает. — Рокэ подхватил с пола одинокую цветочную гроздь и положил на стол рядом с высохшим пером. Он по-прежнему все делал красиво. — Госпожа Оллар и ее еще не рожденный ребенок составляют единого регента при малолетнем короле. Это способствует всеобщему умилению, равно как и примирение осиротевших эсператистов с осиротевшими же олларианцами. Я и раньше подозревал, что, не стань слуг Его, дети Его слегка растеряют свирепость.

— В таком случае где Ракан? В Багерлее, в Алати или в Закате?

— Не знаю, куда все мы уходим, но он отправился прямиком туда. Верхом на Моро… Из этого вышла бы неплохая притча, хоть и банальная.

Ровный голос, спокойный взгляд. Кто бы ни умирал и кто бы ни предавал, Рокэ Алва не станет рыдать и падать без чувств. Ли такой же. И она сама, и Бертрам… Какие же они все спокойные, талигойские чудовища: ни слез, ни жалоб, сдвинул брови — и идешь дальше.

— Я напишу о неудачном короле, решившем доказать всему миру, что он удачный.

— Образ не нов. — Можно подумать, его сейчас волнуют притчи! — Но никто из них об этом не подумал — ни всадник, ни Моро…

— Ты голоден? — Не прошло и часа, как вспомнила. Хозяйка дома…

— Как четверо волков.

— Тогда я разбужу Мадлен. Я уже потрясла тебя отсутствием любопытства?

— Несомненно! — Губы, припавшие к руке, были горячими и живыми.

— Я не держу в спальне вина, — твердо произнесла Арлетта. — Если ты можешь рассказывать на трезвую голову, то я слушать не в состоянии. Ты один?

— Здесь — да.

— Тогда я разбужу еще и Себастьяна. Пусть постелет… в комнатах Арно, хватит им пустовать — не кладбище. Письма в красной шкатулке. Те письма, которые тебе нужны. Бертрам их уже читал. Выражений сыновних чувств там немного… Я сейчас вернусь.

Рокэ кивнул и потянулся к шкатулке. Он изменился чудовищно и при этом не изменился совсем. Желтеет и облетает листва — ствол и корни остаются, и кто скажет, что клен осенью не клен, а дуб зимой не дуб? Бертрам — это Бертрам, Арлетта Савиньяк это Арлетта Савиньяк, Росио — это Росио. Он будет жить и что-то делать. Без лошади и без короля.

Фердинанд сдался и убил себя. Моро не покорился и убил врага. Мориск-убийца и недобрый дурак в седле… Арно то и дело рассказывал про таких. Горячая лошадь делает лансады, желая вырвать повод или сбить всадника, но Моро одной свободы было мало. Черныш замыслил убийство и убил.

— Сударыня! — Мадлен в ночном чепце удивительно напоминала добрую сову. — Ох, сударыня… Что с вами? Никак письмо… Плохое?

— Хорошее. — Зачем она солгала? Нет никакого письма, просто в доме тех, кто воюет, писем ждут всегда. Ждут и боятся.

— Тогда с чего вы?

В самом деле, с чего? Росио здесь, живой, то есть оживающий, Ракан мертв, а Моро… Кони живут меньше людей.

— У нас гость, Мадлен. Герцог Алва, но об этом знаем только мы и Себастьян. Разбуди его, пусть приготовит спальню Арно. Сама займешься ужином. Молча.

Сонный взгляд стал осмысленным, морщинистая рука метнулась к юбке. Так и понимаешь, что любишь служанку. Или коня… До боли любишь. Скольких мы любим и за скольких боимся, подумать страшно. Потому и не думаем до последнего.

Он и в самом деле был голоден, значит, не врал и в другом. В том, что болезнь уходит. Лихорадка на болоте и в тюрьме цепляется даже к счастливчикам, если, конечно, то, что творит судьба с Рокэ, называется счастьем. Хотя сказал же кто-то, что счастье есть жизнь, а он все еще жив и все еще в седле… Опять она про седло, то есть про Моро и Ракана. Возник ниоткуда, нагадил и умер так же дико и быстро, как появился, а беда пока тут. Большая беда на всех и маленькие беды многим… Савиньяков на сей раз обошло. Двенадцать лет назад подлость забрала самое дорогое и отправилась к другим. Теперь может вернуться…

— Вы слишком печальны для весны, Арлетта. — Росио вечно вытаскивал других за волосы из дурных снов и нелепых настроений. — Неужели память о борове не смыта в волнах сирени? Вспомните, в ваше озеро весной гляделся ирис, а не Колиньяр. Таков один из законов мироздания, наиболее приличный, на мой взгляд.

— Я не думала о мироздании, — призналась Арлетта, — я думала о свинстве, но больше не буду. Притча готова. Гонец к Гектору выезжает с рассветом. Ты прочел письма?

— Просмотрел. Савиньяки должны быть маршалами, это еще один из законов. Скажите Мадлен, что она плачет зря. Что было — оплакивать поздно, что будет — рано, а в эту ночь грустить не о чем. Весенними ночами не плачут, а целуются и сходят с ума.

— «Весна танцует с ветрами, — вполголоса напомнила Арлетта, — а лето поет и плачет, забудь о слезах до лета — весна танцует с ветрами…» Твоя гитара тебя ждет.

— Я не готов к ней вернуться. Не сегодня… Но до отъезда вы услышите все, что хотите.

— Ты рискуешь охрипнуть. Альдо Ракан походил на Карла Борна?

— Он был красив. Высок, хорошо сложен. — Рокэ не любил прошлое, Арлетта тоже не любила, но не спросить не могла. — Пожалуй, издали Альдо мог сойти за Борна или даже за Придда, но Карл Борн предавал и убивал не во имя себя. Он не был ни глуп, ни глух и понимал, что творит. Ненавидел себя за это и все-таки делал. Так бывает чаще, чем вы думаете, хотя Альдо случаются еще чаще… Сей молодой человек не пускал слюни и не сосал тряпку, но как король был слабоумен.