Огненный столб - Джудит Тарр

— Для нее это большое потрясение, — сказала Кора, младшая и более хорошенькая из жен Агарона, — хотя обе были очень миловидные, пухленькие, румяные, словно спелые яблоки, и смешливые. Над Анхесенамон они не смеялись. Сестры жалели ее.

— Бедняжка, — вздохнула старшая, Элишеба. В тот день они все стирали, выколачивая белье о скалы. Некоторые женщины пели. Остальные со вкусом сплетничали, зная всех и вся и обо всем имея свое мнение.

Элишеба заправила под накидку выбившийся локон и принялась оттирать особо неподатливое пятно.

— Бедная растерявшаяся госпожа: уснула царицей, а проснулась дикаркой в пустыне. Весь ее мир перевернулся.

— Я бы не стала ей так уж сочувствовать, — отозвалась другая женщина, чье имя Нофрет еще не знала. — Видно, мы недостаточно хороши для нее.

— А разве не так? — спросила Кора. — Вспомни, кем она была.

— Я знаю, кто она теперь. — Женщина заметила взгляд Нофрет и поспешила умолкнуть.

Остальные не так дичились служанки египетской женщины. Все знали, что она выйдет за Иоханана, когда придет время. Если у кого-то и имелись возражения, Нофрет их не слышала. Большинству людей было слишком ясно, как объяснила ей Зиппора, что бог предназначил им двоим стать супругами.

Для этих людей бог был повсюду. Он все предвидел, все знал, ничего не упускал. Он был как боги Египта или Хатти, все вместе — в одном. Нофрет удивлялась, как он справляется с необходимостью быть богом всех и вся.

Однако он не только справлялся, но и наслаждался этим. Женщины сказали ей, что он не потерпит рядом с собой никакого другого бога. Если же кто-то попытается возвыситься до него, безумца быстро поставят на место, даже уничтожат — об этом говорилось шепотом и с опаской. Люди не представляли себе его облика, не могли даже назвать его имени. Он был просто Адонай, Господин, а это для апиру могущественней любого имени.

— Это значит, что у него нет имени? — спросила Нофрет.

— Вовсе нет, — ответила Зиппора. Здешние женщины не могли быть жрецами, как и в Египте, но им разрешалось знать некоторые тайны. Мужчины не могли помешать им в этом — если они хотели, чтобы им стирали одежду, готовили еду и нянчили их детей.

Зиппора, старшая дочь жреца, не имевшего сыновей, была одной из посвященных в божественные тайны, но не хвасталась этим и не болтала зря, однако, когда Нофрет спрашивала, могла ответить.

— У него есть имя, известное только избранным. Никто не вправе произнести его. Мощь этого имени слишком велика. С его помощью можно сокрушить мир.

— Можно подумать, — сказала Нофрет, — что стоило бы начать войну, чтобы овладеть мощью имени вашего бога.

Зиппора испуганно взглянула на нее.

— Нет, нет… Никто на такое не осмелится. Понимаешь, человек, который употребит это имя во зло, умрет страшной смертью.

Наступило молчание. По сердцу пробежал холодок. Нофрет с усилием заговорила:

— Такой бог для меня слишком страшен. Я бы предпочла, чтобы он больше походил на человека и был милостив к своим слугам.

— Господин всегда милостив, — возразила Зиппора. — Даже его справедливый суд смягчается милостью.

— А в тех случаях, когда кто-то слишком вольно обращается с его именем?

— Тогда он справедлив, — сказала Зиппора.

Анхесенамон считала, что она не заслужила того, что ей приходилось терпеть. Очнувшись в лагере, она полностью пришла в себя и обрела не только сознание, но и здравый ум. Царица Египта слишком долго была погружена в сон, и пробуждение оказалось горьким и жестоким.

Сначала это заставило ее молчать, а потом говорить. Нофрет никогда не предполагала, что ее госпожа может быть столь многоречива, как теперь, когда плотина была прорвана. Поток горьких, гневных слов лился, не встречая преград. Нофрет и не подозревала, что Анхесенамон известно столько слов, и не только египетских. До прибытия в лагерь она не знала других языков, а теперь говорила на языке апиру так же хорошо, как Нофрет, если не лучше.

Она вспоминала каждое мгновение своей жизни в Египте. Царевна и царица, дочь царя и Великая Царственная Жена его и его наследника и еще одного, кто пришел после. Она вспоминала их всех, иногда плакала, но чаще сидела, сжавшись в разъяренный клубок, выплевывая слова, перебирая воспоминания, словно бусины на нитке.

Скоро Нофрет перестала ее слушать. Она могла уйти по своим делам, даже заснуть, а речь все лилась, убаюкивая ее по вечерам, пробуждая по утрам. Спала ли Анхесенамон когда-нибудь, было непонятно.

Нофрет не отдавала себе отчета, насколько она устала, пока апиру не решили сниматься с места. Они были кочевниками: шли от пастбища к пастбищу, от реки к колодцу, подобно луне, совершающей свой оборот на небе. Нофрет не знала, кто и как принимал решение: может быть, старейшины, собиравшиеся на совет большей частью для того, чтобы попивать финиковое вино и сплетничать, словно женщины на берегу речки. Однако иногда они решали и такие дела.

Анхесенамон не хотела уходить. Нофрет пришлось собрать шатер, погрузить на осла, привезшего их из Египта, сложить и остальные вещи. Анхесенамон сидела недвижимо, словно каменная.

— Я останусь здесь, — сказала она царственным голосом, от которого можно было прийти в отчаяние.

— Нет, госпожа, — возразил Иоханан, появившийся неизвестно откуда. — Ты не останешься. — Прежде, чем женщины успели что-нибудь сообразить, он сгреб Анхесенамон, посадил на осла и хлестнул его по крупу так, что тот сразу пустился рысью. Анхесенамон оставалось только уцепиться за его шею, чтобы не упасть.

Осел замедлил бег, догнав толпу своих собратьев. Нофрет с руганью бросилась было вдогонку, но Иоханан схватил ее за руку и удержал.

— Оставь ее. Ничего с ней не случится. Все племя присмотрит за ней.

— Но она моя…

Иоханан прервал ее:

— Уже нет. Пойдем со мной. Я не видел тебя целую вечность.

— Ты видел меня вчера вечером, — нетерпеливо сказала Нофрет. — И ел хлеб, который я сама испекла.

— Хороший был хлеб. Вечером испечешь еще?

— Если будет где — обязательно.

Он сплел ее пальцы со своими, замедлил шаг, идя вместе с ней в последних рядах. Нофрет взволнованным взглядом искала Анхесенамон и нашла среди людей, едущих на ослах. Ошибиться было невозможно — так прямо она сидела, переполняемая злостью.

— Она все делает со злости, — заметил Иоханан. — И все ее мысли отравлены злостью. Совершенно испорченное дитя. Будь я ее отцом, я надавал бы ей по заду.

— Нельзя надавать по заду царице Египта, — внушительно сказала Нофрет, но сердце предательски соглашалось с Иохананом. — Ее пожалеть нужно. Все, чем она была, все, что у нее отняли…