Том 1. Тяжёлые сны - Федор Сологуб

Наконец он подбежал к молодому человеку. Громко пискнул:

– Разве вам не сказали, что я дома?

Представитель знаменитой фирмы встал. Галантно шаркнул. Сел. Обратился к Аглае:

– Одно только маленькое условие.

Саранин презрительно фыркнул. Аглая засмеялась. Сказала, блистая любопытными глазами:

– Ну, говорите, какое условие.

– Условие наше в том, чтобы господин изволил сидеть за окном нашего магазина в качестве живой рекламы.

Аглая злорадно захохотала.

– Отлично. Хоть бы с глаз его долой.

– Я не согласен, – пронзительным голосом запищал Саранин. – Я не могу пойти на это. Я – надворный советник и кавалер. Сидеть в окне магазина для рекламы – это мне даже смешно.

– Замолчи, – крикнула Аглая, – тебя не спрашивают.

– Как не спрашивают? – завопил Саранин. – Долго ли я буду терпеть от инородцев!

– Ну, и господин ошибается! – любезно возразил молодой человек. – Наша фирма не имеет ничего общего с инородческими элементами. У нас служат все православные и лютеране из Риги. И у нас нет евреев.

– Я не хочу сидеть в окне! – кричал Саранин.

Топал ногами. Аглая схватила его за руку. Повлекла в спальню.

– Куда ты меня тащишь? – кричал Саранин. – Я не хочу, отпусти.

– Я тебя усмирю, – крикнула Аглая.

Замкнула дверь.

– Изобью! – сказала она сквозь зубы.

Принялась колотить. Бессильно барахтался в ее могучих руках.

– Ты, пигмей, в моей власти. Что захочу, то и сделаю. Я тебя в карман могу засунуть, – как же ты смеешь мне противиться! Я не посмотрю на твои чины, я тебя так взбучу, что тебе небо с овчинку покажется.

– Я буду жаловаться! – пищал Саранин.

Но скоро понял бесполезность сопротивления. Был слишком мал, – и Аглая, очевидно, решила пустить в дело всю свою силу.

– Будет, будет, – завопил он, – иду в Стригальское окно. Буду там сидеть, – тебе же срам. Надену все свои регалии.

Аглая захохотала.

– Ты наденешь то, что тебе Стригаль даст, – крикнула она.

Выволокла мужа в гостиную. Бросила его приказчику. Крикнула:

– Берите! Сейчас же возьмите его! И деньги вперед! Каждый месяц!

Ее слова были истеричными вскриками.

Молодой человек вытащил бумажник. Отсчитал двести рублей.

– Мало! – крикнула Аглая.

Молодой человек улыбнулся. Достал еще сторублевку.

– Больше-с не уполномочен, – любезно сказал он. – Через месяц изволите получить следующий взнос.

Саранин бегал по комнате.

– В окно! В окно! – выкрикивал он. – Проклятый армянин, что ты со мной сделал?

А сам вдруг еще вершка на два осел.

Бессильные слезы, тоска Саранина, – что до этого Стригалю и его компаньонам?

Они заплатили. Они осуществляют свое право. Жестокое право капитала.

Под властью капитала сам надворный советник и кавалер занимает положение, вполне соответствующее его точным размерам и нисколько не отвечающее его гордости. По последней моде одетый лилипут бегает в окне модного магазина, – то засмотрится на красавиц, – таких колоссальных! – то злобно грозит кулачками смеющимся ребятам.

У окон Стригаля и Ко толпа.

В магазине Стригаля и Ко приказчики сбились с ног.

Мастерская Стригаля и Ко завалена заказами…

Стригаль и Ко в славе.

Стригаль и Ко расширяют мастерские.

Стригаль и Ко богаты.

Стригаль и Ко покупают дома.

Стригаль и Ко великодушны: они кормят Саранина по-царски, они не жалеют денег для его жены.

Аглая получает уже по тысяче в месяц.

У Аглаи завелись и еще доходы.

И знакомства.

И любовники.

И бриллианты.

И экипажи.

И дом.

Аглая весела и довольна. Она раздобрела еще больше. Носит башмаки на высоких каблуках. Выбирает шляпки гигантских размеров.

Посещая мужа, она ласкает его и кормит, как птицу, с пальца. Саранин во фраке с куцыми фалдочками дробными шагами бегает перед ней по столу и пищит что-то. Голос его пронзителен, как комариный писк. Но слова не слышны.

Маленькие людишки могут говорить, но их писк не слышен людям больших размеров, ни Аглае, ни Стригалю, ни всей компании. Аглая, окруженная приказчиками, слушает визг и писк человечка. Хохочет. Уходит.

Саранина несут на окно, где, в гнезде мягких материй, ему устроена целая квартира, обращенная к публике открытой стороной.

Уличные мальчишки видят, как человечишка садится к столу и принимается писать прошения. Крохотные прошеньица о восстановлении своих, нарушенных Аглаей, Стригалем и Ко, прав.

Пишет. Сует в конвертик. Мальчишки хохочут.

Меж тем Аглая садится в свой блистательный экипаж. Едет покататься перед обедом.

XI

Ни Аглая, ни Стригаль и Ко не думали о том, чем все кончится. Они довольны были настоящим. Казалось, что и конца не будет золотому дождю, льющемуся на них. Но конец наступил. Самый обыкновенный. Какого и следовало ждать.

Саранин все меньшал. Каждый день ему шили по несколько новых костюмов, – все меньше.

И вдруг он, на глазах удивленных приказчиков, только что надев новые брючки, стал совсем крохотным. Вывалился из брючек. И уже стал, как булавочная головка.

Подул легкий сквознячок. Саранин, крохотный, как пылинка, поднялся в воздух. Закружился. Смешался с тучей пляшущих в солнечном луче пылинок.

Исчез.

Все поиски были напрасны. Не нашелся нигде Саранин.

Аглая, Стригаль и Ко, полиция, духовенство, начальство, – все были в большом недоумении.

Как оформить исчезновение Саранина?

Наконец, по сношению с Академией наук, решили считать его посланным в командировку с научной целью.

Потом о нем забыли.

Саранин кончился.

Рождественский мальчик*

Пусторослев наконец остался один.

Сколько усталости! Целый день встреч и разговоров. Жгучие, волнующие темы. Заботы и хлопоты о деле, которое так взяло все время.

Так взяло все время, что теперь, в минуту отдыха, вдруг не хочется думать о нем. Усталость обволакивает все чувства липкою пеленою. Глаза не хотят глядеть.

Прилег на диван. На письменном столе стынет недопитый стакан чаю. Бледное, нервное лицо склонилось. На темно-красной подушке оно кажется особенно бледным и худым.

Припомнилась далекая Сибирь. Подневольное житье в ней. Лютые морозы. Земля, которая и летом не оттаивала глубоко. Товарищи суровой ссылки. Долгие, долгие ночи. И такой мрак, и такой холод!

Захотелось безопасности, уюта, семьи. Услышать детский лепет в этой квартире, слишком большой и слишком богатой для одного, – и робкие упражнения на рояли, – и внезапный смех.

Подумал: «Разве с меня не довольно? Пусть работают другие».

И улыбка. Конечно, пусть другие.

И сразу же знал, что это – так только.

Нет, уже не оторваться от дела…

Опять тонкая дремота.

И вдруг легкие шаги.

Встрепенулся. Открыл глаза.

Никого нет.

Странно, – в последнее время Пусторослев не раз замечал в минуты усталости и отдыха, что он не один. Чьи-то легкие шаги шуршали по полу недалеко от него, – словно кто-то маленький тихонько проходил мимо него, осторожно, босыми ногами. Маленький, едва достигавший головою до дивана. Подходил, всматривался, поднимая прекрасное нездешнее лицо. Прислушивался. Говорил что-то тихое и странно внятное. Звал куда-то.

Но стоило открыть глаза – и странный посетитель с легким шорохом скрывался. И уже казалось, что и не было его.

Сначала Пусторослев и не думал об этих посещениях. Мало ли что приснится или покажется в минуты тоски и усталости.

Но вот уже несколько дней подряд маленький гость стал занимать внимание Пусторослева.

Прежде он приходил изредка. Теперь – каждый вечер. И Пусторослев уже начал ждать его.

В неверном, мертвом и неподвижном свете электрической лампы он приходил, легкий, маленький. И шаги его становились слышнее, – словно он уже вырос, стал смелее и решительнее.

Прежде он подкрадывался на цыпочках, – а откроешь глаза – он укатывался куда-то дробными шагами, как испуганный мышонок, и не разобрать было, куда он убежал.

Теперь он приходил неторопливо, и слышно было, как легко, спокойно и уверенно ступают на паркете его ноги. И Пусторослев не решался еще очень быстро открыть глаза. Тот, ночной, уходил не торопясь, и Пусторослев наконец приметил, куда он уходит.

Это было место на стене. Самое обыкновенное на невнимательный взгляд. Немного ниже и наискось того места, где в черной раме висела гравюра, Мона Лиза. Между двух стульев. Узор обоев ничем, по-видимому, не отличался. Но было какое-то странное и значительное выражение в этих зеленоватых странных цветах.

И когда Пусторослев долго всматривался в узор, ему вдруг начинало казаться, что это место на стене чем-то обведено, словно за ним скрывается тайная дверь.