Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

Докки начала понимать, как несладко приходится сейчас Палевскому.

— Сегодня я только хотел написать вам записку, что заеду днем, как меня призвали к вдовствующей императрице, и я понятия не имел, когда смогу освободиться. Накануне вечером насилу вырвался из дома, поскольку туда съехалось несметное количество визитеров, чтобы переговорить со мной о войне и политике, выхлопотать для себя или родственников назначения, места или чины и так далее.

— А что с мирными переговорами? — спросила она. — Неужели они возможны после стольких жертв с нашей стороны?

— Некоторые, и среди них граф Румянцев, считают, что мы должны заключить мир с Бонапарте, — сказал Палевский. — Они уверены, что потеря Москвы привела к необратимым последствиям. Армия, мол, разваливается, мужики на грани бунта, общество недовольно тем, как ведется война, и всем грозит разорение, голод и тому подобное.

— Разве армия в столь плохом положении? — удивилась Докки. — Я слышала, что войска отступили организованно и что идет пополнение резервами.

Она припомнила, что нечто такое ей говорил сегодня Вольдемар, впрочем, она его не слушала, более поглощенная собственными мыслями.

— Положение не самое лучшее, — признал Палевский. — Много дезертиров — недавно только за один день выловили около четырех тысяч беглых солдат. Войска очень недовольны сдачей Москвы.

«И Швайген в письме упоминал о таких настроениях своих сослуживцев, выступающих против подписания мира», — подумала Докки, но благоразумно не стала ссылаться на барона, а вместо этого спросила:

— А вы? Вы тоже считаете, что нам нужны мирные переговоры?

— Ни в коем случае! Бонапарте сейчас в ловушке — он зашел слишком далеко и не сможет удержать захваченные территории. В Москве уже голод, окрестности разорены, и французам скоро негде будет брать провиант. Потом наступят холода, им будет еще тяжелее… Это не вояж по Европе, и Бонапарте скоро в этом убедится, если уже не убедился. Не случайно он ищет пути для переговоров с нами.

— От него уже поступали предложения?

— И не одно. Император ему не ответил и даже заявил, что или он, или Наполеон, вместе они царствовать не могут, — Палевский встал и заходил по комнате. Вид у него и вправду был усталый. — Сегодня после приема у Марии Федоровны я встретил государя, и он поинтересовался моим мнением насчет мирных переговоров.

— И что вы сказали ему?

— Что мирные переговоры приведут только к ухудшению настроений в стране. Французы не смогут удержаться в разоренной Москве, силы их значительно ослаблены маршем в глубь России и проведенными боями. Потери их значительны, и от грозного противника, каким они были в начале войны, осталось одно название.

Палевский остановился и посмотрел на нее.

— Только с вами я отдыхаю душой и только с вами хочу проводить время, — сказал он. — Но дела и обязательства все время меня куда-то требуют. Через несколько дней мне придется сопровождать родителей за город на дачу князя Бесковского, — это был известный екатерининский вельможа в отставке. — Видит бог, я вовсе не хочу туда ехать, но он старинный друг нашей семьи, пожилой человек, который хочет видеть меня, и невозможно отказать в этом ни ему, ни отцу с матерью.

Докки, расцветшая от его слов, несколько сникла. Она не хотела расставаться с Палевским и на час, но у него была своя жизнь, в которой ей было отведено лишь определенное место.

— Но этот вечер мы проведем вместе, — он притянул ее в свои объятия. — Надеюсь, вы никуда не собираетесь?

— Нет, — она прижалась к нему. — А завтра будет прием у меня.

— На который я непременно приду, — он потерся щекой об ее щеку. — Хотя лучше, если бы его не было, и мы могли провести и завтрашний вечер только вдвоем.

Глава XII

— Как сегодня многолюдно, — сказала Ольга, увидев гостей, собравшихся у Докки. Пришли не только завсегдатаи вечеров путешественников (за исключением тех, кто был на войне), но и Палевские в полном составе, и Сербины, и княгиня Думская чуть не с десятком своих знакомых.

— Узнали, что будет генерал Палевский, — ответила Докки, посмотрев на графа, окруженного знакомыми. — Он весьма популярен.

Палевский — необычайно красивый и представительный в парадном мундире — поймал ее взгляд и улыбнулся уголками рта. Докки смущенно отвела глаза — смотреть на него и знать, что он ее тайный любовник, было необычайно приятно и волнующе. Казалось невероятным, что именно ей дозволено обнимать, целовать и наслаждаться пылкими ласками этого сейчас неприступного и сдержанного человека. Несколько месяцев назад в Вильне она не смела и мечтать о таком, хотя и тогда желала прикоснуться к нему, изведать теплоту его объятий и нежность поцелуя.

«А теперь я желаю его куда сильнее, — думала она, пытаясь занимать своих гостей и остро ощущая его присутствие, — поскольку узнала наслаждение его страстью. И чем больше я провожу с ним времени, тем сильнее жажду его…»

Она говорила с гостями, но глаза ее нет-нет да искали Палевского, а мысли все время возвращались к проведенному накануне с ним вечеру, тихому, полному удовольствия от общения друг с другом. Они вместе поужинали, разговаривая обо всем на свете, потом долго гуляли по садику особняка, держась за руки, и невинные эти прикосновения доставляли им немалое наслаждение. Но, конечно, этого было недостаточно, чтобы удовлетворить разгорающуюся в них страсть. Их тела все чаще сливались в объятиях, губы все настойчивее искали губы другого, желание все сильнее — до сумасшествия — охватывало их, и потом невозможно было вспомнить, как они сумели добраться до спальни.

— …разве можно там хорошо поесть?! — раздался рядом чей-то настойчивый голос.

Докки встрепенулась, наткнувшись на требовательный взгляд господина Гладина.

— Простите, где? — она смешалась, понимая, что за своими думами совершенно упустила нить беседы.

— В Пруссии, конечно! — воскликнул Рейнец. — Разве можно там насытиться русскому человеку, ежели пруссаки не в состоянии испечь ни нормальный хлеб, ни подать к столу хорошее мясо? Помню, в одной корчме мне на обед принесли молочный суп с несъедобным и каким-то мокрым салатом да яичницу. Пруссаки толка в еде не ведают-с, скажу я вам.

— Зато французы в ней отлично разбираются, — заметил Жорж-Сибиряк. — Супы у них прекрасны, соусы — великолепны, десерт — превосходен, а вино — лучшее в мире.

— Мой французский повар на волне любви к России и ненависти к Бонапарте отказывается готовить французскую пищу, — хохотнула княгиня Думская. — Можете себе представить: заказала я давеча soupe a l’oignon — он мне щей наварил. Каково?!