Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

Днем, когда она уже не находила себе места, разносчик доставил в особняк огромный букет белых гвоздик, к которому была приколота карточка с именем Палевского.

«Даже слова не написал», — подумала она и обрушилась на Афанасьича, давая выход накопившемуся за это время раздражению.

— Вы с графом делаете все, чтобы наши с ним отношения стали известны всем, начиная от слуг и посыльных и заканчивая обществом.

— Это орел вам цветы дарит, я здесь ни при чем, — Афанасьич поставил вазу с букетом на стол и пожал плечами. — Напротив, я всячески скрываю…

— Ты скрываешь! — Докки сердито откинулась в кресле. — А кто, интересно, пускает его в дом в любое время и без доклада? Кто вчера пил с ним в гостевой комнате? Вот уж: рыбак рыбака…

— Чуток приняли для укрепления…

— Знаю я ваше укрепление! Все слуги, верно, уже обсуждают его визиты.

Утром Туся поглядывала на нее с откровенным любопытством и пыталась уговорить барыню надеть не обычное домашнее платье, а более нарядное, намекая на неких гостей, перед которыми стоило появиться в элегантном виде. Следовательно, присутствие генерала в доме, а возможно, и в хозяйской спальне для обитателей дома уже не являлось секретом.

— Если и обсуждают — что с того? Мало какие гости ходят. Никто не знает, что он здесь ночует, — стал уверять ее Афанасьич. — Семен только да Фома-сторож. Я им наказал молчать, они не проговорятся. Остальные лишь видят, что в доме появляется молодой генерал, вот и обсуждают. Как же без этого? Чтобы бабы да языки не распустили? А ежели вы так беспокоитесь о сплетнях, нечего было его в спальню к себе вести и там оставлять.

— Генералу было плохо, — напомнила ему Докки. — Ты же его впускаешь сюда в любое время, когда только ему заблагорассудится прийти.

— Как же не пускать?! Отца нашего младенчика?! Опять же вы по нему с ума сходите уж сколько времени. Да и попробуй его не пусти — сам войдет. Выбрали такого, теперь и терпите. И вот что я скажу, барыня: обвенчаться вам с ним надобно, пока он на войну не уехал, потому как время идет, и скоро видно будет, что вы в тягости.

Докки помрачнела.

— Он не делает мне предложение.

— Так сказать надо! Как ему догадаться, ежели вы молчите, а по вам пока незаметно?

Она только покачала головой. Афанасьич нахмурился.

— Чего бояться? — спросил он. — Я, барыня, так скажу: он человек благородный, дитя свое не оставит.

— Я не хочу, чтобы он женился на мне только по этой причине, — прошептала она.

— А ребенку откуда взяться, коль вы ему не по нраву пришлись? — отмахнулся Афанасьич. — Да и не стал бы он тут пороги обивать.

— Ну, может, ему просто удобно, — Докки не договорила, но слуга понял, что она имела в виду.

— Конечно, вам не надо было ему позволять. Сначала обвенчаться, а потом уж к себе подпускать. Мужик — он на все пойдет, когда ему кто приглянулся, а получить не может. Но теперь поздно об этом говорить, барыня. Одно знаю: он еще с Вильны за вами ходит и только на вас и смотрит. Тяга у него к вам явная.

«Тяга, может, и явная, — подумала Докки. — Но она никак не повлияет на мое будущее и будущее нашего ребенка».

— Барыня, Василий Михалыч пожаловали, — в библиотеке появился озабоченный дворецкий. — Примете, али?..

Ему было строго-настрого приказано не пускать в дом мать и брата баронессы, но об отце слова не было сказано, поэтому он не знал, что делать в случае его визита.

Докки удивленно приподняла брови и кивнула:

— Проведи его сюда.

Отец бывал у нее редко, только по случаю праздников, когда в особняк баронессы прибывали все родственники в полном составе, и никогда не вмешивался ни в какие семейные дела, поэтому его появление теперь у дочери было событием необычайным.

Василий Михайлович вошел в библиотеку, присел на край предложенного кресла и нерешительно откашлялся.

— Как поживаешь? — наконец спросил он, так как Докки молча ждала объяснения причины его визита.

— Благодарю вас, — она сложила руки на коленях и посмотрела на отца — сгорбленного пожилого человека, давно живущего в каком-то своем мирке — тихом и непритязательном.

— Елена Ивановна, твоя мать, — уточнил он, будто она могла забыть об этом, — прислала меня поговорить с тобой.

Докки промолчала. Она догадывалась, о чем пойдет разговор, и ей было неприятно и неловко видеть унижение отца, отправленного исправлять ситуацию, которую уже невозможно было изменить.

— Она говорит, они не хотели тебя обидеть, — продолжал он надтреснутым голосом. — И сожалеет, что так все получилось.

В том, что мать с Мишелем сожалеют об упущенных ими возможностях, Докки не сомневалась. Елена Ивановна не могла знать, поверил ли Палевский той лжи, которую на него обрушили, или нет, но, вне зависимости от этого, им были нужны деньги, потому они теперь наверняка горько раскаивались в некоторых своих поступках и словах.

— Мне не нужны ее сожаления, — сказала Докки. — Так ей и передайте. Отныне все наши родственные связи разорваны. Я не желаю иметь ни с Еленой Ивановной, ни с Мишелем никаких дел. Естественно, я также прекращаю выплату им содержания.

Василий Михайлович подумал, пожевал нижнюю губу и встал.

— Ну, тогда я пошел, — пробормотал он и зашаркал к выходу.

Докки смотрела ему вслед. Он всегда был для нее далеким, почти чужим человеком, и она никогда не испытывала по отношению к нему никаких других чувств, кроме равнодушия, а порой и раздражения из-за его мягкотелости и отстраненности. Но в этот момент вдруг увидела в нем сломленного то ли властной эгоистичной женой, то ли собственным безразличием старика, которого в этой жизни уже ничто не радовало и, видимо, не огорчало. В ее душе шевельнулась жалость: сейчас он приедет в свой постылый дом, где его встретит по сути чужая ему жена и начнет пилить за то, что он, как всегда, ничего не смог сделать. Отец же сядет в свой угол и безучастными глазами уставится в пространство, погруженный в какие-то свои потаенные мысли.

«А о чем он думает? — неожиданно заинтересовалась Докки. — О жене, о детях, внучке? Вряд ли. Вспоминает молодость, в которой, верно, были какие-то радости и надежды на будущее? Предвидит такой же унылый и безотрадный остаток собственной жизни? Что творится у него в душе? Любил ли он кого в своей жизни, ненавидел? Знаком ли хоть с какими чувствами? Или их у него не осталось, за исключением вот этой убийственной апатии ко всему?»

— Я пришлю вам закладные на Ларионовку, — услышала она собственный голос и сама удивилась своим словам. — Теперь поместье будет без долгов. Доходов с него вам хватит…