Богач, бедняк - Ирвин Шоу

До него у нее были другие мужчины, но она никогда о них не рассказывала. Прошлое лето путешествовала морем. Названия теплоходов она никогда не говорила. Побывала в Европе, в частности на одном югославском острове, на котором очень хотела побывать еще раз. Страшно удивилась, узнав, что он никогда не выезжал за пределы Соединенных Штатов.

Она одевалась так, как и подобает молодой девушке; у нее был свой, неожиданный взгляд на сочетание цветов, которые с первого взгляда казались резко контрастирующими, но стоило чуть к ним привыкнуть, и уже казалось, что они очень тонко дополняют друг друга. Ее одежда, насколько мог заметить Рудольф, не была дорогой, и после трех встреч с ней он, кажется, уже ознакомился со всем ее гардеробом. Она куда быстрее его разгадывала кроссворды в воскресном выпуске «Нью-Йорк таймс». Почерк у нее был мужской, ровный, без завитушек. Ей нравились новые современные художники, чьи работы Рудольфу были непонятны, и он не мог по достоинству их оценить. Нужно постоянно изучать их работы, советовала она ему, и наступит день, когда рухнет этот барьер.

Она никогда не ходила в церковь. Никогда не плакала в кино. Никогда не знакомила его со своими друзьями. Джонни Хил не произвел на нее никакого впечатления. Она не прятала голову, когда шел дождь, ничего не имея против мокрых волос. Никогда не жаловалась на плохую погоду или на пробки на улицах. И ни разу не сказала «я люблю тебя».

— Я люблю тебя, — сказал он.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу в постели, натянув до подбородка одеяло. Его рука покоилась у нее на груди. Было семь часов вечера, в комнате темно. Сегодня они обошли двадцать картинных галерей. Но ему так и не удалось преодолеть свой барьер восприятия современной живописи. Когда наступило время ланча, они зашли в небольшой итальянский ресторанчик, владелец которого не имел ничего против девушек в красных чулках. Рудольф сообщил ей за ланчем, что не сможет завтра повести ее на игру «Гигантов», объяснил, что у него изменились планы. Она ни капли не расстроилась, и он отдал ей билеты. Джин сказала, что пойдет на стадион с одним знакомым, который когда-то играл в бейсбол за «Колумбию». Они вкусно поели.

Вернувшись после своих странствий по городу, оба почувствовали, что замерзли, ведь в декабре холодные морозные дни наступают рано. Он приготовил горячий чай, плеснув в чашки немного рома.

— Плохо, что здесь нет камина, — сказала она, сбрасывая свои туфельки с острыми носками и сворачиваясь калачиком на диване.

— Следующая моя квартира будет с камином, — заверил он ее.

Они поцеловались и почувствовали исходящий от них запах рома и корочки лимона. И занялись любовью не торопясь, целиком отдаваясь друг другу. Им было хорошо вместе.

— Таким и должен быть зимний субботний день в Нью-Йорке, — сказала она, когда они, оба удовлетворенные, лежали рядом. — Искусство, спагетти, ром, любовь.

Он засмеялся и крепко прижал ее к себе. Как он жалел сейчас о годах полного воздержания. Но, может, и жалеть о них не стоит? Может, из-за этого воздержания он и был готов принять ее в свои объятия, был свободен только для нее одной.

— Я люблю тебя, — повторил он. — И хочу на тебе жениться.

Полежав неподвижно еще несколько секунд, она вдруг резко отстранилась, сбросила с себя одеяло и молча стала одеваться.

Ну, все, подумал он, я все испортил.

— В чем дело? — спросил он вслух.

— Ты затронул ту тему, которую я никогда голой не обсуждаю, — самым серьезным тоном ответила она.

Рудольф снова засмеялся, но этот смех уже не был таким беззаботным. Интересно, сколько раз эта красивая самоуверенная девушка со своими таинственными повадками обсуждала вопрос брака до него и со сколькими мужчинами? Он прежде никогда не испытывал чувства ревности, считая это бесполезным занятием.

Он наблюдал, как движется ее стройная фигура по темной комнате, слышал шорох ее одежды. Она прошла в гостиную. Что это, хорошее или дурное предзнаменование? Что лучше — лежать в постели или пойти за ней следом? Теперь он больше не скажет ей ни «я люблю тебя», ни «я хочу на тебе жениться».

Рудольф вылез из кровати и быстро оделся. Джин сидела в гостиной и возилась с радиоприемником. Голоса дикторов, такие гладкие, такие слащавые, странные голоса, совсем не те, которым поверишь, если этот голос произнесет «я люблю тебя».

— Хочется выпить, — сказала она, не поворачиваясь к нему и продолжая нажимать кнопки.

Он налил им бурбона, разбавил его водой. Она выпила его залпом, по-мужски. Интересно, кто из ее любовников научил ее этому?

— Ну, что скажешь? — Он стоял перед ней, чувствуя всю невыгодность положения просителя. Он был босой, без пиджака и галстука, прямо скажем — недостаточно пристойный наряд для такого торжественного объяснения.

— У тебя растрепаны волосы, — сказала она. — Но тебе даже идет такой беспорядок на голове.

— Может, не все в порядке у меня с языком? — спросил он. — Или ты не поняла, что я сказал тебе в спальне?

— Все я поняла. — Выключив радиоприемник, она села на стул, держа обеими руками стакан с бурбоном. — Ты хочешь жениться на мне.

— Совершенно верно.

— Пойдем-ка лучше в кино, — предложила она. — Тут за углом в кинотеатре идет фильм, который мне хотелось бы посмотреть…

— Не увиливай.

— Его демонстрируют последний день, а завтра тебя здесь не будет.

— Я задал тебе вопрос и жду ответа.

— Я должна быть польщена?

— Нет, почему же?

— Ну я на самом деле польщена, если тебе угодно знать. А теперь пошли в кино…

Однако она даже не попыталась подняться со стула. Она так и сидела наполовину в тени, так как единственная лампа освещала только одну сторону. Какая она все же хрупкая, беззащитная. Глядя на нее, Рудольф все больше убеждался, что поступил правильно и сказал ей в постели то, что и следовало ему сказать. И сделал он это не под мимолетным наплывом нежности в этот холодный день, а повинуясь своей глубокой, ненасытной потребности в ней.

— Если ты ответишь мне «нет», то разобьешь мне сердце.

— Ты веришь тому, что говоришь? — Она, глядя в стакан, пальчиком помешивала в нем густую жидкость. Ему была видна только ее макушка и блестящие в свете лампы волосы.

— Да.

— А если без преувеличений?

— Частично, — поправился он. — Сердце мое будет частично разбито.

Теперь засмеялась она:

— По крайней мере, кому-то достанется честный муж.

— Ты ответишь? — спросил он. Стоя над ней, он, взяв за подбородок, поднял ее голову. Испуганные глаза, в которых сквозило сомнение, маленькое бледное личико.

— В следующий раз, когда приедешь в Нью-Йорк, подари мне обручальное колечко.

— Это не ответ.

— Частичный ответ, — уточнила она. — Полный ответ ты получишь только после того, как я хорошенько все обдумаю.

— Но почему?

— Потому что я совершила поступок, который не делает мне чести, — объяснила она, — и теперь я хочу выяснить, как мне поступить, чтобы восстановить уважение к себе самой.

— Что же ты такого сделала? — Он, правда, не был уверен, что ему хочется узнать правду.

— Я оказалась в паршивой ситуации из-за своей чисто женской слабости. У меня была любовная связь с одним парнем, до тебя, а когда начался роман с тобой, я не порвала с ним. Таким образом, я делаю то, на что, как мне казалось, не способна. Сплю одновременно с двумя мужчинами. И он тоже хочет на мне жениться.

— Счастливая девочка, — с горечью в голосе сказал Рудольф. — А он случайно не та самая девушка, с которой ты делишь квартиру?

— Нет, ничего подобного. Девушка существует. Могу познакомить, если хочешь.

— Поэтому ты никогда не разрешала приходить к тебе? Он там живет?

— Нет, не живет.

— Но он там бывает?

С каким удивлением Рудольф вдруг осознал, что ее слова его глубоко ранили, но еще хуже было то, что он сам намеренно старался разбередить рану.

— Одна из самых привлекательных черт в тебе, — сказала Джин, — заключалась в том, что ты всегда был уверен в себе, чтобы не задавать мне вопросы. Если любовь лишит тебя этой привлекательности, то пожертвуй своей любовью, забудь о ней.

— Будь проклят этот день, — вздохнул Рудольф.

— Думаю, пора закругляться. — Джин встала, осторожно поставила свой стакан. — На сегодня кино отменяется!

Он смотрел, как она надевает пальто. Если она вот так сейчас уйдет, подумал он, я ее больше никогда не увижу. Подойдя к ней, он ее обнял, поцеловал.

— Ты ошибаешься, — сказал он. — Кино не отменяется.

Она ему улыбнулась, но напряженно, словно это ей стоило больших усилий.

— В таком случае поскорее одевайся. Терпеть не могу опаздывать к началу.

Он пошел в спальню, причесался, повязал галстук, надел ботинки. Надевая пиджак, посмотрел на измятую постель, изрытое поле недавней битвы. Войдя в гостиную, он увидел, как она набросила на плечо ремень своей сумки с фотооборудованием. Он попытался ее уговорить оставить его у него, но она настояла на своем. Она забирает с собой свои игрушки.