Страна Рождества - Джо Хилл

— Я выезжаю на нашем буксире, — сказал Лу. — Есть работенка, надо заняться. Хочешь со мной? Это необязательно. С тобой здесь могла бы посидеть Табита.

— Она что, здесь? Ночевала?

— Нет! Нет, — сказал Лу. Он казался искренне удивленным таким предположением. — Я просто имел в виду, что мог бы позвонить ей и попросить заехать. — Лоб у него задумчиво нахмурился, и через мгновение он продолжил, медленнее выговаривая слова: — Не думаю, чтобы прямо сейчас это было бы нормальным. Ночевать. По-моему, это было бы странным… для всех.

Уэйн подумал, что самой интересной частью этого заявления были слова «прямо сейчас»: они подразумевали, что его отец мог бы счесть нормальным, чтобы мисс Табита Хаттер ночевала у них дома на более позднем отрезке времени, дата уточняется.

Три дня назад они все вместе выходили из кинотеатра — они теперь иногда ходили вместе в кино, — и Уэйн оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как отец взял Табиту Хаттер за локоть и поцеловал ее в уголок рта. По тому, как она наклонила голову и слегка улыбнулась, Уэйн понял, что это не первый их поцелуй. Он был слишком небрежным, слишком опробованным. Потом Табита увидела, что Уэйн на них смотрит, и высвободила свою руку из руки Лу.

— Меня бы это не огорчило! — сказал Уэйн. — Я знаю, что она тебе нравится. Мне она тоже нравится!

— Уэйн, — сказал Лу. — Твоя мама — твоя мама была — я имею в виду, если сказать, что она была моим лучшим другом, то это даже еще не начать…

— Но теперь она умерла. А ты должен быть счастлив. Ты должен получать удовольствие! — сказал Уэйн.

Лу смотрел на него серьезно — со скорбью, подумал Уэйн.

— Ладно, — сказал Лу. — Я просто говорю, что ты можешь остаться здесь, если хочешь. Табита живет чуть дальше по улице. Могу позвать ее, и она будет здесь через три минуты. Тебе понравится няня, которая ходит со своим собственным «Глоком».

— Нет, составлю тебе компанию. Куда, ты сказал, мы поедем?

— Я этого не говорил, — сказал Лу.

Табита Хаттер все равно зашла к ним, без предупреждения, позвонила в квартиру, когда Уэйн еще был в пижаме. Иногда она так делала, забегала к ним с пончиками, которые, по ее словам, хотела обменять на кофе. Она могла бы купить и кофе, но утверждала, что ей нравится, как его готовит Лу. Когда Уэйн слышал, как кто-то юлит, он сразу это чувствовал. В кофе Лу не было ничего особенного, если только не предпочитаешь пить его с привкусом WD-40[182].

Она перевелась в денверскую контору для оказания помощи в ходе продолжающегося расследования дела МакКуин… дела, в котором никогда не были и не будут выдвинуты какие-либо обвинения. Она получила квартиру в Ганбарреле и обычно раз в день обедала или ужинала с Лу и Уэйном, якобы чтобы поговорить о том, что было известно Лу. В основном, правда, речь шла об «Игре престолов»[183]. Лу закончил читать первую книгу как раз перед тем, как лег в больницу на ангиопластику и желудочное шунтирование, которые ему сделали одновременно. Табита Хаттер была рядом, когда Лу пришел в себя на следующий день после операции. Она сказала, что хотела убедиться, что он жив и сможет прочесть остальные романы серии.

— Привет, малыши, — сказала Табита. — Уезжаете тайком от меня?

— Есть работенка, надо заняться, — сказал Лу.

— В воскресенье утром?

— Машины гробят и по воскресеньям.

Она зевнула, прикрываясь ладонью, — маленькая женщина с вьющимися волосами, в выцветшей футболке «Чудо-женщина» и синих джинсах, без каких-либо украшений, вообще без аксессуаров. Кроме 9-миллиметрового пистолета, прилаженного к бедру.

— Хорошо. Сделаете мне чашку кофе, прежде чем поедем?

Лу при этом почти улыбнулся, но сказал:

— Вам ехать не надо. Это может занять какое-то время.

Она пожала плечами.

— А что мне еще делать? Правонарушители любят поспать. Я уже восемь лет как в ФБР, и у меня ни разу не было причин стрелять в кого-то раньше одиннадцати утра. Только сначала я выпью кофе.

Лу поставил завариваться темный жареный кофе и пошел заводить грузовик. Табита вышла за ним за дверь. Уэйн остался в прихожей один и надевал кроссовки, когда зазвонил телефон.

Он посмотрел на трубку, стоявшую на черной пластиковой подставке на столике, сразу справа от него. Было всего несколько минут восьмого, рано для звонка — но, возможно, речь шла о работе, на которую они собирались ехать. Может, тому, кто загнал свою машину в кювет, помогал кто-то другой. Такое случалось.

Уэйн ответил.

Телефон шипел: громкий рев белого шума.

— Уэйн, — хрипло сказала девочка с русским акцентом. — Когда ты вернешься? Когда ты вернешься поиграть?

Уэйн не мог ответить — язык у него прилип к небу, пульс бился в горле. Они звонили не в первый раз.

— Ты нам нужен. Ты можешь восстановить Страну Рождества. Можешь придумать все обратно. Все аттракционы. Все магазины. Все игры. Здесь совсем не с чем играть. Ты должен нам помочь. Теперь, когда мистера Мэнкса не стало, есть только ты.

Уэйн услышал, как открывается входная дверь. Он нажал на ОТБОЙ. Когда Табита Хаттер вошла в коридор, он ставил трубку на место.

— Кто-то звонил? — спросила она со спокойной невинностью в серо-зеленых глазах.

— Ошиблись номером, — сказал Уэйн. — Готов поспорить, что кофе готов.

Уэйн был нездоров и знал это. Здоровые дети не говорят по телефону с детьми, которым полагается быть мертвыми. Здоровым детям не снятся такие сны, как ему. Но ничто из этого — ни телефонные звонки, ни сновидения — не служило ясным показателем того, что он не в порядке. Нет. На самом деле нездоровым его метило то, каким он становился, глядя, к примеру, на фотографию авиакатастрофы: взбудораженным, содрогающимся от возбуждения и чувства вины, словно смотрел на порнографию.

Он выезжал с отцом на прошлой неделе и, увидев, как бурундук, перебегавший дорогу перед какой-то машиной, попал под колеса, разразился вдруг удивленным смехом. Отец вскинул голову и посмотрел на Уэйна в полном недоумении, шевельнул губами, собираясь заговорить, но потом ничего не сказал… промолчал, возможно, из-за болезненного выражения потрясения и горести на лице Уэйна. Уэйн не хотел думать, что было что-то забавное в том, что бурундучок повернул не в ту сторону, сделал зиг, когда нужно было делать заг, и был сметен чьим-то колесом. Именно такие вещи заставляли смеяться Чарли Мэнкса. Он просто ничего не мог с собой поделать.

Однажды он смотрел по Ютубу ролик о геноциде в Судане и обнаружил у себя на лице улыбку.

В новостях рассказывали о маленькой девочке, похищенной в Солт-Лейк-Сити, симпатичной двенадцатилетней блондинке с застенчивой улыбкой; Уэйн смотрел репортаж, восхищаясь, волнуясь и завидуя ей.

Снова и снова у него появлялось ощущение, будто у него есть три дополнительных набора зубов, спрятанных где-то за небом. Он водил языком взад и вперед по небу и, казалось, чувствовал их, ряды маленьких хребтов прямо под плотью. Теперь он знал, что только воображал потерю своих обычных детских зубов, это было галлюцинацией, вызванной севофлураном, как была галлюцинацией и вся Страна Рождества (ложь!). Но воспоминание о тех других зубах было реальнее, ярче, чем все то, что происходило в его повседневной жизни: школа, поездки к терапевту, обеды с папой и Табитой Хаттер.

Иногда он чувствовал себя тарелкой, которая треснула пополам, а затем была склеена, но две ее части не вполне состыковались. Одна сторона — та часть тарелки, которая обозначала его жизнь до Чарли Мэнкса, — микроскопически не совпадала с другой стороной тарелки. Отстраняясь и глядя на эту кривую тарелку, он не мог понять, зачем кому-то надо ее сохранять. Она теперь никуда не годилась. Уэйн не думал об этом с каким-то отчаянием… и это было частью проблемы. Он уже давно не чувствовал ничего похожего на отчаяние. На похоронах своей матери он получил огромное удовольствие от гимнов.

В последний раз он видел свою мать живой, когда ее везли на каталке к машине «Скорой помощи». Парамедики торопились. Она потеряла много крови. В конечном итоге они вкачали в нее три литра, достаточно, чтобы продержать ее в живых в течение ночи, но они не знали о ее пробитой почке и кишечнике, не знали, что организм у нее бурлил от ядов ее собственного тела.

Он бежал трусцой рядом с ней, держа ее за руку. Они были на гравийной стоянке сельской лавки у дороги, шедшей от развалин домика Мэнкса. Позже Уэйн узнает, что первый разговор его матери и отца состоялся именно на этой стоянке.

— Ты в порядке, малыш, — сказала ему Вик. Она улыбалась, хотя лицо у нее было забрызгано кровью и грязью. Над правой бровью не прекращала кровоточить рана, а из носа торчала дыхательная трубка. — Золото не стирается. Хорошее остается хорошим, сколько его ни колоти. Ты в порядке. Ты всегда будешь в порядке.