Пьесы - Эдвард Радзинский

Он молча подходит к ней.

Если вы дотронетесь, я заору. Я очень хочу заорать! Я так заору, что проснется весь ваш проклятый дом. (Кричит.) Отдайте письма! Слышите! Немедленно! Отдайте все мои письма!

Он удивленно глядит на нее. Потом молча идет, открывает портфель, стоящий в углу, и протягивает ей письмо.

Нет! Нет! Все, что я написала! (Кричит.) Немедленно! Потому что каждое письмо стоило мне всех сил! Страданий.

Он молча, усмехаясь, продолжает стоять с одним письмом.

(Почти испуганно.) Это… все?..

Он по-прежнему молча глядит на нее. И тогда Она выбегает из квартиры, хлопнув дверью. Он сидит на кровати, держась за сердце.

Раздается резкий звонок. Он открывает, Она входит.

Она (с ненавистью). Я рада, что отправила вам всего одно письмо! Вы недостойны моих писем! Но перед тем как войти к вам сегодня, я сидела на подоконнике и кое-что вам написала. Я решилась все-таки прочесть это вам… чтобы не было путаницы. Только учтите — одно слово, и я уйду! Молчите и слушайте. (Вынимает толстую тетрадь и читает.) «Письмо тридцать третье».

Он с изумлением хотел было спросить, но Она мрачно на него взглянула, и Он ничего не спросил. Она начинает читать письмо.

«Человек ушел из дома. Все ссоры человека с нею кончались примерно одинаково: «Не умеешь жить дома, как все нормальные люди, уходи». И вот человек вдруг взял и ушел. А может, он хотел в ту ночь, чтобы его выгнали, — это еще неясно. Но так или иначе, человек взял с собой книжку, духи, общую тетрадь, зубную щетку и, имея в наличии девяносто три копейки, отбыл, сопровождаемый проклятиями. Он вышел на магистраль и начал ходить с одной стороны на другую. Ему казалось забавным — ходить вот так посреди улицы, которую днем перейти нельзя из-за машин. Несколько раз останавливались машины, но человек качал головой, он ждал свой автобус. В час тридцать, поняв, что ждать бесполезно, он поехал на попутном грузовике. Человека высадили в центре и, учитывая бедственное положение, вручили пакет молока и не взяли девяносто три копейки. Человек выпил на скамейке молоко, а потом встал и пошел куда глаза глядят. Он шел и думал — пока ему не перебежала дорогу ночная кошка. Тогда он остановился и огляделся: это было заколдованное место. Стоило человеку отвлечься на мгновение — и где бы он ни находился, он оказывался именно здесь. Поэтому он так боялся отвлекаться. И вот он стоял у этого самого дома и смеялся. Помните, как в «Войне и мире» Пьер…»

Он. Милая…

И тотчас Она ринулась за дверь. Через мгновение пронзительный звонок в дверь. Он открывает.

Она (входя, серьезно). Я не буду вам больше читать. Я просто кое-что скажу напоследок. В детстве я очень много болела. Поэтому я, привыкшая быть одна, как никто, ненавижу одиночество. Я, у которой нет друзей… потому что никто меня не выдерживает, — я всегда мечтала о друзьях. Но им скучно со мною, а мне — с ними. И они быстро уходят от меня или я от них. Я называю их — друзья-моменты. Но вы! Вы! Мне предназначенный… Как же вы не поняли, как вы сумели не понять?! Если бы вы знали, что мне стоило простить вас вчера, и вот я пришла, а вы меня оскорбляете всем: словами! Видом! Обвинениями во лжи! (Размахивая забинтованным пальцем.) Но я не покраснела, слышите, хотя мне стыдно за вас! Потому что я давно научилась не краснеть, чтобы выжить. Да! Когда человек был маленьким, он заметил: если в чай положить лимон — чай светлеет. Мать мыла голову в лимоне, чтобы у нее светлели волосы. Тогда человек придумал теорию: он стал есть лимоны в невероятных количествах, чтобы научить свою кожу не краснеть. Так вот: когда человеку нужно покраснеть — за себя или за кого-то, — он вспоминает, как мучительно трудно есть через силу лимон! И он бледнеет! Только бледнеет! Он. Я…

Не успел сказать — Она тотчас выскочила за дверь, и тотчас ее звонок.

Он открывает.

Она (входя). Когда я поднималась к вам — я вдруг представила: на лестничной клетке в разных пролетах стоят двое. Они стоят один над другим, так что могут даже взяться за руки, но потом — любое движение вверх или вниз, и они не удержат рук в этом рукопожатии! Не удержат! Но они не могут стоять — ведь они должны идти! И поэтому тот миг, когда они соединили руки, — единственный! Единственный! Иначе быть не может! Я чувствую! Скоро все кончится! Я чувствую! (И, хлопнув дверью, выбегает из квартиры.)

Он молча подходит к двери и раскрывает, ждет. Проходит долгое-долгое мгновение. Наконец в дверях появляется Она со своим нелепым портфелем. Она сама подходит к нему. Он ее обнимает. Она бешено выворачивает голову, но застывает тотчас, как чувствует его губы. Она целуется нелепо, неумело, бешено, потом долго молчит, потом бормочет: «Вершины вбок».

Затемнение.

Ночь. «Квартира». По своей комнате в темноте из угла в угол расхаживает Ее мать. Ходит, ходит. В кухне брошены инструменты и — никого. В ванную входит Его жена, зажигает свет и глядит в зеркало, разглаживает пальцами мешки под глазами.

Жена. Совсем перестала спать. (Достает из степного шкафа лекарство, глядит на себя в зеркало, глотает. Уходит.)

Свет в ванной остается гореть, освещая всю остальную «квартиру». Он и Она в его комнате.

Он. Ты что? (Проводит по ее глазам.)

Она. Ну что вы! Когда дети плачут, они это делают для других. Здесь не для кого. (. А слезы сами текут по ее лицу, по Она все-таки произносит слова — не всхлипывая, а только медленно.) Вы не обидитесь, если я уйду?

Он. Ты никуда не пойдешь.

Она. Знаете, я сейчас немного посплю. Умираю — хочу спать. А потом я уйду.

Он. Ты считаешь, что… они…

Она. Я запрещаю вам вмешиваться в мою жизнь. Я никому этого не позволяю… Только помолчите, я посплю три секундочки, ладно?

Долгая-долгая пауза, наконец-то Она сумела совсем успокоиться.

Вскакивает.

Все! Я выспалась, больше не хочу. Я хочу вина!

Он. Зачем тебе вина?

Она. Испугались? Я так люблю, когда вы пугаетесь. Я хочу напиться! Я хочу напиться! Слышите!

Он. Тебе не надо напиваться.

Она. Ха-ха! А вы без юмора: учить праведности вами же сотворенную грешницу… Ну хорошо. Я, пожалуй, еще немного у вас побуду. (Нежно-нежно.) Мне не так долго осталось с вами встречаться… Мне, может, не очень долго осталось жить. Не верите? (Серьезно.) Я не переживу этого лета. Кстати, они — это она.

Он. А твой отец…

Она. Разучитесь задавать мне вопросы. (Опять нежно-нежно.) Она читала мне вслух сказки! Все детство! Миллион сказок! Она очень красивая, и она принадлежала мне, только мне!.. И вот однажды… она перестала читать, и я стала сама их придумывать. Как я люблю свое лето… Знаете, в чем между нами огромная разница? В том, что у вас уже было это лето … И вот однажды я узнала, что она — не моя, она мне изменила. Учтите, я даже не возненавидела его, он ниже моей ненависти. Я возненавидела ее! Я не могла смотреть на нее без презрения! У нее голос меняется, когда она разговаривает с ним по телефону! Я все время вспоминаю историю: тигр любил укротительницу и загрыз ее, когда она полюбила! Но самое жуткое: недавно я прочла ее письмо. Она — богиня! Красавица! Рожденная, чтобы ее боготворили! Писала неизвестному! И готова была боготворить его, только чтобы не быть одной… то есть не быть со мной!

Он. Это мы ей звонили?..

Она. Не мы, а вы! Послушайте, я рассказала вам все это только потому… что у меня ощущение, что все, что знаю я, — знаете и вы. И я путаюсь! Просто чтобы не путаться… Который час?

Он. Четыре.

Она. Прекрасно. Еще, пожалуй, четверть часа. Я уже совсем не хочу спать. Знаете, ночью я оживаю. Возлюбленная ночь… Но именно в этот час, знаете, перед рассветом, у меня появляется ощущение такого трагизма — как будто мне осталось жить всего лишь до восхода! И так не хочется уходить. Я люблю ночь за нереальность, или моя нереальность от ночи? (Вдруг.) Пожалейте меня! (Бешено.) А, все равно! Моя ночь! Милый! Милое чудо! (Смеясь.) Слушайте! Слушайте! Помните, я говорила, что не боюсь никого и никто не сумеет причинить мне боль? Помните? Знаете почему? Потому что самая страшная боль исходит от меня самой. И самое дикое, что я эту боль предчувствую задолго. И, предчувствуя, я уже заранее ее переживаю. Так что, когда эта боль наступает, — мне уже не больно. Невероятная дикость получается: то, что я чувствую во время, предшествующее боли, — куда страшнее, чем сама боль… Знаете, отчего я сейчас так переживаю? (Шепчет.) Я чувствую: Я вас потеряю.

Он. Ну что ты еще выдумала?