Невозвращенцы - Михаил Черных

Обогнув озеро по окружной дороге, караван чуть отклонился от прямого пути к воротам города храмов, и втянулся в одну из ничем не примечательных деревенек. Это и был конечный пункт маршрута. На следующий день, по светлому времени, телеги разгрузят, разнесут товары по амбарам, взамен положат другие и поезд отправится в обратный путь. Поблагодарив водителя, так назывался начальник каравана, и кинув на прощанье пару монет благодарно склонившемуся в ответ разговорчивому вознице Максим в компании еще дюжины разнополых и разновозрастных людей отправился искать в ближайший трактир место переночевать.

Цены ужаснули не только неподготовленного Максима, но и остальных, слышавших что-то такое, абитуриентов. За комнатенку размером чуть больше стенного шкафа с Максима затребовали столько, что в Киеве он за такие деньги мог бы снять каменные палаты, а за скромный ужин — как за целый пир. Судя по ошарашенным лицам, у других дела шли не лучше. Так как они приехали поздно, то из простого нашлось только несколько мест на сеновале, которые по молчаливому согласию оставили женщинам. Остальным пришлось довольствоваться чистым полем на берегу кристально чистого ручейка, вместо перины — небольшая кучка только начавших здесь осыпаться листьев, поровну разделенная на восьмерых, а укрыться пришлось чем придется.

«…Спят укрывшись звездным небом

Мох под ребра подложив.

Им какой бы холод не был

Жив? И славно если жив![86]» — когда все укладывались спать, Максиму вспомнилось вот такое вот песенное четверостишье из виденного в детстве фильма.

«Хорошо, что ночью не было заморозков!» — а это уже первая мысль на утро. Отвыкнув спать на жестком и без удобств: в дороге он спал на мягких тюках из телеги, у князя — тоже не на лавках, в армии связка «кровать + матрас» всяко мягче камней, а единственное время, когда они спали на земле, это когда уходили от погони, было не до того, чтобы замечать мелкие неудобства; Максим проснулся весь разбитый. Лиственный матрас за ночь разбрелся в результате чего сон прошел почти на голых камнях. Впечатление было такое, что всю ночь семерка соседей долго и утомительно его пинала ногами, и только под утро успокоилась. Кряхтя, как столетний дед, Максим под недоумевающими взглядами остальных проковылял к кустам, потом к ручью, а после, к скудному завтраку, который из своих котомок собрали уже давно, по-крестьянски — до первых лучей солнца, проснувшиеся абитуриенты.

К продуктам, лежащим на расстеленной по земле чистой тряпице: нескольким кускам сушеной рыбы, паре луковиц, небольшому туеску с солью и тонкой лепешке, Максим, как это положено, добавил немного своих. Половина уже подзасохшего каравая черного хлеба и немаленький кусок сырокопченого свиного бока, купленные в последней перед перевалом деревни, были встречены с радостным оживлением, особенно у вечно голодных в силу возраста молодых ребят. Кстати, на копчености пришелец с другой планеты просто «подсел»: дома таких свежих продуктов он не пробовал, а когда жили в лесу — так вкусно коптить никто не научился. Вот только хранилась покупка в теплом климате долины совсем плохо, так что необычная для Максима щедрость объяснялась просто: «чем выбрасывать через пару, лучше угостить». Съев завтрак и запив его леденящей зубы водой из ручья (пить приходилось из ладоней, так как ни у кого не оказалось даже маленького котелка — вещи недешевой; горячего поесть не получилось по той же причине), абитуриенты встретились с ночевавшими на сеновале женщинами и пошли по направлению к городу.

Чем ближе к центру, тем насыщеннее становился поток людей, из ручейка превратившись в полноводную реку. На площади перед воротами главного храма, где находилось устье этого людского движения, собралась толпа числом не менее чем в тысячу человек. Кого здесь только не было: и пожилые, познавшие что почем в этой жизни мужчины и женщины, за подолы которых цеплялись внуки, и совсем молодые, почти дети или даже просто дети. Еще следовало отметить почти полное отсутствие сословного и имущественного неравенства — и богато одетый, чуть ли не княжеского на вид рода молодой человек спокойно стоял прижатый толпой к полуголому оборванцу.

Из разговоров соседей Максим узнал о своей удаче: сегодня тот самый единственный в месяце день, когда двери Великих Семинарий открыты именно для соискателей знаний. В любой другой день месяца набор не ведется. Порадовавшись за себя, так как прожить в окружающих ценах даже с его деньгами месяц было бы проблематично, Максим стал ждать.

Ровно в полдень огромные, в три человеческих роста высотой, ворота распахнулись, и оттуда вышли волхвы. Волхвы новики и дети, которые поздоровее, быстро разделили толпу на пять частей, и стали по очереди пятью потоками запускать внутрь претендентов.

Глава 34

— Пойди пока на двор, дитя, — приказал Максиму «председатель приемной комиссии», старый, седой как лунь, но крепкий как закаленная сталь волхв.

После того, как дверь за парнем захлопнулась, волхвы некоторое время молчали, пока наконец одного из них не прорвало. И хорошо, что Максим ничего из этого не услышал, ибо доброго слова о нем никто не сказал.

— Ужель те люди так выродились? Ведь еще в мою молодость они были как братья наши. Честные. Храбрые. Сильные. Стойкие. Пусть и с засоренными обманкой думами. А сейчас? Ужель и не упомню такой мрази…

— Он никто, и не хочет кем-либо стать. Боги не одарили его своим вниманием, он совершенно обычный муж. Но он и не стремиться ни к чему. Только к злату и разврату дешевому, — подхватил другой… — Он не подходит нам, ибо мы берем только отмеченных Богами.

— А самое страшное, братья, это ведь что? Что сие юный отрок, — остальные согласно кивнули. — Знать учат их быть такими, как мы учим своих детей совсем другому. Сей муж хочет стать купцом. Вы помыслите только, если все купцы будут сякими? Они же продадут все: отца, мать, землю дедов да прадедов, князя, род, даже Богов своих, ради лишнего грошика. Для них не будет ничего святого, только злато. И придут на нашу землю те, кто этим златом владеет. И станут все люди рабами рабов…

— Такого нельзя допустить. Эту чуму следует остановить, иначе это смерть не только им. Это смерть всем детям божьим. Под любым небом, и любого Бога.

— Я думаю, — сказал самый молодой из сидевших за столом волхвов, — что кощуна следует убить. Как можно скорее.

— Хм. У него прошение княжича. Лихомир обещает, что сей отрок расскажет много интересного и полезного… — возразили с другого конца скамьи.

— Это не значит почти ничего. Княжич когда-нибудь станет князем, так что он поймет всю опасность. А коли не сможет… Да князь не может нам приказывать!..

— Нам не нужны их грязные, нечестивые знания! И остальных…

— Я думаю, что нам не следует учить его, а просто прогнать, — предложил третий.

— …И остальных, кого расселили по нашим землям, тоже следует убить! — продолжал сторонник простых решений.

Седой поднял руку и в разговоре наступила пауза. Прошло довольно много времени, но все четверо волхвов молчали и ждали решения старшего. Ждали не столько потому, что он был их начальником, сколько из уважения и преклонения перед своим старшим товарищем. Перед его мудростью.

— Радульф. Несмотря на то, что ты пришел к нам совсем малым, проклятье твоего рода продолжает говорить через твою руду, толкая тебя на убийства. Подожди. Я знаю, что ты много приложил сил для того, чтобы заслужить прощение, и ты заслужил его. Но все равно, уже сорок встреченных тобой весен твоим первым решением всегда «убить». Ты же помнишь, что все мы правнуки Богов наших, а какой отец желает, чтобы его дети убивали друг друга?

Ненадолго волхв замолчал, чтобы урок запомнился получше. Потом продолжил.

— Но и ты совершенно прав. Такие люди не должны существовать. Но это не значит, что следует убить любого, кто не люб тебе… Вы все старшие волхвы. Вам открыта великая тайна того, почему мы существуем, и чего ли от нас хотят наши Боги. И чего не хотят. — Четыре кивка стали ему ответом. — А по сему, восхвалим же наших Богов за сей дар…

Волхв опять замолчал, ничем не поясняя своих слов удивленным волхвам. Потом посмотрел на них, тяжело вздохнул, и сказал.

— Я прожил долгую жизнь и Мара может поднести мне чашу свою в любой миг, — и движением руки остановив возмущенный ропот продолжил. — Я сделал многое, и добрых дел средь них было много больше. Так что, надеюсь, что калинов мост через реку смородину не будет для меня длин. Вот только печалит меня одно. Как были вы все, детьми, которым бы только прутиками-саблями на травке помахать, так и остались. На кого же я вас оставлю? Если те же ромеи вас без масла вмиг съядять? Не разумеете… Вижу. Вижу… Так разумейте же.

Многие века мы учим тому, что важно для детей. Учим не как пастыри, что ведут свою отару под нож, но как браться старшие своих неразумных младших. Но бегут года, из крошечного семени вырастает могучий дуб, ветшает и вот на его трухе растет уже новый. Нет ничего вечного, кроме Даждьбога, Мары и детей их. И мы должны сделать так, чтобы внуки тоже никогда не перевелись…