Клинок Гармонии (СИ) - Кишин Илья

— Хей, голубчики! — окликнула я их, подскочив с места, после чего пошла на сближение.

Они меня заметили и оба повернулись навстречу, только вот Амелия стояла там с таким красным лицом, будто часа три висела вверх ногами где-то на ветке дерева.

— Справилась, а? — улыбнулся Ашидо, когда я наконец подошла поближе.

— Такая херня эти ваши испытания! — возмутилась я, хотя на самом деле так не думала.

— И не говори, — согласился он.

Глядя на Амелию, я заметила, что та очень сильно нервничает: взгляд всюду бегает, но на мне точно не задерживается; сжимает рукой низ юбки, а еще неестественно елозит пальцами ног, которые хорошо видно в той обуви, которую она носит.

— Чего разнервничалась, сложно было? — обратилась я к ней.

— Д-да, очень неприятно, — подтвердила Амелия, не вложив в свои слова ни капельки убедительности.

— Она тебе что-нибудь говорила? — поинтересовалась я у Ашидо.

— Лучше не знать, — отстранился он.

— Кислые вы, ребята, — вздохнула я. — Слушайте, а там ведь Сальвадор сидит, да? — я указала пальцем на загадочного старика-художника.

— Идем, нам есть, о чем с ним поговорить, — приказал Ашидо, тут же протиснувшись между мной и скамейкой.

Мы с Амелией пошли следом, все больше чувствуя дискомфорт от сближения с некто, выглядящим так, будто он находится на грани жизни и смерти. Подойдя поближе я могла хорошо рассмотреть человека, одетого в старый деловой костюм с жилеткой вместо пиджака соломенного цвета, он весь был в пятнах краски. Сам старик был, очевидно, седым с лысой макушкой, хотя остальных волос на его голове было в излишке, включая бороду.

— Здравствуйте еще раз, гости, — поприветствовал он нас каким-то добрым и приятным голоском престарелого человека.

— Сальвадор, я полагаю? — уточнил Ашидо.

— Он самый, дитя мое, — подтвердил Сальвадор, даже не отрываясь от картины. — Вы ведь пришли сюда за ответами на мучащие вас вопросы, да?

— Да, это так.

— Что ж, придется подождать последнего участника испытания, а пока я хочу вам кое-что показать — идемте, — он с тяжестью поднялся со своей деревянной табуретки, отложил в сторону принадлежности для рисования и поплелся в сторону маленькой лестницы, которая в привычных храмах была приспособлена для подъема к алтарю на высоту пары-тройки ступенек.

Поднявшись на солею, мы приблизились к массивным шторам, за которые разваливающийся на ходу старик сразу же нырнул, вынуждая нас тоже пройти внутрь. Ашидо был первым, кто без задней мысли прошел за шторы, а за ним уже последовала я, потянув за собой Амелию, которая могла бы перепугаться и не пойти.

Стоило только мельком глянуть на то, что находится за шторами, сразу стало как-то не по себе. Перед нами была действительно большая комната с тусклым освещением, внутри которой все было забито ненакрытыми картинами, стоящими на мольбертах так, будто здесь все время проходит какая-то выставка.

— Так вот откуда все эти следы, — вдруг осенило Ашидо. — Это были не шепоты, а картины…

— Все верно, Ашидо Такаги, — подтвердил Сальвадор, — это от них исходит та энергия, которую ты так отчетливо почувствовал еще на входе.

— Ты знал о том, что мы придем?

— Нет, но почувствовал вас, когда вы подошли достаточно близко.

— Я совсем не понимаю, — Ашидо выглядел напряженным. — Почему внутри этих картин так много энтропиума, а внутри вас, Сальвадор, практически ничего нет?

— Ох, дитя, тебе еще многое предстоит узнать об устройстве нашего мира. Взгляни на картины — что ты видишь?

Старик говорил какими-то загадками, хотя я все равно немного понимала, о чем идет речь. На картинах были изображены портреты людей, а вокруг них какая-то абстракция — везде разная. Все они выглядели очень реалистично, будто бы человек, с которого он срисовывал, сидел тут неделями ради собственного портрета, который все равно остался бы здесь. Вспоминая о том, что сказала та маленькая девочка, я чувствую, как ужас пробирает до костей, ведь в том случае, если это правда — это очень тяжело уложить у себя в голове.

— Портреты людей, — ответил Ашидо.

— Именно, мальчик мой, — подтвердил очевидное старик. — А как ты думаешь, что в них такого особенного?

— Честно говоря, не знаю.

— Эх, никаких новых ответов, — вздохнул Сальвадор. — Эти картины по сути своей уникальны, ведь внутри них содержится целый мир — страна грез, где все подчиняется человеку, заключенному в холсте.

— О чем вы? — спросила Амелия, совсем не понимая сути, в то время как Ашидо, судя по выражению лица, вполне осознавал истину.

— Вы трое уже прошли мое испытание и смогли простить себя, сбросить тяжкий груз вины, который тащится следом в любую погоду сквозь время и пространство, обременяя и обрекая на страдания. Никто из вас никогда более не сможет попасть на один из этих мольбертов, а вот те люди, которые так и не смогли смириться с тяжестью на плечах, которые были не в силах простить себя — они теперь здесь со мной, навеки заперты внутри собственных портретов, где отныне живут счастливо, позабыв о тех проблемах, что преследовали их по жизни.

— Но… как можно заключить человека в картину? — заикаясь, проговорил Ашидо, находясь в явном ошеломлении.

— Все просто, — ни секунды не думая ответил Сальвадор. — По окончании испытания с провалом человек не возвращается в реальность — к тому моменту он уже мертв. Я изымаю внутреннее сознание своего дитя и бережно храню его до тех пор, пока картина не будет готова. То тело, что принадлежало жертве судьбы при жизни, я полностью перерабатываю в материалы для красок, которые потом сливаются с холстом, рождая для человека мир его потаенных и очевидных желаний, где душа может получить то, чего не получила при жизни, а его прекрасное лицо надолго увековечивается в стенах этого храма.

— Поверить не могу, — отчужденно мямлил Ашидо. — Все эти картины — люди? Неужели каждый портрет принадлежит человеку, умершему на испытании? Их ведь здесь около полусотни!

— Именно так, Ашидо Такаги.

Пока эти двое разговаривали, я внимательно просматривала лица умерших. На холстах были изображены и дети, и взрослые, где-то были престарелые люди и гвардейские служащие, на одном даже была собака породы лабрадор, но больше всего взгляд зацепил портрет человека, которого я хорошо запомнила благодаря сегодняшнему дню.

— Что с тобой, Ринна? — одернула меня Амелия. — Ты вся трясешься, все нормально? Ты знаешь этого полного мужчину?

— Н-нет, не знаю, — соврала я. — Все хорошо, Лия, просто немного устала.

— Понимаю тебя, мы все сегодня очень устали. Вернемся домой и хорошенько отдохнем, а сейчас постарайся хотя бы немного прийти в себя.

— Угу.

— Пойдем, — она приобняла меня и положила руку на плечо, уводя подальше от портрета с подписью «Фредерик, безнадежный отец Фредерики».

Не могу смириться с тем, что я виновна в смерти ребенка, но испытание как-то прошла, будто оно нужно только для того, чтобы заставить человека поверить в то, что однажды он сможет себя простить.

— Ну, думаю, можем перейти к вопросам, — заговорил Сальвадор, стоило нам вернуться в компанию.

— Погоди, старик, ты же говорил, что мы ждем последнего участника, — опомнился Ашидо. — А как же Лаффи?

— Боюсь, она не сможет получить ответ на свой вопрос.

— Что все это значит?

— Ашидо, твоя подруга детства с самого начала не была готова к этому испытанию, — пояснил он. — Девочка получила слишком много боли от жизни, при этом сама не причинила никому такой боли, за которую могла бы себя винить.

— Она…

— Лаффи Харуна сейчас на грани срыва — она не пройдет испытание.

— Н-нет, — голос Ашидо задрожал, — нет, она не может умереть, так нельзя!

— Таковы правила, мальчик мой, — спокойно ответил Сальвадор. — Искусство — это смерть, а смерть есть новое начало. Ей будет лучше, если я нарисую ее портрет.

— Отмените испытание! — приказал Ашидо. — Я не дам своей подруге детства вот так умереть!