Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

Только теперь, когда перед глазами рассеялось пыльное облако забот, отступивших к весне, Публий вдруг разом увидел красоту Сиракуз, осознал их величие, ощутил аромат прелестей этой древней земли. До сих пор ввиду необходимости Сицилия была для него всего лишь провинцией, базой для подготовки к войне, но сейчас он наконец-то постиг мыслью и душою, что находится на острове Цереры, в той Треугольной, как ее называют греки, стране, цивилизация которой стала дочерью Эллады, в каковую та, прежде чем одряхлеть от старости, вдохнула свою молодость, культуру и жизнь.

Занимаясь делами магистрата и полководца, Сципион уже несколько раз пересек Сицилию из края в край. И теперь память восстановила перед его мысленным взором виденные, но не замеченные им ранее картины. Он вспомнил желтые, как солнце, пшеничные поля, которыми были размечены почти все равнинные участки этой плодородной земли, каменные утесы береговой линии, купающиеся в море, богатые села, изысканно гармоничные греческие и пестро раскрашенные мишурой торгашеского довольства пунийские города. Ему вновь захотелось посетить расположенную в самом центре Сицилии Энну, обозреть осененные мифом окрестности с крутой горы этого города, побродить по роще, где, по преданию, обитает сама богиня Церера, осмотреть пещеру, ведущую в подземное царство Орка. Множество других интересов и желаний пробудил в нем дух Сицилии, и он даже порадовался отсрочке в войне.

Публий ненадолго вернулся во дворец, отдал распоряжения письмоводителю Гаю Цицерею и с небольшой свитой пешком отправился в город, чтобы свежим взором оценить его достопримечательности. На площади он без труда нашел экскурсовода, так как многие местные жители охотно промышляли этим ремеслом, и отправился в путешествие по бесконечному лабиринту улиц.

Здесь все еще не заросли раны войны: стены и некоторые здания были разрушены, местами чернели следы пожарищ. Но даже и теперь Сиракузы производили радостное впечатление. Бродя по чистым светлым улицам, Публий насыщался интеллектуальной поэзией, звучащей в архитектуре этого города, и сам уподоблялся Эсхилу и Платону, по чьим следам сейчас ступал, его посещали их идеи и чувства, он ощущал безмятежность, уравновешенность духа, питающегося возвышенной мыслью.

В тот же день Сципион побывал на могиле Архимеда. Глядя на колонну памятника, увенчанную цилиндром и сферой, напоминающими о решенной ученым задаче, и перечитывая эпитафию, Публий решил подробнее ознакомиться с трудами великого грека.

Посвятив несколько часов эстетическим интересам и, казалось, напрочь забыв об Африке и карфагенянах, вечером Сципион, к собственному удивлению, обнаружил в голове готовый план долгосрочной программы подготовки к весенней кампании. Утром он оформил свои идеи письменно и, созвав на обед легатов, которые одновременно были его друзьями, за трапезой в непринужденной беседе дал им задания на всю зиму.

Придумал Публий кое-что и на нынешнюю осень. В Сицилии врагов не осталось, в Африке, наоборот, их было слишком много, поэтому он решил поискать военного счастья в южной Италии. Близость Ганнибала не давала ему покоя, однако он не мог открыто ввести войска в Бруттий, поскольку эта провинция была вручена государством Лицинию Крассу. Потому, прежде чем отважиться на какое-либо мероприятие, следовало произвести разведку и нащупать слабые места противника, чтобы достичь быстрого успеха без применения больших сил. Для этой цели Сципион переправил через Сикульский пролив надежных и расторопных людей, которые должны были действовать как самостоятельно, так и через его италийских друзей.

Сам же он продолжал проводить время в пирах с сицилийской знатью, созерцании художественных красот Сиракуз и в занятиях греческими науками. Публий окружил себя философами, риторами и поэтами. Он даже разыскал учеников Архимеда и попытался вникнуть в геометрию, механику и астрономию, хотя эти науки были чужды его натуре ввиду своей оторванности от общественной жизни. Несколько больший интерес вызвали у него уцелевшие военные и строительные машины, а также всевозможные приспособления выдающегося механика, правда, и в этом случае ему показалось более надежным делом использовать слаженные действия людей, чем доверяться канатам, шестерням и рычагам. Посещал Сципион и театр, и палестры. Последние служили не только для спортивных состязаний и тренировок, как считали в Риме, но и являлись наряду с базиликами важнейшим местом общения здешних жителей. Сам Публий чаще был зрителем, чем участником спортивной борьбы, но иногда так же, как и другие, проделывал физические упражнения, однако при этом он все же оставлял на себе легкую тунику, считая, что обнажаться полностью, подобно греку, недостойно римлянина. Между прочим, ему пришла мысль объединить палестры с римскими термами в единый комплекс, призванный служить здоровью граждан.

Столь широкий, нетрадиционный для его соотечественников образ жизни был интересен и приятен Сципиону. Но главным побудительным мотивом к такому поведению было не это. В соответствии со своим представлением о едином гармоничном общественном организме, объединяющем все цивилизованные страны земного круга, и значением, отводимым в нем Риму, Публий стремился выглядеть перед сицилийцами идеальным представителем главенствующего в мире народа. Прежде, в Испании, ему вполне удалась такая роль. Он смог заслужить у иберов уважение и любовь, каких до него не снискал никто, сумел внушить испанцам, что и сам он является посланцем богов, и Рим господствует над прочими землями согласно повелению небес. Однако то было в полуварварской стране. Теперь же идеология Сципиона проходила испытание у самого просвещенного народа. И здесь, конечно же, следовало действовать по-иному, гораздо тоньше и изощреннее. Его по-настоящему захватила эта борьба с психологией и мировоззрением греков. Он стремился влиться в их жизнь, чтобы проникнуть в эллинскую культуру и, закрепившись в ней, постепенно занять первенствующее положение. Сципион рискованно балансировал на острой грани противоречия человеческой натуры, с одной стороны, субъективно стремящейся к свободе, с другой — объективно тяготеющей к обществу. Особую сложность для него представлял эллинистический индивидуализм нынешних оппонентов — этот червь, в свое время подточивший фундаменты греческих республик. Сципион вынужден был искать особые средства воздействия на эту публику, которая в гораздо меньшей степени, чем италийцы и испанцы, была подвержена стихийному, массовому усвоению идей. Но, как бы то ни было, Публий, не жалея труда, ума и вдохновения, проводил свою политику, дабы физическую победу Марцелла над сицилийцами навечно закрепить нравственной победой над их душами. На примере собственного правления он показывал грекам, сколь выгодно им переложить государственные заботы на римлян — прирожденных воинов и политиков, чтобы полностью посвятить себя вопросам культуры, к которым столь расположен их дух, сохранив при этом соответствующий гражданский статус и человеческое достоинство людей, выполняющих хотя и не руководящую, но тоже почетную и необходимую в обществе роль.

В этом деле Сципиону успешно подыгрывали его друзья, в первую очередь — Гай Лелий. Брат Луций весьма охотно усваивал местные нравы и способ времяпрепровождения, но не всегда в полной мере владел собою, потому иногда обижал сицилийцев прорывающимся сквозь природное добродушие высокомерием победителя. В целом окружение Сципиона, стремившееся сочетать в себе достоинства римлян и эллинов, добилось существенного морального успеха в провинции. Греки с восторгом обнаружили принципиальную разницу между этими образованными, обаятельными римлянами и пришельцами из Африки в пестрых одеяниях с кольцами в носу и ушах. Правда, карфагеняне тоже перенимали эллинские нравы, но, в основном, в области роскошного образа жизни. В пьянстве и разврате они не уступали грекам, в вульгарном богатстве и изнеженности — превосходили их, но в общении по-прежнему выглядели варварами. Если кто и занимался в Карфагене науками и искусствами, так это большей частью переселенцы из эллинистического мира.

Причем, уделяя повышенное внимание грекам, Сципион проявлял благосклонность и к коренным народам Сицилии. Заводил он дружбу и с местными пунийцами, внушая окружающим мысль, что враг Рима — только Карфаген, но не финикийский народ, который сам немало пострадал от владычества корыстного африканского господина.

Вскоре Сципиону представилась возможность от скрытой идеологической борьбы с потенциальным соперником, облеченной в форму изысканных светских развлечений, перейти непосредственно к боевым действиям против реального врага. Из Италии возвратились его посланцы из числа локрийских изгнанников и принесли обнадеживающие сведения. Когда граждане Локр, обольщенные каннским успехом карфагенян, изменили Риму и передали город африканским завоевателям, многие сторонники римлян, проявившие верность старому союзнику тем, что позволили спастись римскому гарнизону, были вынуждены расстаться с Родиной и переселиться в другие места. Особенно значительные колонии этих беженцев образовались в Регии и Сиракузах, к ним теперь и обратился Сципион. Благодаря обещанной консулом помощи изгнанники обрели надежду вернуться в свой город и, более того, занять там привилегированное положение. Воспрянув духом, они восстановили прежние связи с соотечественниками, оставшимися в Локрах, и подготовили почву для восстания.