Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

Близко к реке Оперман подходить не стал, удобно устроился на скамеечке и стал наблюдать. Народ собрался неугомонный, как и полагалось настоящим москвичам: если долго не стреляли, бегали к милиции, спрашивали, может, чем помочь. Некоторые пытались прорваться к танку, посмотреть или тоже поспрошать, один совсем было прорвался, да военные спохватились и выгнали. Но большинство, устав от наблюдения, шло к ларьку за пивом. Ларек этот – а цены там втрое против обычных были – в тот день озолотился.

Война протекала на редкость вяло, сторонам надоело затянувшееся противостояние, к этому времени продолжавшееся пятые сутки, если считать с момента указа о роспуске парламента, так что боевики и солдаты ограничивались автоматными перестрелками. Только раз около полудня, неожиданно ожил танк и шарахнул по Белому дому, в окно не попал, но его зато стали обстреливать из подствольных гранатометов. Выстрела три в ответ было, один ударил аккурат возле набережной, ухнув в воду. Толпа шарахнулась от набережной, но те, что посмелее немедля заняли освободившиеся места. Вскоре подъехал фургон с какими-то снайперами, человек пять, они  проползли мимо народа, оцепления, доползли до середины моста и оттуда начали палить. Перестрелка усилилась, в кого-то из них все же попали, – буквально через пять минут приехала скорая ей никто не мешал, забрала раненого (толпа волновалась вовсю и давила на милицию) и умчалась. Бойцы поползли обратно, всосались в фургон и уехали, вскоре появившись на другой позиции, уже по ту сторону реки.

Народ прибывал и прибывал, уж и место особенно не оставалось, разве что для свадеб очищали. Ну это было святое. Когда еще и у кого будет свадебная фотография на фоне войны? Посему кортежи шли одни за другим.

К двум дня стрельба стихла почти совсем, стало скучно. Только дым еще клубился над Белым домом и то какой-то неубедительный. Многие, как и сам Леонид, не видя продолжения, стали собираться и уходить. И даже начавшаяся перестрелка одиночными почти у самых стен (а тогда Белый дом еще не был окружен нынешней жуткой оградой, и к стенам можно было спокойно подойти) – никого особо не взволновала. Война заканчивалась, на следующий день, пятого, объявили о капитуляции. Остальное можно отыскать в учебниках истории. Где, естественно, такие подробности не были предусмотрены.

– Вспоминаешь? – вырвал его из грез Слюсаренко. Леонид кивнул. – Но согласись, у нас тут война идет только по телевизору, вот разве что народ митингует. А у вас тогда, и в девяносто первом и в девяносто третьем, жутковато было.

– Это была гражданская война, – попытался оправдаться Оперман.

– Не думаю, что гражданские войны безопасней обычных.

– Авиация не участвует, – Виталию пришлось согласиться. – Но все же, хоть какой-то намек на войну был. Ведь сирены должны выть или что-то в таком духе.

– Скорее кто-то. Псы войны, – они посмеялись. – Нет, ничего не было. В четыре утра никто не тревожил мой сон. Узнал, когда проснулся.

– Ну а как узнал, все же екнуло что-то, ведь…

– Да, екнуло, – он пожал плечами и выудив из-под стола пачку «Мальборо», принялся ей играться, что выдавало невольное волнение. – Знаешь, когда включил телевизор, вернее, жена включила, она всегда так делает перед уходом на работу, все по всем каналам твердили о российской агрессия. Сперва я не понял, подумал, неужели ваши напали вообще на нас и сейчас, пока я кофе пью, российский десант высаживается в Киеве. А потом, как узнал, что война за Крым… странно, – он помолчал немного. – Вот не могу объяснить, что на душе стало. Тем более непонятно, если учесть, что в свое время, при Кравчуке, был записным патриотом, – Виталий снова взял небольшую паузу. – Понимаешь, такая ситуация. Я как услышал, что ваши стали Крым утюжить, подняли даже стратегическую авиацию, мне почему-то подумалось, ну наконец-то. Уж столько твердили, что русские начнут войну за Крым, столько стращали, а я вот проснулся, началась война, уж шесть дней длится, а ничего. Никакого протеста. Ни раздражения, что наши войска сдаются в плен охапками или бегут с позиций. После того, как вы уделали Грузию, нам только об этом и твердили. Подготавливали, что ли. Или сами не понимали, что каркали.

– Да нет, я думаю, у нас еще задолго до войны с Грузией началась охота за Крымом. И политики, вон наш мэр особенно, и писатели, все предрекали скорый переход Крыма в российскую вотчину. Ну а когда начался трындеж, что Россия встала с колен и все в таком духе, сам понимаешь. У одного издательства, без имен, даже серия вышла – все книги на подбор, сплошь война за Украину. То с США, то со всем блоком НАТО. Хоть плачь, хоть смейся. Особенно после недавних данных нашего же генштаба: дескать современная российская армия в условиях нынешнего убожества может дать достойный отпор странам, слабее Турции. То есть с Турцией исход войны еще не ясен, – он вздохнул. – Вот так-то.

– Я читал много подобных книг. Написано гадостно, конечно, но какой-то смысл в них есть.

– И какой же? – не выдержал Оперман. – Кроме пропаганды.

– Кроме пропаганды, я увидел веру в Россию, чего раньше не замечал, – брови Опермана невольно поднялись вверх, достигнув экстремума. – Понимаешь, раньше вашу страну не воспринимали всерьез. Никто, даже ее жители, не то, что страны золотого миллиарда, – он хотел возразить, но Слюсаренко не дал. – А сейчас Россия действительно немного окрепла, по крайней мере, закрепилась на своей позиции правопреемницы СССР. К тому же, стала для многих родиной, особенно, для тех, кто в ней, уже в России, родился. И им она нравится. Со всеми ее минусами, здесь им комфортно и именно здесь им хочется жить. Они ощущают ее частью себя. И пытаются как-то выразить это ощущение. Пусть этот гражданский пафос сливается с имперскими желаниями, но Россия, наверное, страна, не могущая быть ничем, кроме империи. Иначе она просто перестанет существовать. Так что граждане нашли себя в устремлениях Пашкова, а Пашков, наконец-то обрел нужных граждан.

– По-моему чистая демагогия, уж извини. А как быть с рожденными в СССР, вроде нас с тобой?

– А тебе разве не приятно, что Россия встала с колен и начинает расширяться?

– Провокационный вопрос, – заметил Оперман. – Но я… понимаешь, я даже не знаю, что тебе ответить. С одной стороны, когда играют старый гимн с новыми словами в честь спортсменов, это приятно и повышает адреналин. Но когда все то же самое происходит в актовом зале Кремля, при стечении чиновного люда, это дико раздражает. А еще…

Он не закончил фразы. Потому как никому не мог признаться в главном – его родиной навсегда остался СССР. Да, Союза давно нет, и на его костях выросло новое поколение, ничего о прежней стране не знающее. Да, Россия столь прочно заняла его позицию, что теперь даже по действиям своим неотличима от прежней сверхдержавы, хотя бы по тем показушным действиям, что демонстрируются миру, но рассчитаны только на внутреннего потребителя: все новые открытые по всему миру военные базы, бряцание оружием в Черном море, да вот эта война за Крым, затеянная в промежутке войны с мертвецами. Все это коробило его. Ругаясь, он выключал телевизор, едва заслышав сводки, понимая, как далеко позади по всем показателям находится нынешняя страна против Союза, как бы ни убеждали в обратном гладко выбритые, надушенные и напомаженные политики в костюмах, продав который, можно кормить одну малообеспеченную семью целый год. Сколь предательски вылезает правда всякий раз, когда президент едет в глубинку, убеждать телезрителей в верности выбранного пути…. Нет, лучше не думать об этом. Тем более, во время разговора со старым приятелем.

– Но согласись, несмотря на место в тройке по уровню коррупции, на вывоз активов и пассивов из страны, на весь нигилизм новых радетелей отечества, нефтедоллары приносят и простым гражданам пускай немногое, но хоть что-то с барского стола.

– Я смотрю, ты все еще непоколебимо любишь Пашкова.

– Нет, просто мне он по-прежнему симпатичен. Несмотря на войну. Кстати, у нас, в Запорожье, народ издавна проникся к нему симпатией.

– Просто потому, что вы его плохо знаете.

– Вероятно, мы и Ельцина плохо знали, но он здесь нравился только коммунистам и моей маме. Я его на дух не переносил.

– Как у вас сейчас с мертвяками? – раз на то пошло, спросил он.

– Так себе, – вздохнул запорожец. – Армия у нас хуже только в Лихтенштейне, так что воюем, в основном, своими силами. Было две попытки очистить Запорожье от зомби, десятого и пятнадцатого, но результата хватало ровно на заявление мэра. А потом мертвяки появлялись опять. А у вас, я слышал, поспокойнее?

– Да, – Оперман вспомнил свои перебежки до работы или магазина и обратно  в первые дни после восстания  и невольно вздрогнул.

– А мы, вот, кажется, привыкли. Нас, казаков, ничем не запугаешь, – Виталий улыбнулся, но улыбка вышла невеселая. – Я к родным думаю переезжать. Потеснимся, но ведь мои старики не больно горазды с мертвыми сражаться. Жена уже перебралась, мы с ней поругались недавно, – признался он. – Вот сколько… дня четыре не созваниваемся. Наверное, даже хорошо, что ты так и не женился, – неожиданно прибавил он. – Куда меньше беспокойства.