Заговорщица - Мишель Зевако

Фауста задохнулась от волнения, однако справилась с собой и бесстрастно добавила:

— Три дня нужны и мне, надо отдать кое-какие распоряжения. А вы должны подумать, прежде чем давать окончательный ответ. Итак, я жду вас через три дня, как стемнеет…

Она исчезла за бархатной портьерой, а в комнату впорхнула Мирти и знаком пригласила шевалье следовать за ней. Он послушно пошел за служанкой. Он чувствовал себя разбитым, слова Фаусты все еще звучали у него в ушах. Вернувшись в гостиницу «У доброго парижанина», он бросился на кровать, бормоча:

— Какого черта я сюда притащился? Тигрица — она тигрица и есть, куда ей меняться?! Мог бы и раньше догадаться… Три дня? Может, уехать прямо сейчас?.. Нет, нельзя. Еще решит, что я трусливо сбежал…

Тем временем Фауста металась по дворцу.

— Ничего! Ничего! — шептала она. — Ни одного слова, ни одного одобрительно жеста! Пусть думает, пусть решает, но пусть и опасается! Его жизнь теперь в моих руках!

Что же происходило в Палаццо-Риденте в последующие три дня? К чему готовилась Фауста? На третий день там развернулись странные события.

К вечеру Фауста удалила из дома два десятка слуг, которые скрывались там вместе с ней. С хозяйкой осталась только ее верная камеристка.

Через полчаса после ухода слуг, то есть как раз в то время, когда на вечный город опустились сумерки, Пардальян, как и обещал, появился у низкой дверцы в боковой стене. Мирти впустила его и провела по потайной лестнице на второй этаж.

Надо сказать, что, покидая гостиницу. Пардальян сказал хозяину:

— Сударь, приготовьте счет, завтра утром я уезжаю.

— Как?! Вы уже оставляете нас? Но вы же так и не осмотрели Рим!

— Поверьте мне, сударь, что главную достопримечательность этого замечательного города я уже видел, а сегодня пойду полюбоваться ею еще раз. Так что, пожалуйста, покормите моего коня ровно в пять утра.

И Пардальян направился во дворец Лукреции Борджиа.

Глава XLI

КОНЕЦ ПАЛАЦЦО-РИДЕНТЕ

Оказавшись наедине с Фаустой, Пардальян заговорил:

— Сударыня, я буду с вами откровенен. Объявляю сразу — завтра утром я уезжаю во Францию. Три дня размышлял я над вашим предложением и понял, что могу сказать только твердое «нет!»

Очевидно, мне следует объяснить вам причины моего отказа…

Вы спросите: «А зачем же вы тогда явились в Италию, во Флоренцию и, наконец, в Рим?» Я и сам задавал себе этот вопрос. И вот что я понял. Я приехал сюда потому, что там, на берегу Луары, и после, в рыбацкой хижине, мне показалось, что вы пережили глубокое потрясение и свет вспыхнул в потемках вашей души. И я решил, что я, ваш бывший враг, а ныне союзник, смогу помочь вам излечиться окончательно. Признаюсь, я был слишком самонадеян. Я не разглядел вас как следует, я ошибся, когда подумал, будто в силах повлиять на вас… Я решил, что смогу вернуть принцессу Фаусту на путь добра и тем самым помочь ей избежать многих страданий. Может, тогда вы перестали бы причинять зло людям… Я рассчитывал на доброе слово, на искренность и открытость…

Увидев вас три дня назад, я сразу понял, что жестоко ошибся. Ваша речь убедила меня, что вы все та же… И, простите, сударыня, я испугался вас, потому что не понимаю вашу душу. То, что я счел лучом света, оказалось на самом деле зловещим блеском молнии, осветившей ваши новые страшные замыслы…

А теперь, сударыня, перейдем к делу. Я не собираюсь захватывать замок Сант-Анджело и арестовывать Сикста V. Я не буду командовать вашими солдатами и держать в страхе Рим. Я не желаю возглавлять армию, которую вы намерены собрать. Pi не потому, что я не верю в вашу победу, и не потому что я устал или не смогу справиться с тысячами вооруженных людей… Все проще: мне внушают отвращение те, кто, набрав множество солдат, сразу кидается грабить, убивать, жечь и притеснять. Их войско налетает на города и селения, словно стая саранчи, уничтожающая все на своем пути. Иногда такие люди преследуют великие цели, но, по-моему, если по их вине гибнут бедные крестьяне и страдают дети, то дело их проклято и изначально обречено. Я всем сердцем ненавижу убийц, сударыня! Мне жаль любого, попавшегося им на пути. Эти честолюбцы ищут славы, но слава, замешанная на крови, отвратительна. Они мне отвратительны и напоминают тех бандитов, которых вздергивают на виселице по приговору суда….

Это, конечно, жалкие резоны для такого возвышенного ума, как ваш. Так перейдем же от общих рассуждений к частным, простым…

Я не могу принять ваше предложение, поскольку мне претит сама мысль о том, чтобы заманить в ловушку немощного старца… Папа мне ничего плохого не сделал и на мою свободу не покушался… Да, я убил Гиза, но убил его в честном поединке. Я дождался подходящего момента и сказал ему: «Защищайся!» Герцог де Гиз и Моревер умели владеть шпагой! Но Сикст V? С чего вдруг я стану мстить ему? Он меня не оскорблял…

Мне остается добавить очень немного… Я уеду, но, уезжая, я желал бы увериться, что мы расстаемся друзьями… Может, моя прямота вновь возродит в вашей душе ненависть, какую вы прежде питали ко мне, но за себя я скажу: не считайте меня своим врагом! Я готов забыть все, готов забыть и вашу железную вершу, и ищеек Гиза, которых вы натравили на меня, и все остальное, Я сохраню в памяти лишь образ той женщины, с какой говорил тогда на берегу Луары…

Пардальян с облегчением вздохнул и вытер пот со лба.

«Слава Богу! Объяснился… — подумал он. — Легче пережить десяток дуэлей, чем один такой разговор!»

Фауста слушала Пардальяна, закрыв глаза. Ничто не омрачало ее чистое, мраморное чело. Она оставалась совершенно спокойна, словно слушала не гордую отповедь, а льстивые комплименты. Когда Пардальян кончил говорить, она, не обращая на него внимания, ударила молоточком в гонг. Явилась Мирти.

— Делай, что я приказала! — холодно произнесла Фауста.

Пардальян заметил, как побледнела служанка. Она хотела что-то возразить, но Фауста взглядом велела ей молчать. Мирти как-то странно взглянула на шевалье и вышла.

Пардальян проверил, на месте ли кинжал и шпага, и приготовился к неприятным сюрпризам. Он был уверен, что Фауста задумала убить его. Сейчас в зал ворвется дюжина вооруженных людей и…

Но Фауста молчала и словно прислушивалась.

— Сударыня, — тихо, но с угрозой в голосе спросил шевалье, — что должна сделать ваша служанка?

Фауста будто очнулась, повернулась к шевалье — и он не узнал ее лица! Перед ним была восхитительная женщина, обезумевшая от страсти. Глаза ее горели пламенем, на ярких губах сияла улыбка. Неприступная девственница, высокомерная, горделивая царица, всегда спокойная и холодная, словно мраморная статуя, исчезла бесследно. Пардальян видел подле себя грешную земную женщину, которую пожирал огонь любви. Одним движением она сбросила с плеч белое льняное одеяние — и восхищенный Пардальян залюбовался прекрасной наготой ее тела, могущего сравниться с изваяниями великого Микельанджело.