Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

Он орудовал топором, — щепки дождем разлетались в разные стороны, — укладывал балки крест-накрест, заполнял щели сухими ветками, листвой и омелой и укреплял основание камнями, которые притаскивал с берега реки. Пот катился с него градом. Затем Дамиан долго пытался затащить волчье тело на сооруженный пьедестал, но справился только с десятой попытки, когда позволил берсеркской ярости укрепить его силы. И все равно надорвался — мышцы горели от боли. Он едва смог подобрать дрожащими руками волчье сердце и уложить его рядом с Симеоном. Дамиан взял ветку, обмотал ее тряпицей, валявшейся на земле — чей-то потерянный платок, — когда неожиданно взошло солнце.

В бледных лучах нагрянувшего рассвета волк мог показаться уснувшим. Если бы только не пробитая в грудине дыра с запекшейся кровью. Дамиан разжег факел о тлеющие угли ближайшего пепелища и, подойдя к погребальному костру, замер, одним взглядом прощаясь с Симеоном. Все его чувства как будто онемели, и он не вполне осознавал все, что происходит, но все-таки опустил руку.

Огонь разгорелся не сразу. Дамиану пришлось вылить всю бутыль льняного масла и подносить факел к веткам несколько раз. Потом вспыхнули щепки, пламя перебежало на сухие ветви. Тонкими струйками в воздух поднялся сизый дым от сырой омелы.

Поднимайся выше, уноси его душу к Князю.

Солнце уже полностью взошло, когда погребальный костер разгорелся во всю мощь и оделся в пляшущую рыжую корону. Дерево трещало, ревущие столбы огня поднимались над Симеоном, посылая к небесам черный дым, и их оранжево-алые отблески заставляли бледнеть само солнце.

Существующий мир искажался, дрожал из-за трепещущего в воздухе жара. Он обжигал лицо Дамиана и высушивал слезы на его глазах. Ему пришлось прикрыть веки, но отступить даже на несколько шагов он себе не позволил. Дамиан ощущал, как кожа на лице краснеет, вздувается волдырями, но эта боль позволяла ему не рассыпаться прахом прямо здесь. Только боль ему и оставалась в этой жизни. Когда вспыхнула прядь, болтавшаяся у виска, он затушил пальцами тлеющий огонек, обжегся, но тоже не стал отходить. Отрезвило его только слабое воспоминание, уколовшее мысли. Громкий, хриплый шепот из темноты.

Тебя окружает ложь. Брат ждет тебя в гостинице, где вы жили с Падре Сервусом.

Дамиан открыл глаза. Жар выпил весь воздух из его легких, и он едва не задохнулся дымом, зато в последний момент, пока огонь не вспыхнул еще жарче и заставил его отойти, увидел, что волчья шкура, сгорев, освободила Симеона.

Простите, отец.

Отпрянув от ревевшего погребального костра, Дамиан подумал о том, что наставник хотя бы к Князю ушел в человеческом обличье. И все же это была горькая мысль. Симеон вообще не должен был умереть вот так — коварным вёльвским ударом исподтишка. Он должен был мирно уснуть в собственной постели. Но судьба оказалась жестока к тем, кто отринул веру.

Опечаленный, Дамиан поднял взгляд от силуэта наставника и увидел с другой стороны костра Авалон. Одежда заляпана кровью, — одного ли Симеона? — порочные волнистые волосы подрагивают на ветру.

Стоило отрезать их еще в той хижине.

Авалон бросила на него взгляд полный агонии и такой отчаянной тоски, что от этого его мертвое сердце, казалось, должно было шевельнуться, но Дамиан все равно чувствовал только пустоту. Он равнодушно отвел глаза и отвернулся.

Огонь бил у него за спиной горячими крыльями, пока он уходил в поисках лошади. А потом всю дорогу до гостиницы ехал в оцепенении, чувствуя себя объедком человека, погубленным и погасшим, недостойным жить. Он понимал, что гостиница, скорее всего, ловушка Ерихона. Даже вспомнил подозрительного мужчину, видимо, шпиона, что ошивался в деревне и скрывался из виду, как только Дамиан обращал на него внимание. Но ему было плевать. Жизнь без Симеона не имела никакого смысла. В нем его сыновьи чувства нашли место для исцеления, а теперь… Теперь кто он без него? Потерянный, запутавшийся предатель, клятвопреступник и убийца. Старания, достойные более медленного огня на очищающем костре, чтобы дольше страдал.

Дамиан практически ощущал, как его рассудок окончательно трещит по швам. Недолгие мгновения ему казалось, что Авалон способна зашить его раны, надеялся в ней обрести свое исцеление, оправиться от всех потрясений последних месяцев. Он думал, что их заблудшие души, отвергнутые своими мирами, смогут найти другой путь, но убийство Симеона окончательно Дамиана уничтожило.

Он добрался до гостиницы к закату следующего дня и остановился на пригорке, разглядывая окружающие поля. Ветер пригибал траву к самой земле, и она напоминала бушующее в шторм море. Однако это было единственное замеченное Дамианом движение. Он ожидал, что гостиницу окружат несколько отрядов разведчиков, поэтому чуть раньше потратил время и проехал вдоль подлеска, отдаваясь звериному чутью. Лес наполняли влажные ароматы древесной смолы, животных меток и навоза, но ни одного намека на вонь человека или запах прирученной лошади. Убедившись, что и с пригорка никакой опасности не видно, Дамиан тронул бока мерина, позволив ему спуститься в низину. Несмотря на отсутствие ловушки, он был уверен, что она есть. Просто, видимо, закроется в тот момент, когда он не будет ожидать. Но ему было все равно.

Тебя окружает ложь.

Дамиан подумал, что вся его жизнь состояла из лжи, и ему хотелось понять, какая еще часть его существования — сплошной обман. Оглядываясь, он подъехал к лошадиному загону и спешился. Кругом царила обманчивая тишина. Опять никто не выбежал его ловить, из окон второго этажа не вылетел арбалетный болт. Чудовищная ловушка, которая до последнего делала вид, что не является ловушкой. В голове Дамиана всплыли слова Симеона:

Не бойся волка брехливого, бойся молчаливого.

Пустоту на месте сердца заполнило болезненного сожаление. Все поговорки, которые он перенял у Симеона, вдруг стали последними нитями, что связывали его с живым наставником. Дамиан сжал в кулаках повод до побелевших пальцев и тяжело вздохнул, пытаясь успокоиться. Он должен был собраться, чтобы предстать перед Ерихоном без красных глаз и соплей. Дамиан не был больше инквизитором, но решил использовать его личину как старый, потрепанный плащ. Надел маску хладнокровного убийцы. Хотя, была ли то маска или его истинное лицо — Дамиан больше не знал.

Что ж, ладно. Нельзя отступать. Я все равно уже приехал.

Дамиан преодолел оставшееся расстояние до гостиницы, медленно отворил дверь и вошел, готовясь к тому, что вот сейчас-то ему в голову прилетит если не стрела, то топор. Но в главном зале никого не оказалось. Опять тишина. Дамиан нахмурился. Настороженность покалывала кончики пальцев, ладонь, сжимавшая рукоять, вспотела, и он неспешно походил по первому этажу в поисках владельцев, подавальщиц и посетителей.

Никого.

А вот это уже интересно.

Дамиан остановился посреди зала и, прикрыв глаза, прислушался. Прямо над ним, на втором этаже, одиноко стучало чье-то сердце. Медленно, расслабленно, без единого признака нервозности или страха. И сколько бы Дамиан ни прислушивался, он не мог расслышать присутствие других людей. Перехватив кинжал, он взошел на первую ступеньку. Она скрипнула.

Дамиан замер и вновь обратился к волчьему слуху.

Тук. Тук-тук. Тук.

Почему Ерихон один?

Мысль о том, что кардинал внезапно стал достаточно храбрым, чтобы сойтись с ним один на один Дамиан отверг сразу. Ерихон боялся вступать даже в словесные баталии с Симеоном без поддержки Горлойса, что уж говорить о физическом противостоянии с ним? Либо… Дамиан остановился на середине лестницы и задумался. Мог ли там быть кто-то другой? Например, подосланная вёльва. Он с сожалением подумал о святой воде, но тут же пустота в его сердце гневно всколыхнулась.

В святой воде был гранатовый сок. Вёльвская скверна, которой он отравился. Дамиан решил, что больше никогда не притронется к этой отраве. А если придется, сразится с вёльвой обычным кинжалом. И либо победит в честном бою, либо сдохнет, как бесполезный пес, который не защитил хозяина.