Блестящие разводы - Джун Зингер

— Не совсем, — пробормотала она.

— Что? — спросил Пресс, паркуя свой «порш» на улице, расположенной за два квартала от здания суда.

— Да нет, ничего.

— Как ты можешь говорить «ничего» о такой блестящей парковке? — Пресс улыбнулся, обрадованный той легкостью, с какой ему удалось отыскать место для стоянки. — Это, мадам, и есть то, что называют добрым предзнаменованием. Но нам придется поспешить — через пять минут мы должны быть в зале заседаний.

Он рассчитывал войти в здание через заднюю дверь, минуя толпу, собравшуюся у центрального входа. Но дверь оказалась запертой — он пнул ее ногой, проклиная свою собственную глупость и сожалея, что не нанял пару здоровяков, чтобы сдерживать толпу, а затем повел Хани вокруг здания к главному входу.

Пока они пробивали себе дорогу через ораву приветствовавших их журналистов и поклонников, внимание толпы было частично отвлечено прибытием Джошуа. Он приехал в белом лимузине с золотыми фарами в компании своего расфуфыренного адвоката Кассиуса Бушкина, на голове у которого красовался широкополый «стетсон». С ними были помощник Бушкина и агент «Ройял Продакшнз» по рекламе. Принс отпихнул одного фотографа, а другой тем временем сунул объектив прямо под нос Джошуа, и в этот момент на какую-то секунду глаза Джошуа и Хани встретились: она увидела на его лице выражение, которого не видела никогда раньше — выражение отчаяния, достойного, но безоговорочного поражения. «Интересно, — подумала она, — какую утрату он оплакивает больше: меня или «Ройял Продакшнз»?»

— Итак, теперь тебе известно все, — сказала Нора. — Или, по крайней мере, столько же, сколько мне…

Бейб откинулась на подушки — ее лицо было белым, как кружевные наволочки.

— Я не могу в это поверить! Моя мать была Катей Маркус и была замужем за Яковом Вейсом!.. Но зачем она обманывала меня все эти годы?

Кто знает, делала Кэтрин это для себя, или для Бейб, или для них обеих? Кому это теперь важно?

— Я думаю, ей казалось, что она делает это ради тебя — хотела дать тебе соответствующее происхождение, обеспечить твою будущую жизнь.

— Не защищай ее! — В глазах Бейб мелькнула злоба. — Просто ей хотелось скрыть свое еврейское происхождение, и она стыдилась того, что была замужем за комиком по имени Джеки Уайт. Она сделала это для него — для судьи! Она сделала это для того, чтобы стать такой же, как он! А ты, Нора! Я верила тебе. Почему ты никогда не говорила мне об этом раньше?

Нора догадывалась, что сейчас должна была испытывать Бейб, — за несколько коротких минут осознать, что ты не та, кем считала себя всю жизнь, — это должно было стать для нее серьезным потрясением. Ей потребуется время, чтобы прийти в себя, а обвинения и злоба были только первой, но, вероятно, неизбежной реакцией па предстоящие изменения в жизни.

— Я не знаю точно почему. Мне трудно тебе это объяснить. Может, считала, что ты Должна узнать о своем отце не от меня. Я ведь не твоя мать — у нее, наверное, есть на твой счет какие-то свои соображения. А может, решила, что не должна брать на себя роль Господа Бога, что могу причинить этим вред тебе — вдруг тебе не следует об этом знать? Или ты сама захочешь этой правды? А иногда мне казалось, что когда ты будешь к этому готова, то сама сопоставишь все, что тебе рассказывали родители, и найдешь ответ.

— Тогда зачем ты рассказала мне об этом сейчас?

— Скажем так: меня вынудили обстоятельства. Я почувствовала, что у меня нет другого выбора, кроме как вложить в твои руки оружие, необходимое для борьбы. Но знай, у тебя выбор есть.

— У меня? — с горечью спросила Бейб. — У меня и раньше-то не было никакого выбора, так о каком выборе может идти речь теперь?

— Ты могла бы использовать это оружие как орудие шантажа, и тогда твоя проблема решена. Я уверена, твоя мать и судья скорее отступят, чем позволят всей этой истории стать достоянием гласности; а Грег, лишившись их поддержки, будет вынужден сделать то же самое — вряд ли он рискнет прослыть мужем-садистом, и выполнит все твои условия. Либо, — тут она выдержала паузу, — ты должна будешь решить эту проблему сама, без какой-либо помощи с моей стороны и без шантажа. Ты ведь знаешь себе цену: ты сильная женщина, не боящаяся постоять за себя, верящая в себя. Не имеет значения, какая у тебя фамилия: Райан, Трейси, Уайт или Вейс. Знаешь, у меня есть предчувствие, что ты можешь даже влюбиться в этот свой образ… Но придется выбирать, и только ты одна можешь сделать этот выбор. А теперь одевайся и приведи в порядок лицо. Для тебя наступает момент истины.

Оранжерея давала Норе выгодную позицию для наблюдения за Сэм и Бейб, сидящими у края бассейна. Обе они ждали: Сэм — возвращения Хани, а Бейб — приезда родителей. Как всегда, вместе они смотрелись довольно нелепо — Сэм, такая высокая, в джинсах и кроссовках, и такая хрупкая Бейб, в том же желтом костюме от Шанеля и туфлях на высоких каблуках, в которых приехала на вчерашнюю вечеринку. Они то заводили разговор, то погружались в молчание, глядя на голубую поверхность бассейна. Сэм выглядела спокойнее, чем Бейб, она, не вставая, сидела в своем шезлонге, в то время как Бейб то и дело вскакивала и принималась ходить взад-вперед, прежде чем сесть снова. Правда, Сэм беспрестанно ворошила пальцами волосы, а это она делала, только когда сильно волновалась.

Нора решила больше не выходить к ним. Она уже сделала все, что было в ее силах, сказала все, что могла, дальше пускай разбираются сами. Они подруги, одногодки, и поговорив, может быть, сумеют подсказать друг другу верное решение.

Зазвонил телефон, и она бросилась к нему. Может, это Хани звонила из суда, чтобы рассказать о результатах процесса, не в силах дожидаться возвращения домой. Но звонил Тедди. Одного его голоса было достаточно, чтобы успокоить ее.

— Нора, есть что-нибудь от Хани?

— Нет, а у тебя?

— Нет, Трейси уже приехали?

— Мы их дожидаемся.

— Думаю, мне стоит приехать. Поможем друг другу ждать.

— О, Тедди, я даже не знаю… Стоит ли… Может, не нужно тебе приезжать?

— Я еду, — решительно сказал он. — Что плохого в том, что друг приезжает к другу, чтобы скрасить ожидание? Чего ты боишься, Нора, — что люди заподозрят нас в том, что составляет нашу страшную тайну?

Она успела услышать, как, вешая трубку, он начал мурлыкать мелодию песни, которую она никак не могла вспомнить, хотя и была уверена, что когда-то сама ее пела. Затем из глубин времени начали всплывать слова. Как там пелость? «Все скажут, что мы влюблены…»

68

Выбираться из здания суда оказалось еще тяжелее, чем входить в него. Полчища журналистов любой ценой стремились заполучить результаты процесса. Агент Джошуа по рекламе уже объявил им, что окончательное решение судом принято, но конкретных цифр не назвал.

Пресс снова и снова проклинал себя за то, что не додумался нанять парочку костоломов, чтобы защитить их от толпы. А затем за то, что оставил машину так далеко, так как вся эта орава — репортеры, фотографы, поклонники— устремилась за ними до самой парковки. «Бывают дни, когда победа не дается, несмотря ни на какие усилия», — подумал он и, вслепую размахнувшись, заставил встать на четвереньки фотографа, сунувшего свою камеру прямо Хани в лицо. Затем ему силой пришлось удерживать Хани, бросившуюся оказывать помощь этому идиоту.

— Пусть подает в суд! — прорычал Пресс.

Наконец, когда дверцы автомобиля захлопнулись, а его подопечная тщательно пристегнулась, он откинулся на кожаную спинку сиденья, тяжело вздохнул, а затем, набрав побольше воздуха, повернулся к Хани:

— Ну, что ж, по-моему, все замечательно, правда?

Хани тщательно сдерживала слезы, боясь, что их увидит Пресс или наблюдатели, все еще разглядывающие ее сквозь стекла машины, и поэтому сказала первое, что пришло ей в голову:

— Да, по-моему, все замечательно. — Ее слова прозвучали, как эхо.

— Это все, что ты можешь мне сказать? — спросил он, направляя автомобиль в общий поток движения. Искоса посмотрев на нее, он убедился, что она погрузилась в раздумья. О чем, интересно, она думала — о прозвучавшем в последний момент решении суда? О Джошуа Принсе? Или о том, какое будущее ожидало ИХ обоих?

Хороший адвокат, ведущий дело о разводе, должен быть хотя бы наполовину психологом, и он обычно имел представление, что на уме у его подопечных, но Хани своей бесхитростностью являла для него теперь такую же загадку, как и с самого начала. Ни раньше, ни теперь он не был уверен в том, что она разлюбила человека, с которым расторгала брак. Он и раньше сомневался в том, что она знает точно, чего хочет. Еще больше он сомневался в том, что теперь она получила то, чего действительно хотела.

На протяжении их сотрудничества он нередко ощущал, что ему приходится пробираться через какой-то нескончаемый розовый туман, чтобы убедить ее в необходимости предпринять некоторые шаги, чтобы заставить понять, что для успеха бракоразводного процесса несколько ударов по почкам исподтишка совершенно необходимы. Для него было загадкой, почему вещи, кажущиеся ему такими ясными и простыми, до нее доходят с таким трудом. Ему потребовалось время, чтобы осознать, что инстинкт убийцы у нее совершенно отсутствует. Позже он пожалел о том, что именно ему выпало вселить в нее этот инстинкт, — ему, человеку, который в нее влюблен. Да и как можно было не влюбиться в Хани? И почему Принс оказался таким дураком?