Дарители - Мария Барышева

Вскоре машину начало отчаянно трясти, и Вита, прижимавшая к животу сжатый кулак, поняла, что они съехали на грунтовую дорогу. Из ее сознания в пустоту уносились слепые беззвучные крики о помощи. Бессмысленные — в этот раз уже никто не мог ей помочь. Ее левая ладонь непроизвольно скользнула по бедру и ощутила сквозь ткань брюк угловатые очертания ацтекской пирамидки. Перстень — единственное, что у нее не отобрали, но что она сможет сделать этим маленьким лезвием против толпы здоровых сильных мужиков? Она отчетливо понимала, что единственное, что ей оставалось, это молиться о том, чтобы умереть быстро и, по возможности, наименее болезненно, и так же отчетливо понимала, что этого-то как раз и не будет.

Неожиданно машина остановилась.

— Все, — сообщил водитель. — Не оставлять же тачку прямо там — еще просечет кто-нибудь.

— Лады. Все на выход. Кабан, возьми камеру, — сказал Ян, открыл дверцу, потом зажал Вите рот ладонью — так крепко и умело, что она не могла эту ладонь укусить, и, подхватив ее на руки почти с отеческой нежностью, вытащил из машины. Фары потухли, и Вита увидела, как сзади, шурша шинами, к их машине подкатил «жигуленок», остановился, и его фары, коротко мигнув, тоже погасли. Из «жигуленка» неторопливо полезли люди. С тупой обреченностью смертника она поняла, что на этот раз Ян решил действовать поэтапно, начав с наиболее слабого, то есть, с нее, задействовав сразу всех и не отвлекаясь на остальные цели.

Пока Ян нес ее, она успела рассмотреть, что они находятся в какой-то небольшой балке, наполовину заполненной темными частными домишками, в которых все давно спали. Из-за некоторых заборов доносилось монотонное погавкивание. Ветер бил ей в лицо, размазывая еще не начавшую подсыхать кровь, и Вита заморгала, пытаясь рассмотреть что-нибудь еще, а потом поняла, куда направляется Ян. На другом, пустом краю балки виднелся двухэтажный недострой, судя по обилию травы, кустарника и грудам мусора, заброшенный давным-давно. Слепо и мрачно зияли провалы оконных проемов, белели остатки битых известняковых плит, торчали ржавые арматурные ребра, и, еще не доходя, вся компания начала спотыкаться в темноте, сдержанно матерясь. Потянуло протухшими отходами и застарелой гарью.

Уже возле недостроя все остановились, дожидаясь, пока двое осмотрят здание. Вскоре они вернулись и доложили, что внутри никого нет.

— Очень хорошо, — голос Яна почти потерялся в реве ветра. — Кабан со мной, остальные по периметру. Только без нервов — ясно?! Кабан, доставай инструмент.

Вита, крепко зажатая в чужих руках, молча дернулась, но Кабан всего лишь извлек из кармана небольшой, но достаточно мощный фонарик, который и включил, едва они вошли внутрь. На его груди на ремешке покачивалась маленькая серебристая видеокамера.

— Ф-фу! — выдохнул он и зажал пальцами нос. — Дерьма тут!..

— Что, амбре беспокоит? — Ян усмехнулся. — Ничего, потерпишь. Давай-ка, найдем комнатку поуютней, почище — все-таки, с нами дама.

Здоровяк хрюкнул, освещая фонариком пол и стены.

— Вот здесь, наверное, хорошо будет.

Ян наклонился, положил Виту на землю, несильно прижав ее за шею, но она, оглушенная болью, даже не пыталась дергаться. Снаружи едва слышно долетали тихие голоса и смешки.

— А ну, воздвигнись-ка рядом, Кабан, торшером будешь.

На лицо Виты упал яркий луч света, и она зажмурилась, слушая собственное хриплое дыхание.

— Глазки-то открой, мала. И сразу договоримся — без разрешения не орать. Хотя… слышишь, какая погода? Благоприятствует любви. Однако, начнем мы, пожалуй, с разговоров.

Вита приоткрыла глаза и посмотрела на склонившегося над ней Яна. Из-за расстегнутого ворота его рубашки выскользнул золотой крестик на тонкой цепочке и медленно раскачивался перед ее лицом, и она, как зачарованная, следила за этим мерным тихим движением. В голове вдруг мелькнула нелепая мысль о том, что теперь она в бога точно не верит.

— А если разговоры будут, любви я избегу?

Ян молча улыбнулся.

— Тогда как насчет милосердия?

— Как говорил товарищ Глеб Жеглов, милосердие — поповское слово, — добродушно заметил он. — А ведь я не поп. Хотя, конечно, верую, не без этого. И знаешь, в чем удобство нашей веры? Я могу сделать что угодно, а потом в церковь схожу, покаюсь, и бог меня простит. Он всегда прощает. Всех, — Ян свободной рукой погладил ее по щеке. — Теперь о разговорах. Сейчас ты мне дашь весь ваш со Схимником расклад, но главное — расскажешь мне про эту Чистову — кто такая, что из себя представляет и для чего так нужна небезызвестному тебе человеку.

Виту удивило, что он не включил в этот список вопрос о местонахождении Наташи, и, наверное, это отразилось на ее лице, потому что Ян усмехнулся.

— А где она, я и сам знаю. Ты же лично к ее гнездышку не только Новикова, но и моего человека отвела. Теперь он там дожидается, пока мы с тобой закончим. Но он терпелив, и времени у нас много. И… ты знаешь, с этой минуты я больше не задам тебе ни одного вопроса. Сама все вывалишь. Ты думаешь, сейчас это была боль? Это ерунда была, мала. Помнится, общался я как-то с твоей бывшей мачехой… не помню ее имени… так у нее был рак желудка, и она возомнила, что знает о боли все. Но я ей доказал, как сильно она ошибалась. И тебе сейчас тоже докажу, а все методы Кабан заснимет — не везти же нам шефу твою голову — на таможне не пропустят, таможня здесь злая. Но кожа у тебя, какая кожа, а!.. Иди-ка сюда!

Он приподнял Виту, крепко держа ее за шею, и развернул так, что она оказалась к нему затылком. Девушка попыталась было вырваться, хрипло закричав, но Ян большим пальцем деловито ткнул ее в диафрагму, и Вита обвисла в его руках, судорожно хватая ртом воздух. Он наклонился и провел языком по ее шее над взбудораженно пульсировавшей артерией, потом ухватил зубами кожу чуть правее и сильно сжал их, прокусив кожу до крови. В его ладонь, проворно метнувшуюся к губам Виты, ударил дикий крик — не столько боли, сколько ужаса. Снаружи кто-то едва слышно хохотнул.

— Бля-а-а!.. — ошеломленно протянул Кабан, и фонарик прыгнул в его руке.

— Сладкая, — шепнул Ян ей на ухо. — Молоко и мед… Вся ли ты такая сладкая?.. Кабан, погляди-ка, не завалялось ли где-нибудь поблизости небитой бутылочки?

— Чо — сразу так?.. Сначала-то, может, сами?.. — не договорив, Кабан отвернулся, и луч фонарика запрыгал по комнате. Ян усмехнулся.

— Сначала-то, конечно, сами, — пробормотал он, дыша быстро, с присвистом, и завел пальцы за вырез ее кофточки и дернул. Жалобно затрещала рвущаяся ткань, зацокали о камни брызнувшие во все стороны пуговицы. Ладонь исчезла с губ Виты, но, вместо того, чтобы снова завизжать, она начала хриплым, клокочущим голосом выкрикивать все самые грязные слова, какие только всплывали в памяти, вкладывая в них всю боль и весь ужас — в бешенстве было легче, чем в животном страхе. «Когда все начнется, я отключусь, — вскользь, отрешенно подумала она. — Буду думать о чем-то хорошем… буду думать, как будто это не со мной…» Чужая ладонь скользнула под кружево лифчика, но тут же исчезла, и в следующее мгновение Ян вскочил, вздернув за собой Виту, и вместе с ней метнулся к стене, вжался в нее, кося в темный провал ближайшего окна. Кабан резко развернулся, высветив ярким лучом его напрягшееся лицо.