Меч на закате - Розмэри Сатклифф

У меня было такое чувство, словно я пытался удержать в пальцах блуждающий огонек, — чувство, которое всегда появлялось у меня, когда я имел дело с Медротом, — и я знал, что, какой бы цели я ни надеялся достичь этим разговором, я не достиг ее; я не достиг вообще никакой цели.

— Итак, — я положил письмо Кея обратно на стол рядом с собой. — Ты просто замечательно все объяснил.

И мой голос показался мне самому старым и безнадежным.

— Это все, что мой отец хотел мне сказать?

— Да. Нет, еще одно, — я делал усилия, чтобы очистить свой мозг от серого тумана усталости, который все еще накатывался на меня с такой легкостью. — Я упомянул, что ты один из наиболее способных командиров моей конницы, и это чистая правда; к тому же тебе всегда удается привлекать к себе удачу в бою, поэтому у тебя много сторонников среди войска. Но люди следуют за тобой не из любви, так же как и ты ведешь их не из любви. Если ты сделаешь еще несколько подобных ошибок, то начнешь терять не только репутацию способного командира, но и репутацию счастливчика, а если ты потеряешь ее, ты потеряешь и своих приверженцев.

Он улыбнулся улыбкой, которая была тонкой и сладкой, как мед, намазанный на листья алоэ.

— Моему отцу нет нужды предупреждать меня; я знаю, что я могу себе позволить, с точностью до одного ногтя, и я не позволю себе ничего сверх того. Я никогда не играю не по средствам.

— Смотри, не делай этого, — предупредил я. — Только смотри, не делай этого, Медрот.

Улыбка стала еще слаще, но он продолжал играть перчатками — может быть для того, чтобы скрыть, что его руки дрожат.

— Мой отец позволит мне идти? Я очень торопился ответить на его зов и слегка промок.

В дверях, уже положив руку на золотистый офирский ковер, закрывающий плохо подогнанную дверь, он остановился и снова обернулся ко мне.

— В последнее время до моего отца доходили какие-нибудь новости из Арфона?

— А какие оттуда должны быть новости?

— Ну, разумеется, это всего лишь женские сплетни. Говорят, что Мэлгун взял себе вторую жену.

Это меня удивило — не сами новости (потому что первая жена Мэлгуна умерла в прошлом году, а он был не из тех, кто может подолгу спать в одиночку), но то, что Медрот потрудился их сообщить.

— И начал строить еще одну часовню, — добавил он.

— Ну и что? Между этим есть какая-то связь?

— Новобрачная была прежде женой его племянника — конечно, это не сводная сестра, я признаю, но все-таки жена племянника — ее зовут Гуэн Аларх, — он злорадствовал, как старая сплетница, которой на язычок попало имя молодой женщины. — Мальчишка погиб на охоте, и поговаривают, что не случайно, но я сомневаюсь, что это так же мешает Мэлгуну спать, как кое-что другое… Может быть, он еще обзаведется сыном, и я бы не очень рассчитывал на его верность, если это случится.

— Неужели? — отозвался я.

Он покачал головой.

— Нет. В конце концов, саксонский потоп не поднимется высоко в горы; а если у Мэлгуна будет сын, которому он сможет передать власть, ему должно будет показаться более заманчивым обеспечить себе титул лорда Арфона после тебя.

Заметив, что сам он отстраняется от всех притязаний на Арфон, я прекрасно понял, в чем дело, — что он метит гораздо выше. И у меня в голове снова промелькнула мысль, что я хорошо поступил, не позволив открыто назвать Константина своим преемником. Медрот не мог не понимать, на кого должен был пасть выбор, но пока об этом не заговорили бы в открытую, он не стал бы торопиться. В нем было то же страшное, убийственное терпение, какое было в его матери.

Золотистый ковер качнулся обратно на место, и легкие шаги Медрота немедленно утонули в вое ветра и шуме дождя — если только он не продолжал стоять снаружи, улыбаясь этой легкой, быстрой, сладкой улыбкой, от которой кровь сворачивается в жилах.

Гуалькмай умер примерно в это же самое время, так же тихо и внезапно, как усталый человек засыпает у очага после тяжкого трудового дня, — как сказал мне, плача о нем, Кей, когда несколько дней спустя первые из Товарищей вернулись на зимние квартиры.

Ряды редели быстро.

Глава тридцать пятая. Предатель

Следующей весной я был готов к тому, что Морские Волки предпримут очередное наступление, но хотя до нас доходили слухи о новых длинных боевых ладьях, последовавших за прошлогодними, и о других, перевозивших женщин и даже детей, наступление так и не началось; а когда мы, в свою очередь, выступили против них, они просто растворились в лесах и на болотах, словно туман.

И так, по мере того как шли годы, все это превратилось в то вспыхивающую, то затухающую пограничную войну, которая помогала удерживать Морских Волков запертыми в каких-то пределах, но не более того. Если вдуматься, то кажется странным, что мы не смогли отбросить их назад в море. И все же… не знаю… в жилах местного населения течет и пиктская кровь, оставшаяся после великих Пиктских войн времен Максима; а пикты уступают только Маленькому Темному Народцу по умению использовать тайные возможности своего родного края, и им не нравится запах Рима.

И еще за все эти годы мы ни разу не смогли обратить против них боевую мощь всего войска; этому мешали нуждавшиеся в нашей помощи Эбуракум и побережье у Линдума, восстававшие каждое лето скотты с запада и даже разногласия в наших собственных рядах, потому что среди герцогов Кимри, которые всегда грызлись, как псы, стоило Верховному королю посмотреть в другую сторону, постоянно ходили слухи, подобные легкому ветерку, украдкой скользящему в траве, что Артос Медведь — это человек, который забыл свой собственный народ ради того, чтобы нести римский меч. Может быть, эти слухи кто-нибудь распускал; я не знаю. Я знаю только, что три года спустя мне пришлось расправляться с герцогствами Вортипора и Сингласса, как расправляются с враждебной территорией…

Тем летом скотты предприняли внезапное нападение на Мон и все северное побережье Кимри (зерно в прошлом году не уродилось, и минувшая зима была голодной; это всегда пробуждает у молодых людей тягу к странствиям), и я, оставив Венту под командованием Кея, отправился с двумя сотнями Товарищей на помощь Мэлгуну и герцогам с побережья, которые по большей части еще сохраняли мне верность. Скотты — храбрый народ, хотя их пламя горит слишком высокими языками над слишком маленькой алой сердцевинкой; и прежде чем мы справились с последней из шквала мелких, широко разнесенных по месту и времени назойливых атак, уже начиналась жатва.

Наш базовый лагерь, главная цитадель наших сил на все лето, был устроен в старом римском форте Сегонтиум, который лепился к подножию гор, возвышающихся над Монским проливом; но наконец берега опять стали спокойными, и пришло время вновь развернуть лошадей на юг. Это был мягкий вечер, последний, который я провел — последний, который я вообще когда-либо проведу — среди моих родных холмов; заходящее солнце опускалось в дымчатую пелену за низкими пригорками Мона, и каждая волна в западном море, разбивающаяся и пенящаяся под крепостными стенами, была пронизана прозрачными золотыми искрами. В тот вечер Арфон разрывал мне душу — все его тенистые ущелья, быстрые, белые от пены горные водопады, высокие вершины, которые сейчас, поздним летом, были золотисто-коричневыми, как собачья шкура; и напоенные ароматом мхов леса под Динас Фараоном, где мне не суждено побродить вновь. Я с радостью отложил бы расставание еще на несколько дней, протянул время, нашел какой-нибудь предлог, но я знал, что путь на юг займет много времени, потому что в мои намерения входило сделать большой крюк в сторону от прямой дороги, чтобы посетить как можно больше кимрийских и пограничных герцогств и разделить трапезу с каждым из их правителей. Я думал, что если они увидят Верховного короля у своих собственных очагов, это может принести какую-то пользу. Да поможет мне Бог, я все еще был настолько глуп, что цеплялся за эти старые несбыточные мечты о Британии, которая будет достаточно крепкой и прочной, чтобы по-прежнему стоять с сомкнутыми щитами, когда меня уже не станет.

Глупец! Глупец! Глупец!

Поскольку до ужина еще оставалось немного времени, я поднялся с Мэлгуном на старую сторожевую башню в юго-восточной оконечности форта, чтобы посмотреть на соколов, которых мы там разместили, — Мэлгун был сокольничим до мозга костей, как и Фарик, и куда бы он ни ехал, его соколы отправлялись вместе с ним. Я и сейчас словно вижу небольшую круглую комнату, освещенную частично медным светом заката, просачивающимся в прорезь бойницы, частично пламенем только что зажженного факела, торчащего в скобе у верхней площадки винтовой лестницы. Соколы и ястребы, в колпачках и без, сидели на своих жердочках, и стены у них за спиной были прочерчены резкими черно‑белыми полосами их помета. Я чувствую запах дыма, поднимающегося по лестничному колодцу от костра из плавника и вынесенных морем обломков, который сокольничие разожгли в нижней комнате, слышу резкие крики и хлопанье крыльев, возвещающие время кормежки. Мэлгун натянул старую охотничью перчатку и кормил птиц сам, по очереди протягивая им взятые у сокольничего куски сырого мяса, которые они вырывали из его рук. Последним, и явно его любимцем, был молодой беркут, которого он кормил, посадив себе на руку.